В аду слишком холодно

Половина третьего ночи на часах. Хуа Бинань устало потер глаза, безуспешно пытаясь вернуть себе остроту концентрации. Не помогло. Кофе он пить не мог уже многие годы, так что приходилось бодриться несладким чаем с ромашкой, анисом, имбирем и пряностями. Осенние холода, как всегда, приносили из года в год боли в суставах, так что согревающий эффект был как нельзя кстати… чего не скажешь о сквозняках, от которых, казалось, ломило каждый когда-либо травмированный сустав. Хуа Бинань мог достать практически любое обезболивающее, знал десятки, если не сотни, фармакологических позиций, но… предпочитал держать голову ясной. В отличие от Мо Вэйюя, начав их принимать, он никогда не сможет от них отказаться — так был ли смысл вообще их пить? Он давно научился жить с болью, и, можно сказать, сделал ее своим другом — тем самым, который всегда соизволит напомнить не к месту о том, что тебе бы впору отсиживаться в тепле, а не мотаться вместе с клубом с места на место, ночуя в дрянных мотелях на еще более дрянных матрасах. К тому же, несколько бессонных ночей окончательно подкосили его нервную систему. Сначала он играл на опережение со смертью, пытаясь вытащить с того света Мо Вэйюя — кто бы мог подумать, что через пару дней тот очнется и начнет всё так же бестолково качать права с видом, будто Бинань ему должен, и к тому же виноват, что тот не смог сию секунду встать с постели. Вместо того, чтобы хотя бы поинтересоваться, как Бинаню удалось провести такую сложную операцию с минимальным оборудованием в операционной — или осознать, что его жизнь теперь изменится, но… он хотя бы будет жить. Когда опасность миновала, и Хуа Бинань позволил себе оставить Вэйюя подключенным к аппаратам под наблюдением ассистировавшей ему Му Яньли, он мечтал о том, как выпьет чай и, в конце концов, пару часов поспит, потому что его в самом деле уже пошатывало от усталости. Он прошёл на кухню, где в такую рань было тихо и пусто, открыл зачем-то холодильник — и тут же закрыл его, испытывая отвращение ко всему его содержимому. Морщась, тщательно вымыл в кипятке по второму кругу стакан, а затем налил себе в него чистой воды… и раздраженно фыркнул, когда в кармане джинсов зажужжал на беззвучном мобильный. Поначалу вообще не собирался отвечать на звонок — в конце концов, практически любая проблема могла потерпеть несколько часов — но от усталости свайпнул кнопку ответа раньше, чем успел что-либо сообразить. Как выяснилось позже, сработало провидение — потому что ему звонил в такую рань Наньгун Сы. Он не смог разбудить Чу Ваньнина. Сонливость и раздражение Бинаня как рукой сняло. — Он у себя в комнате? — поинтересовался он у Сы, отставляя стакан в сторону. — Нет, в гостиной… Потребовалось пару секунд чтобы сообразить, что Чу Ваньнин почему-то не в клабхаусе, и речь о его доме. “Замечательно. Великолепно. Потрясающе…” Разумеется, Бинаню проще и быстрее добраться до дома Чу в одиночку, чем просить роуд-капитана везти учителя обратно — к тому же, он мог лишь предполагать, что именно случилось, однако клубу вовсе незачем было знать о состоянии Чу. К счастью, ему не пришлось долго думать над сборами — а его спортивный оборудованный кофрами Судзуки разгонялся на пустынной трассе за считанные секунды. Гостиная Чу Ваньнина встретила его неприветливым полумраком и едва различимыми лекарственными запахами. Потребовалось несколько секунд чтобы понять, что именно произошло: домашняя аптечка валялась под столом, пустые блистеры от таблеток были на виду. Как их не заметил Наньгун Сы оставалось загадкой. Хуа Бинань методично проверил основные жизненные показатели Чу, отмечая сниженную температуру и рефлексы, выраженную брадикардию и пониженное артериальное давление. Он не знал, сколько прошло времени с момента, когда учитель принял лекарства — а Наньгун Сы что-то тревожно лепетал, и понять, что именно он пытается сказать, не представлялось возможным. Было ясно одно — нескольких часов достаточно для пиковой концентрации препарата, а, значит, принятая Чу доза не была смертельной. Впрочем, это оказалось единственной хорошей новостью, потому что в ограниченных условиях чужого дома из всех способов решения проблемы Бинаню всё равно было доступно только промывание желудка, но для этого следовало для начала попытаться привести Чу в сознание… ...