Узы и выбор

Приветствие Хиёри… могильно-ледяное, мягко выражаясь. Она не улыбается, даже не поворачивается к нему, чтобы отругать за сделанное. Вместо этого она продолжает сворачивать повязки Юкине, чтобы не было видно крови, – у родителей случился бы сердечный приступ, увидь они столько красноты на руках дочери, – и сухо сообщает, что Юкине отдыхает в своей спальне. Ему не нужно повторять дважды. Он стремительно бежит наверх.       — Всё нормально, Хиёри, — бормочет фигура под одеялом, когда дверь открывается. — Не нужно больше обезболивающих. Рука уже не болит. Этих коротких фраз достаточно, чтобы грудь Ято сдавило стыдом. Он действительно облажался, раз Юкине даже не подумал о том, что хозяин может прийти. Он мёртвым грузом падает на стул у кровати, закрывает лицо руками. Сейчас, когда он наконец здесь, он не знает, что сказать. И это не впервые – в этой неопределённости проходила вся его жизнь.       — Юкине, это не Хиёри, это я… Юки, я клянусь, я...       — Мне плевать, — немедленно огрызается мальчик. Его голос тихий и монотонный, но Ято улавливает что-то за этим апатичным звучанием. Что-то похожее на… — Мне по барабану, что ты скажешь. Да и тебе ведь не нужны слова? Просто… просто отпусти меня, чтобы покончить со всем. Ты здесь за этим? Освободи себя от бремени в моём лице. ... Ого. Просто ого. Какая палитра эмоций на его лице, когда он слышит о перспективе распрощаться с Юкине! Ято не заботится о нём. Это факт, причиняющий до онемения резкую боль. Пожалуй, пора ему перестать быть таким упрямым и инфантильным, пора начать учиться быть родителем.       — Юки… Ты никакое не бремя, — голос бога мягок, как у дьявола. Юкине почти верит, что Ято волнуется. — Ты мой ребёнок. Я никогда не брошу тебя. Хиёри сказала, что тебе плохо, и я сразу пришёл, потому что беспокоюсь. Почти, но далеко не до конца.       — Врёшь.       — Нет.       — Да.       — Нет.       — Ты врёшь! — визжит Юкине в подушку, как маленький поросёнок. Последнее, чего бы он сейчас хотел, это дать Ято ещё один повод считать его слабым; но сегодня он не может контролировать себя и свои слёзы – это один из худших дней в жизни. Ну вот, теперь Ято увидит намокшую наволочку и посчитает его плаксой.       — Ты всегда мне врёшь. Если бы ты переживал, ты бы пришёл раньше.       — Юки...       — Даже когда я… когда аякаши… Они царапали, кусали меня, но я продолжал звать тебя снова и снова! Я выкрикивал твоё имя, когда хотелось просто вопить от боли, но ты… ты не пришёл! Ты не пришёл потому, что я был ранен настолько, что перестал быть... пригоден для тебя, — вжимает лицо в кровать и закусывает подушку до боли в челюсти, чтобы не разбудить остальных домочадцев своими будто предсмертными воплями.       — Ты важен для меня! Юки, я люблю тебя, как ты можешь сомневаться? Если бы я знал, что ты в опасности, думаешь, я бы не пришёл? Когда я почувствовал… было слишком поздно. Боль скверны забрала все силы – я был без сознания. Я не знаю, как это получилось... Правда в том, что он знал. Он знал, почему не был рядом. Он намеревался поговорить с Юкине ещё с той ночи, когда пришли девочки, – с той ночи, когда Юкине стал вести себя холодно и отстранённо, – но постоянно откладывал. Это глупо, но он так боялся ошибиться в своих словах. Неправильно понятая фраза, неловкое замечание, способное повредить его шинки, или случайная оговорка – и Юкине навсегда замкнётся, возведёт непробиваемую стену с шипами между собой и Ято. Слишком страшно ошибиться, и поэтому, он считал, лучше молчать и отстраниться на время.       — Не знаешь? Что ж, я знаю, почему ты так поздно это заметил, — Юкине издаёт несколько последних жалостливых всхлипов, потом поворачивает опухшую мордашку к Ято и с усмешкой выдыхает, а его Бог молится другим, чтобы этот кошмар наконец закончился. — Тебе было очень весело с теми девками, так ведь? Я уверен, что ты днями напролёт развлекался, покупал им игрушки, другие вещи. Тебе было слишком хорошо, чтобы отвлекаться на меня.       — Это неправда...       — Тогда в чём дело, Ято?! — Он скинул с себя одеяла, чтобы сесть, и уставил на хозяина покрасневшие глаза. Ято бледнеет и становится того же цвета, что и его шинки. Что с ним случилось? — Я был весь в крови, я нуждался в тебе. Почему ты не можешь быть честен со мной?!       — Юки, я...       — Хиёри, она… — Юкине хмурится; трясущиеся на коленях кулаки расплываются перед глазами. Он хочет поднять руки, чтобы вытереть слёзы, но не может. Он слишком устал и ослаб. — Она была со мной всю ночь, хотя завтра у неё важный тест. Она перевязала каждую мою рану, обнимала, когда я плакал, а ты… оставил меня в полном одиночестве!       — Я...       — Но может… Может быть, я заслужил этого?.. Я не позволял тебе объясниться. Ты пытался, а я упрямился, как маленький уродец. Я даже толкнул тебя… — Его блестящие глаза становятся шире, а лёгкая дрожь в теле умножается в десятки раз, как если бы он осознал что-то обескураживающее в самом негативном ключе. — Так вот почему?.. Он поднимает голову и слезливо смотрит на Ято. Он похож на младенца, только что увидевшего монстра.       — Я тебя не слушал, и поэтому ты наказал меня? Наказал? Погоди, погоди, погоди...       — Ю...       — То, что ты оставил меня в таком состоянии, означает… Скрип просевшей под ним кровати вырывает из полусвязного бормотания – такого, словно он сумасшедший, неспособный контролировать свой бред. В углу его поля зрения что-то круглое и чёрное – вероятно, колено. Меньше чем через секунду он ощущает прикосновение чего-то крупного и тяжёлого к своему обнажённому плечу. Это рука. Юкине знает, что она легла не для того чтобы сжать его плечо до синяков или с хрустом сломать, не для того чтобы ударить хрупкого мальчика и в целом не для того чтобы причинить боль, и всё же миг этого физического контакта заставляет Юкине вскрикнуть, почти завопить, отшатнуться и стукнуться о стену со звоном, от которого у Ято сжимается сердце под взмокшей одеждой – его будто давит под прессом, и оно вот-вот лопнет.       — Прости! Я... я не хотел, я… — всё, что хочет сказать Ято, остаётся неозвученным – Юкине так сильно шумит, что перебивает любую попытку. Он плачет и издаёт странные, звуки, как будто его вот-вот стошнит; они пугают замершую в дверях Хиёри настолько, что ей тоже хочется плакать. — Я н-никогда не понимал, что я был... я не хотел быть настолько плохим. Я... мне жаль. Мне... мне очень жаль, я напортачил и... я недостаточно хорош, да? Я сплошная оплошность, недоразумение. Ты чувствовал, что... Тебе пришлось... Я... Прости, прости, боже, я... мне так... Остаток слов Юкине тонет в беспомощном рыдании.       — Юки, Юкине, посмотри на меня, — мальчик ожидаемо не делает этого – слишком занят: он дрожит последним листом в октябре, обливается потом, будто стоит у кочегарки, и продолжает скулить, как сломленный ребёнок. Его сознание давно не в этой спальне. — Юкине. Эй, Юкине!.. — Ято чуть наклоняет голову вбок и вымученно улыбается. — Давай, малец. Сконцентрируйся на моём голосе. Это я, Ято. Это я, твой Бог. Юки, я знаю, что ты сейчас очень напуган, но послушай меня: дыши глубже, иначе задохнёшься. «Ты даже не представляешь, как я напуган: там ужасно, я один и я могу… я умираю» — проносится в мыслях Юкине.       — Я здесь. Это я, и ты в безопасности со мной, я обещаю. Не позволю никому причинить тебе вреда, так что дыши. Дыши, ладно? Давай, Юкине. Я знаю, ты справишься. Ято растягивает губы в тонкую линию и прижимает дрожащей рукой Юкине ближе к себе. Объятие немного успокаивает шинки, и он словно припечатывает руку к груди и выравнивает дыхание, хотя продолжает хрипло вздыхать; его щёки всё ещё влажные и вряд ли скоро высохнут.       — Теперь всё точно в порядке. Делай глубокий вдох – носом, не ртом, вот так, — Ято подкрепляет описание демонстрацией. — Я больше никому не позволю ранить тебя.       — Я хочу, чтобы те девки ушли, Ято, — Юкине пытается смять ткань между лопатками хозяина, но пальцы, влажные от пота, соскальзывают, и рука безвольно, как при параличе, падает на подушку. — Всё было замечательно до их прихода. Выгони их, пожалуйста. Я всё сделаю, только заставь их уйти! Ято скрещивает ноги и чуть отодвигает от себя Юки; кладёт его голову к себе на колени. Ощущения мальчика притупились до слабого одиночества и туманности мысли, но он чувствует, что это унылое переживание не продлится долго. Несколько минут, и Юкине забывается. Заботливым движением Ято проводит пальцами по намокшим волосам Юкине, иногда останавливаясь и массируя некоторые зоны подушечками пальцев – после подобного срыва голова точно болит, не может быть иначе.       — Всё не так просто. Прошло много времени с тех пор, как ты общался с Отцом, так что ты не всё помнишь, но… Но он действительно силён. У него есть марионетки, заклинания. Для всех будет хуже, если я позволю девочкам вернуться к нему, – он ещё опасней, когда при нём пешки, которыми можно манипулировать; без труда он заставит их подчиниться. Да и если честно… — Ято в неловкости потирает макушку, — я рад, что Хииро вернулась. Она больше не встречается с Отцом, – Кофуку помогает приглядывать за ними, – так что мы в безопасности. Слышишь? Юкине внимательно слушает; в его глазах ласковое и неподдельным уважение, и это похоже на чудо, несмотря на то что он выглядит ужасно: его снежно-белая кожа усыпана красновато-фиолетовыми точками по всей поверхности, его губы разбухли и покраснели, а белки залились кровью в самом буквальном смысле. И тем не менее этот взгляд – самый добрый из всех, что помнит Ято.       — Какой бог, шинки или человек находится в этом доме, не имеет ни малейшего значения. Ты мой единственный, Юкине. Ты будешь моим ребёнком столько, сколько захочешь, и никто не сможет занять твоё место. Ты слишком драгоценен для меня, чтобы заменить кем-либо, и... Прости. Не стоило ожидать, что ты поверишь мне после всего невнимания.       — Я... я правда… — пара слезинок снова скатывается по лицу. Ято обнимает Юкине крепче. — Аякаши были повсюду, Ято. Я... они все свалились на меня и прижали к земле, чтобы я не сопротивлялся, а потом... Даже если бы они позволили мне идти, я бы не смог пошевелиться. Я был слишком слаб и так напуган... Я думал, что умру, и ещё что ты не хочешь спасать меня, потому что я тебе не нужен; потому что я сделал что-то очень плохое. Эти мысли навевают определённые воспоминания – кошмарные: как его мальчик прятал своё маленькое тело среди бутылок в углу грязной комнаты, как грубый пьяный голосище ненавистно выкрикивал оскорбления в его, Харуки, адрес, как будто подросток сделал что-то не так.       — Юкине, ничто не оправдывает меня... — вокруг становится спокойней, а объятие Ято теперь более оберегающее. — Ты такой юный, ты не должен мучиться.       — Так ты его ещё быстрее сломаешь, Ябоку. Я когда-нибудь ошибался? Отпусти его, отпусти, и он будет спасён. Юкине фыркает и робко поднимает глаза вверх. Он едва ли воспринимает то, что ему говорят, и Ято бы предпочёл, чтобы его сын всегда выглядел таким непонимающим, чем хоть когда-нибудь плакал.       — Ты так думаешь? Ято стискивает хилую ручку, тянет её к своей щеке и прижимает светлую головушку к шее.       — Конечно. Спроси кого угодно, и они подтвердят. Ты не заслуживаешь печали. Взгляд Юкине опущен, но сам он обхватывает затёкшие пальцы хозяина.       — Я не буду спрашивать других – я верю тебе.       — Спасибо, Юки. Рука Ято снова гладит волосы, а Юкине не останавливает его и в ритм покачивает головой. Почему-то ему вспоминается прорытая переживанием пустоты яма в груди, всплывают в мыслях слёзы и кровь, непрерывно капающие из его тела, но сразу становится странно думать об этом. Сейчас это воспринимается не как произошедшее несколько часов назад — как эпизод из другой жизни. Теперь Ято рядом. Он беспокоится о Юки, как о чём-то священном, и тот успокаивается и чувствует, что его любят. Всегда ли так было? Он не хочет, чтобы это чувство исчезло. К счастью, Ято не выглядит так, будто собирается уйти, – возможно, этой ночью удастся заснуть вместе с ним. На этой мысли он умиротворённо закрывает глаза, и его измученное тело обмякает в объятиях.