Under Hill, Under Sky

Если бы не кролик, Микки вообще бы его не обнаружил. На самом деле он не нуждается в пище, не так, как люди. Но всё равно иногда охотится. Чтобы скоротать время и развлечься. В лесу одиноко, и ему это нравится. Но в какой-то момент это становится скучным. Камень из рогатки не попадает в цель, и кролик испуганно шарахается в кусты. Чертыхнувшись, Микки пускается в погоню, роясь в кармане в поисках другого камешка. Может, если он будет достаточно быстр, то просто поймает животное и свернёт ему шею. Трава и кустарник расступаются перед ним, когда он идёт на звуки, издаваемые кроликом, и там, на земле, наполовину скрытый зелёными листьями, лежит человек. Нет, поправляет себя Микки, мельком взглянув на сверкающие доспехи. Рыцарь. Он не мёртв. Микки бы это почувствовал. Но и не спит. Может, потерял сознание после боя, отползя в сторонку. Рыцарь вроде как тоже не совсем человек. Что-то в высокой линии его скул, в пламени его волос и в том, как его броня сияет красно-золотым, будто отражая некий внутренний огонь, выдаёт это. Отец Микки был бы рад заполучить в свои руки рыцаря из Благого Двора¹. Он сгодится для торга или пыток. Подобного трофея может быть даже достаточно, чтобы вернуть Микки его звание, его честь, его место рядом с отцом. Но только не тогда, когда рыцарь ранен. Отец захочет, чтобы он был в сознании и без серьёзных травм. Так веселее. Сначала он должен поправиться, а Микки присмотрит за ним, убедится, что тот не убежит. Микки засовывает рогатку за пояс и наклоняется, чтобы смахнуть листья и траву с лежащего. Рядом на земле обнаруживается меч без ножен, будто рыцарь сжимал его в руке даже после того, как упал. Микки замирает и неуверенно смотрит на оружие. Вид меча из стекла и стали может привести отца в ярость. Или он получит удовольствие, сломав его и испортив. Это будет зависеть от его настроения, которого Микки никогда не мог предугадать. Лучше пока оставить его тут. Микки приседает на корточки рядом с рыцарем и вытягивает руку над сверкающим клинком. Он не прикасается к нему — меч, скорее всего, жжётся, — но думает о налёте, пыли и гнили, ползущих по поверхности блестящего металла. О ржавчине и грязи, скапливающихся на нём, как нечистоты. Притупляя его. Пряча. Он отдёргивает руку и с удовлетворением смотрит на наполовину погребённый меч, похожий теперь на древнюю реликвию. Даже рыцарь, возможно, не смог бы разглядеть, что это на самом деле такое. Только Микки может чувствовать следы своей собственной магии. Хотя клинок прекрасен. Может быть, он вернётся за ним и оставит себе, как только избавится от рыцаря. Никто не должен знать, что он нашёл меч, даже отец. Лежащий рыцарь беспокойно шевелится, выдёргивая Микки из его приятных собственнических грёз. Микки морщится. Как и меч, доспехи рыцаря, вероятно, обожгут его. Но выбора нет. Пытаться снять их с него куда хуже. Покачав головой, Микки склоняется над рыцарем и тянет его за руки, заваливая бесчувственное тело вперёд, пока оно не оказывается на плече Микки. Конечно же, металл жалит, а затем прилипает, как при прикосновении мокрого пальца ко льду. Кожаная туника Микки без рукавов, поэтому не больно-то защищает. Микки встаёт, выдержав тяжесть безвольно повисшего на нём рыцаря, поднимая его без особого труда. По крайней мере, до пещеры, в которой он ночует, путь недолгий. Кожа, которой он лишится из-за доспехов, нарастёт снова. Рыцарь издаёт стон, и при движении его голова ударяется о спину Микки, но он не приходит в себя. При желании Микки может пробираться через лес почти незамеченным. Даже неудобная ноша в виде Благого рыцаря на его плече не помеха. Кусты ежевики пытаются цепляться за него, но Микки легко их обходит и вскоре уже стоит у входа в пещеру. Он ныряет под каменный навес, но случайно задевает ногами рыцаря уступ, вызывая неприятный скрежещущий звук. Рыцарь снова стонет, и Микки жалеет, что удар пришёлся не на