Спустя шесть часов, измотанный и выпотрошенный, но всё ещё трепыхающийся, словно окунь на сковородке, Хуа Бинань наконец оказался на базе — в своей постели. Вот только он совершенно не мог спать, а в голове проносились разрозненными кадрами жутковатого немного кино то совершенно потерянный взгляд Чу Ваньнина, который, казалось, даже не понимал, что произошло, и почему Бинань его заставил глотать зонд и уложил под капельницы, то изрешеченный пулевыми Вэйюй, то… его собственная мать. Вернее, ее тело — словно опустошенная оболочка, которую даже не потрудились накрыть простыней. Казалось, ему никогда не удастся избавиться от окружающей его с самого детства смерти — она въелась в его руки, в самую кожу, пропитывала его насквозь. Едва не забрала его самого, потому что лишь каким-то непостижимым чудом ему удалось спастись. Хуа Бинань выживал каждый день. Но не потому что действительно хотел — просто он не мог позволить себе умереть, оставив мир таким же грязным местом, в котором убивают одних, чтобы жили другие. Разумеется, едва ли он смог бы что-либо изменить в одиночку — он всегда был слаб. Однако Шуту тонгуи стал его тайным непризнанным детищем, где каждый мембер однажды столкнулся со смертью и несправедливостью — и был готов вернуть долг собственной жизнью ради того, чтобы сделать этот мир лучше. Бинань поднялся с постели, задумчиво вглядываясь в моросящий по подоконнику его спальни дождь. Он не думал, что Чу Ваньнин когда-либо решится лишить себя жизни. В его глазах его учитель всегда был тем, кто несет свет и утешение. С ним Бинаню иногда удавалось забывать о той тьме, в которой он ежедневно существовал — однако… сегодня он увидел, как человек, который олицетворял для него самого надежду, едва не погас. Хуа Бинань прикрыл глаза, пытаясь принять решение — а затем понял, что, вероятно, всё решил намного раньше, когда втянул учителя в дело своей жизни. Произошедшее этой ночью было закономерным следствием. Видимо, все же никто не мог оставаться невинным в этом мире до конца. Он вошёл к Чу Ваньнину без стука, зная, что тот наверняка не спит. Перекрыл капельницу, а затем сел на край постели, вглядываясь в изможденное лицо. — Учитель Чу… Чу Ваньнин лишь на секунду задержался взглядом на нём, но и этого было достаточно. — Не… называй меня так.. — он говорил хрипло и крайне тихо, но Бинань улавливал часть сказанного по движениям губ. — Прошу, ничего не говорите, просто… слушайте, — сказал он. — Некоторое время у вас может болеть горло из-за зонда. Я не хочу, чтобы вы страдали… однако мне есть, что вам сказать. Чу Ваньнин отрешенно покачал головой. — Мне это уже неинтересно. Хуа Бинань впился в бледное словно известь лицо прохладным взглядом. — Если дело в Мо Жане, то он сейчас в реанимации. Я сделал всё, что было в моих силах… опасность еще не миновала, но, думаю, его шансы выкарабкаться высоки. — Откуда… — Чу Ваньнин замер, их взгляды на секунду пересеклись. На дне его зрачков отразился проблеск надежды, сменяющийся непониманием и… страхом. — Откуда я знаю, что дело в нём? — Бинань пожал плечами. — Он всегда был вашим любимым учеником, учитель Чу. Должен сказать, весьма незаслуженно… но это не моё дело. — ….. — Чу Ваньнин нахмурился. Было видно, что он пытается каким-то образом понять, почему Хуа Бинань вдруг стал называть его учителем, и откуда тому может быть известно о его отношении к Мо Жаню — ведь все, как правило, считали, что он ненавидел Вэйюя. Бинань пожал плечами: — Вы могли знать меня ранее под именем Ши Минцзин. Однако Хуа Бинань — моё настоящее имя. В комнате внезапно стало пугающе тихо. Лишь частые капли дождя легонько стучали в окно, да было слышно, как на первом этаже где-то в кухне тихо переговариваются между собой близнецы Мэй. — Поскольку вы не можете говорить, то делать это буду я, — вздохнул Бинань. — Не люблю оправдываться, но и не хочу недоразумений между нами. У меня были причины скрывать свою личность — я участвовал в программе защиты свидетелей. Чу Ваньнин продолжал смотреть на Бинаня каким-то странным взглядом, однако ничего не спрашивал, и это молчание тяготило сильнее всего. “Он может решить, будто я инсценировал собственную смерть,” — подумал Хуа Бинань рассеянно. Никого до этого он не посвящал в