голову. По крайней мере, это помогло бы ему выиграть ещё немного времени. Ну, да ладно, Микки прикидывает, что у него меньше десяти минут, прежде чем рыцарь очнётся и примется задавать вопросы, на которые трудно ответить. Микки бросает его на землю, на этот раз не слишком осторожничая с головой, быстро поворачивается спиной и садится, скрестив ноги, прижав одну руку ко лбу, будто думает. На самом деле он изо всех сил пытается провернуть тот же трюк, что и с мечом — меняет свои глаза до тусклого человеческого оттенка синего, скрывает свежие ожоги от рыцарских доспехов и делает кожу грязной на приемлемом по людским меркам уровне. Превращение оказывается труднее, чем он надеялся. Он привык переключаться между почти человеческой формой, присущей его матери, и более чудовищной, характерной для Неблагого Двора, которую предпочитал его отец, однако эта промежуточная форма нова́ и неудобна. Она чешется. Но ему придётся привыкнуть. Один взгляд на его другую форму, и рыцарь никогда не поверит, что перед ним нечто иное, а не отброс Неблагого Двора. Для большей убедительности Микки наклоняется и трёт ладони и костяшки пальцев о грязный пол пещеры, покрывая их пылью и соскабливая достаточно, чтобы пошла кровь, и царапины быстро покрылись струпьями. Ничто не передаёт лучшее представление о человеческой смертности, чем видимые раны. Позади него рыцарь шевелится и стонет. Микки встаёт, подходит к нему и опускается на колени у его головы. — Где… — бормочет рыцарь. — Чт… что случилось? — он моргает, веки приоткрываются, а затем снова смыкаются от боли, будто рана на голове даёт о себе знать. Если Микки когда-либо и сомневался, что этот рыцарь — один из Даоинских сидхе², то теперь уже нет. Изумрудно-зелёные глаза тоже могут быть символом принадлежности. — Я нашёл тебя, — говорит Микки и замолкает. Его голос огрубел от долгого молчания, и он пытается прочистить горло, чтобы это не было слишком заметно. — В лесу. Похоже, ты участвовал в бою, — он сохраняет расслабленное и глупое выражение лица, пытаясь выглядеть как можно более похожим на человека. — Нет, — наконец бормочет рыцарь, уронив голову на землю и закрыв глаза, возможно, пряча взгляд. Или, может, это просто боль дала о себе знать. — Тогда что же это было? Ограбление? — спрашивает Микки. Рыцарь может соврать ради своей безопасности, но, если он скажет правду, Микки будет знать, сколько существ-приспешников его отца бродит поблизости. Шансы равны. Рыцарь морщится и отворачивается. Либо его рана намного хуже, чем ожидал Микки, либо он просто не может придумать хорошую ложь. Микки протягивает руку, чтобы встряхнуть его, но, прежде чем успевает прикоснуться к нему, рыцарь слегка вздрагивает и обмякает. Микки удивлённо смотрит на него сверху вниз. Это кажется неправильным. Если он исцелился достаточно, чтобы говорить, то он должен находиться в сознании. Микки наклоняется ближе и касается головы рыцаря, ища под яркими волосами шишку или не до конца зажившую рану. Его пальцы становятся влажными и красными. — Чёрт возьми! За время, прошедшее с тех пор, как Микки нашёл его, кровотечение должно было остановиться, какой бы глубокой ни была рана. Если только, несмотря на доспехи, несмотря на меч, на глаза, на все признаки обратного, рыцарь каким-то образом является человеком. Это кажется невозможным. Ни один король или королева ни в одном из дворов не возьмут человека к себе на службу, не даруют ему одеяние, не дадут меч и не пошлют сражаться с Даоинскими сидхе. Это было бы самоубийством. Микки откидывается на пятки, с тревогой и замешательством глядя на бледное болезненное лицо. Если он человек, то для отца Микки будет бесполезен, как бы ни была хороша его экипировка. Микки должен просто позволить ему спокойно истечь тут кровью. Жизнь смертных так коротка, так что какая разница. И всё же… Микки нервно трёт губы, размышляя. Что делать, если тело рыцаря не исцелится достаточно быстро, чтобы остановить кровотечение? Нужно что-то, что впитает кровь? Это поможет? Или станет только хуже? Стоит ли промыть рану? Меньше чем в сотне метров от пещеры протекает река, и это одна из причин, по которой Микки и выбрал это место. Он хватает погнутый шлем, чтобы использовать его как ведро, и, бросив последний обеспокоенный взгляд на бледного рыцаря, выныривает наружу и направляется к реке. У входа на мёртвом тисовом дереве сидит ворон и наблюдает за ним глазами-бусинками. Несмотря на спешку, Микки кивает ему. Он наклоняет голову, а затем взмахивает крыльями. Не очень хороший знак. У реки Микки приседает, чтобы наполнить шлем. Как только он становится на колени, две холодные чешуйчатые руки обхватывают его сзади за горло, поднимая в воздух, как будто он не тяжелее ребёнка. Конечно, Микки ведь всегда был самым маленьким из своих братьев. Это Игнатий держит его за горло — каким-то образом он знает это, даже не глядя. — Не ушёл далеко, да, Мик? — цедит его брат сквозь зубы. Микки молчит. Во всяком случае, он и не может ничего сказать, потому что у него перехватило дыхание от хватки Игги. — Знаешь, он не слишком тобой доволен. Микки закатывает глаза, поднимает руку и отрывает чужие пальцы от своей шеи один за другим, хрустнув последним для верности. Взвыв, Игги отпускает его и засовывает палец в рот. — Какого хрена, Мик?! Покачав головой, Микки поднимается на ноги. От прилива крови голова начинает кружиться, но он старается этого не показывать. — Говоришь дерьмо, которое мне и так известно, — ворчит Микки. — Выкладывай, Игги. Он послал тебя сюда за чем-то? Или ты просто соскучился по моей физиономии? Игги сердито хмурится, всё ещё обиженно поглаживая палец. — Во всяком случае, не по этому лилейному, белоснежному, как цветок, личику, — бормочет он. — Какого хрена ты расхаживаешь в таком виде, Микки? Неужели он всё-таки был прав насчёт тебя? Ярость бурлит у Микки в животе. — Ага, — сплёвывает он. — Видимо, был. Игги резко поднимает на него взгляд. — Да? Микки молчит. Пусть красные рубцы, которые он чувствует на шее, медленно исчезают, говоря сами за себя. — А насчёт других вещей? — уточняет Игги, но в его голосе нет злости. Скорее… волнение. Его глаза широко раскрыты и полны мольбы. Игги всегда относился к нему с бо́льшим уважением, чем подобает старшему брату. — Возможно, — небрежно отвечает он. Кто, блядь, знает, в чём обвинял его отец, с тех пор как Микки выгнали? Но какое это имеет значение? Он смотрит вниз и замечает шлем у своих ног, выпавший из рук, когда Игги схватил его за горло. Чёрт. Рыцарь. Наверное, истекает кровью, пока он стоит здесь и валяет дурака. — Он послал тебя сюда, Игги? — рявкает Микки. — Чего он хочет? Выкладывай. У меня мало времени. — Нет, — отвечает Игги. Подавленное выражение не очень подходит его лицу, годящемуся, скорее, для рычания. — Ох, ради всего святого, — говорит Микки. — Ты просто соскучился по мне, да? — он не может остановить охватывающую его волну нежности по отношению к его тупому братцу. Игги на секунду замолкает, а потом… — Я подумал, может, ты уже вернёшься? Извинись перед ним и возвращайся. — Ага, — говорит Микки через секунду. — Но я не могу. — Наверное, нет, — соглашается Игги. Секунду они стоят в неловком положении. Микки снова смотрит на шлем. — Эй, Игги? — зовёт он. — Не говори ему, где ты меня нашёл. Ладно? Ничем хорошим это не кончится. — Ага, — вяло отвечает Игги. — Пока, Мик, — и он исчезает, растворяясь в тени деревьев, будто его и не было. Микки глубоко вздыхает. Он даже не знает, сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз видел Игги. Больше чем пара сезонов. Две странных встречи — с рыцарем и братом — вот так происходят одна за другой, это тревожный знак. Он качает головой, отгоняя эту мысль. С Игги или с тем, что тот решит рассказать отцу, ничего не поделать. Так что остаётся другое странное событие, в настоящее время заливающее всю его пещеру кровью. Микки наклоняется, чтобы поднять шлем и наполнить его до краёв, а затем, двигаясь так быстро, как только может, чтобы не расплескать воду, возвращается обратно. По дороге он почти убеждает себя, что рыцарь уже мёртв. Учитывая все обстоятельства, возможно, это и к лучшему. Но его опасения не подтверждаются. Во всяком случае, рыцарь выглядит немного менее бледным, чем когда Микки уходил. Да и дышит вроде как ровнее, думает Микки. Оглядевшись, Микки понимает, что ему нечем промыть рану. — Чёрт, — ругается он и, прислонив шлем к стене пещеры, выскакивает наружу. На склоне холма растёт мягкий мох, он рвёт его и приносит с собой. Обмакнув мох в воду в шлеме, Микки выясняет, что он впитывает влагу лучше, чем ожидалось, и улыбается, довольный своим успехом, но потом понимает, что не знает, что делать дальше. Вода капает со мха на земляной пол, пока Микки растерянно смотрит на рыцаря. — Насколько это может быть трудно? — бормочет он и приседает на корточки. Он протягивает другую руку и наклоняет голову рыцаря так, чтобы рана была обращена к нему. Даже отсюда он видит, что она всё ещё кровоточит, хотя и медленно. Его пальцы осторожно отводят окровавленные пряди, а затем он неуверенно проводит мхом по открытой ране. Когда холодная вода стекает по голове рыцаря, тот снова открывает глаза и щурится на Микки мутным взглядом. — Какого хрена ты делаешь? — шепчет он. Микки, смущённый тем, что его застукали, сжимает губы и ничего не отвечает, продолжая промывать рану. Когда он вытирает загустевшую кровь, на смену выступает свежая. Но меньше, чем раньше. Вроде как. — Много крови, — говорит Микки секунду спустя. Мох пропитан влагой, а вода в шлеме теперь светло-розовая. Рыцарь вздрагивает, уклоняясь от руки Микки, и снова закрывает глаза. — Не надо, — бормочет он, и Микки останавливается. — Я бы перевязал рану, но нечем, — задумчиво произносит Микки, наблюдая, как маленькая струйка крови стекает по лицу рыцаря. Микки вытирает её рукой, отчего рыцарь вздрагивает. — Просто уходи, — говорит он. Микки морщится. — Не могу... Живу здесь. Рыцарь игнорирует это заявление, а может, он снова потерял сознание. Микки неуверенно прикусывает губу, затем наконец встаёт и выносит окровавленный мох и шлем наружу. Он выкапывает ногой небольшое углубление в земле и бросает туда мох и зарывает, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы отвадить всех жаждущих крови. Вернувшись, Микки присаживается на корточки рядом с рыцарем и смотрит на его осунувшееся лицо. Теперь его кожа приобрела тревожный серый оттенок. Будь он человеком, Микки был бы уверен, что он мёртв. Но он не почувствовал и не услышал его тихого последнего выдоха, шёпота смертной души, покидающей своё тело. Но если рыцарь один из Даоинских сидхе, почему он не исцеляется? Кровь теперь сочится по краям раны. Очистив её, Микки, похоже, сделал только хуже, так что он оставляет всё как есть. Что ему действительно нужно, так это чистая ткань, чтобы удержать кровь, где должно — в теле рыцаря. Микки мучается ещё несколько секунд, но вывод очевиден. — Никуда не уходи, — бормочет он рыцарю, который, судя по его лицу, не смог бы этого сделать, даже если бы захотел. В нескольких километрах от пещеры есть пара-тройка домов, где живут люди, работающие в полях летом и осенью. У них точно найдётся что-то, что он сможет украсть и использовать, чтобы остановить кровотечение. Микки видоизменяется. Так он быстрее и выносливее, к тому же лучше сливается с лесом. Тем не менее, когда новая форма оседает на нём, у него такое чувство, что он покрыт тонкой плёнкой болотной тины. Его лицо и конечности словно мертвеют. Забавно. Пока его не изгнали из отцовского двора, он почти всё время пребывал в этой форме. Отцу не нравилось видеть его второе лицо. Не нравилось видеть в ответном взгляде мать Микки. Так что он легко вспоминает, как двигаться, и вскоре уже ныряет в лес и петляет между деревьями на бегу: лишь тёмное мерцание в тускнеющем свете дня. Приятно снова побегать; Микки стал вялым. Может, он и не скучает по нахождению денно и нощно под бдительным оком отца, но ему не хватает Дикой Охоты. Бегать по тихому лесу в одиночестве — совсем не то. Но всё равно приятно. Прохладный и свежий ветер обдувает кожу, и он вдыхает его глубоко и ровно. Не думает ни о рыцаре, ни о его крови в воде. Просто дышит. Деревья наконец начинают редеть, и у дальней кромки в поле зрения появляется первый из домов. Микки замедляется, шныряя от тени к тени. Если бы он был на Охоте, они бы искали неосторожных людей: путешественников или детей, юных и несмышлёных. В низовьях рек и у прудов. Кого-то, кого можно схватить и поиграть с ним некоторое время, прежде чем отпустить или принести ко двору для удовольствия отца. Но теперь Микки положил глаз на другую добычу. Вот она — накинута на низкий кустарник у мелководья. Ткань грубая и тёмная, но для его нужд вполне сгодится. Микки озирается в поисках людей, но никого не видит и не слышит. Он крадётся мимо кустов и стягивает одну из вещей. Она всё ещё немного влажная, но он сворачивает её и неуклюже засовывает подмышку. Прикосновение к чему-то грубому и смертному всегда, кажется, делает его немного слабее, особенно, когда он в своей низшей форме. Он далёк от человека и, похоже, не переносит такого тесного взаимодействия. Тем не менее, когда он снова принимается бежать, ему удаётся поддерживать приличный темп. Он отсутствовал всего час, но какая-то часть его боится обнаружить труп по возвращении. Или Игги с группой других, перерывших всё кругом и забравших его находку с собой ко двору. Микки хмурится и ускоряется, хотя от этого листья и ветки шуршат, когда он несётся мимо них. Наконец впереди виднеется вход в пещеру, и Микки останавливается, тяжело дыша. Он всеми фибрами души прислушивается, ища врага или друга. Кого угодно или что угодно. Но слышно только тяжёлое дыхание рыцаря. Что-то в Микки успокаивается, и он проходит остаток пути, принимая человеческий облик и разворачивая ткань на ходу. Рыцарь не шевелится, когда Микки, пригнувшись, заходит внутрь. Его лицо ещё более серое, но он по-прежнему дышит. Сердце всё ещё бьется. Микки опускается на колени рядом с ним. Ему никогда раньше не приходилось перевязывать раны, но это не кажется сложным. Он расстилает ткань перед собой, отрывает от неё большой лоскут и пару тонких полосок. Затем складывает лоскут в квадрат и прижимает к кровоточащей ране так осторожно, как только может. Рыцарь не двигается, что не очень хорошо, но вместе с тем облегчает ему задачу. Удерживая ткань на месте, он оборачивает вокруг головы рыцаря сначала одну полоску, затем другую, туго натягивая их, убеждаясь, что они не соскользнут. И наконец он откидывается на пятки, чтобы рассмотреть свою работу. Ну, по крайней мере, крови он больше не видит. Одного этого достаточно, чтобы он почувствовал себя лучше, независимо от того, насколько это помогает или не помогает рыцарю. Микки сидит и смотрит на него ещё несколько секунд, не зная, что делать дальше. Броня. Лежать в металле, впивающимся в плоть, не может быть удобно. Микки не особо разбирается в доспехах, но ему достаточно легко удаётся справиться с ремнями и пряжками, и мало-помалу он освобождает рыцаря. Под защитой он одет в прекрасную белую рубашку и зелёные бриджи — вещи из гораздо более тонкой ткани, чем та, что украл Микки — но они влажные от пота и испачканы. Микки с облегчением обнаруживает, что на теле рыцаря нет других ран. У него на поясе нож в ножнах и маленький кожаный мешочек, который Микки открывает и обыскивает. Несколько монет и кремень — странный набор для рыцаря Даоин сидхе. Микки замечает, что за ним наблюдают из-под полуприкрытых век. Его возня разбудила рыцаря. — Воды? — шепчет рыцарь, и теперь, когда Микки смотрит на него, он видит, что его губы сухие и потрескавшиеся. Микки кивает. Глаза рыцаря снова закрываются. Вернувшись к реке, Микки споласкивает шлем, чтобы убедиться, что на нём не осталось крови, затем наполняет его и бежит обратно через лес. Ему никогда не приходилось поить кого-то, не говоря уже о том, что этот кто-то не может сидеть, двигаться или пить самостоятельно. — Эй, — зовёт он рыцаря. Потом чуть громче: — Эй. Ты можешь пить? — он указывает на шлем. Ответа не следует. Микки наливает немного воды в ладонь и позволяет ей стекать на губы рыцаря. Сначала ничего не происходит. Потом его рот приоткрывается, и он сглатывает. — Ещё, — шепчет рыцарь, и Микки закатывает глаза. — Смогу дать ещё, если ты сядешь, — говорит он. Но рыцарь молчит. И Микки делает это снова, накапывая ему в рот достаточно жидкости, чтобы он мог сглотнуть, но не настолько, чтобы он подавился или закашлялся. Наконец рыцарь испускает лёгкий вздох и отворачивается. Цвет его лица становится лучше. Снаружи ночь почти полностью опустилась на лес, только намёк на красный свет всё ещё виден сквозь деревья. Микки прислоняет полупустой шлем к стене пещеры, чтобы рыцарь случайно не опрокинул его. Больше он ничего не может сделать, и чувствует, что немного проголодался. Наверное, из-за всей этой беготни туда-сюда. Стая летучих мышей, устремляющихся наружу, вызывает улыбку на его лице. Он снова принимает форму, характерную для Неблагого Двора, и взбирается на дерево снаружи. Одна рука взлетает так же быстро, как летучие мыши. И вот добыча крепко зажата в кулаке, и он подносит её к лицу. Она возмущённо пищит на него, а он ухмыляется и сворачивает ей шею; смерть размером с один укус проносится через него, сладкая и вкусная. Он жуёт маленький трупик и спускается, цепляясь за дерево одной рукой. Мясная пища не особо насыщает его, но просто оставить тельце валяться кажется расточительством. Если подумать, проснувшись, рыцарь будет нуждаться в пище, а сырой летучей мыши почти наверняка не хватит. Уход за раненным и, возможно, смертным существом, оборачивается бо́льшими хлопотами, чем та выгода, которую оно может сулить. Ещё не поздно. Микки мог бы утащить рыцаря в лес и оставить там, где нашёл. Раненый, он недостаточно силён, чтобы бежать или сражаться, если на него нападёт голодное животное. Или участники Охоты. Микки на мгновение представляет себе это. Рыцарь открывает глаза, когда нечто голодное, принюхиваясь, рыскает вокруг, осознаёт, что Микки больше нет рядом, пытается встать или нанести удар и падает обратно на землю. Желудок Микки сводит судорогой. Нет. Нет ничего плохого в том, чтобы поддерживать его в живых ещё какое-то время. Достаточно долгое, чтобы выяснить, сможет ли Микки использовать его, чтобы купить своё возвращение ко двору отца. Или, если не удастся это, возможно, он сможет доставить рыцаря ко Благому Двору за награду. Раз у рыцаря клинок Благих, то, должно быть, он представляет для них какую-то ценность. В любом случае позволить ему умереть сейчас будет пустой тратой времени. Однако проблема с едой остаётся. Нужно что-то, что может съесть смертный, а готовка не относилась к особо поощряемым навыкам, когда он рос при Неблагом Дворе. Но решать эту проблему среди ночи он не будет. Рыцарь спит, и Микки склонен следовать его примеру. День был странный, Микки рад, что он закончился. Пещера маленькая, улёгшись, Микки слышит мерное дыхание рыцаря рядом с собой, и это его убаюкивает.

__________꧁꧂__________

¹ В шотландской мифологии фейри подразделяются на Благой и Неблагой Дворы, которые противопоставлены друг другу. Под влиянием классической морали они в конечном итоге трансформировались в типичных представителей «добра» и «зла». ² Даоинские сидхе. «Дети богини Дану», ирландские сиды, потомки Туата да Данная (Tuatha De Danann) и ши (Sidhe). Название означает «народ холмов», ибо даоин ши проживают внутри гор, холмов, возвышенностей и курганов. Даоин ши называются также эс сидхе (Aes Sidhe) или просто ши (Sidhe).