подробности своей жизни. Чу Ваньнин был первым — и… Бинань всё ещё не был уверен, что сможет рассказать всё до конца, и сделать это правильно. Ему до сих пор становилось не по себе от воспоминаний прошлых лет — казалось, сколько бы времени ни прошло, эти раны не залечить. Но в то же время он отчетливо понимал, что говорить с Чу Ваньнином о Мо Вэйюе бесполезно, а причину своего решения покончить с собой мужчина не назовёт — тот не оставил предсмертной записки, и, очевидно, теперь, придя в чувства, стыдился произошедшего. Вероятно, это было импульсивным решением, продиктованным отчаянием. Однако он хотел дать учителю понять, что есть кто-то, кто нуждается в нём, что его жизнь не напрасна и ценна. Что сам он необходим клубу — и самому Хуа Бинаню. Он хотел сделать всё это правильно, потому что знал, что Чу Ваньнин поймёт, если он начнёт недоговаривать или лгать. Его учитель всегда чувствовал подобное, и по этой причине редко бывал откровенен с Бинанем сам. В то же время… то, что он собирался рассказать Чу, не было обычной историей жизни, но без неё не оставалось даже малейшего шанса объясниться. В конечном итоге, видимо, Чу Ваньнин заметил его сомнения, потому что в какой-то момент Хуа Бинань ощутил почти невесомое прикосновение к своей руке. — Я рад, что ты жив. Хуа Бинань закрыл глаза. “Если бы ты только знал, учитель…” Несмотря на природное нежелание причинять кому-либо боль, Бинань понимал, что будет гореть в аду за всё то, что сотворил чужими руками. Он может пытаться оправдать свои поступки как угодно, но в итоге всегда был и останется очередной одержимой местью душой. Чу Ваньнину не составит труда разглядеть в нём эту уродливую правду так же ясно, как ее видел он сам, глядясь в зеркало. И, всё же, он хотел объясниться. Это было необходимо не ему — он привык молчать, и смог бы пронести свои тайны до конца. В первую очередь, этим разговором он хотел отвлечь Чу, доказать ему: его жизнь слишком ценна, чтобы так ею пренебрегать. Чу Ваньнин должен жить — без него ничего не выйдет. Он важен для их миссии. И… важен Бинаню. — Вероятно, вы уже догадались, почему я проявил с самого начала такой интерес к вашей разработке, — начал Хуа Бинань издалека. — Сама идея использования алгоритмов отслеживания, анализа и оптимизации логистических маршрутов прекрасна, её бы с распростертыми объятиями приняли любые крупные коммерческие перевозчики. Однако её подлинная ценность находится совершенно в иной плоскости… об этом мало кто задумывается, однако ежегодно в мире сообщают об исчезновении 170 тысяч людей, среди них 70 тысяч — дети. Это лишь официальная статистика, что до неофициальной… есть целые страны, в которых никто эти показатели не фиксирует. И есть категории населения, о пропаже которых некому сообщать. Причины могут быть разными, но и вы, и я, знаем их. И также знаем, что именно на логистике завязаны все исчезновения… Чу Ваньнин молча слушал Бинаня, его взгляд всё ещё казался безразличным, но было видно, что он не понимает, к чему клонит его собеседник. Всё, что говорил ему сейчас Хуа Бинань, они обсуждали сотни раз за чашкой чая. Чу Ваньнин совершенствовал алгоритмы, опираясь на экспериментальные данные Бинаня, которые тот предоставлял ему после того, как Шуту тонгуи удавалось вскрыть очередную схему нелегальных перевозок. Ваньнин всё это знал… и он не понимал, к чему ведёт Хуа Бинань. — Всё просто. В мире есть люди, которые нуждаются в донорских органах. И… есть доноры. Иногда ими становятся добровольно. Иногда — посмертно. Но порой всё происходит совсем иначе, — Бинань опустил голову. — Когда мне было шесть, мой отец всерьёз заболел. Он нуждался в пересадке почки, и, после проведения ряда исследований, оказалось, что моя мать может выступать для него донором. Проясню, что они не были женаты. Мать работала на моего отца — была курьером. И… речь не о курьерской службе, доставляющей посылки с амазон. Что до меня — о моем существовании никто не знал, и маме огромной ценой удалось скрыть меня. Если бы не это, сложно сказать, какая судьба бы меня ждала… — Ши Мэй… — Чу Ваньнин покачал головой. — Моё настоящее имя — Хуа Бинань, — усмехнулся одними глазами Бинань. — Мою мать звали Хуа Гуи, я ношу её фамилию. Однако… это едва ли не единственное, в чем я когда-либо обманывал вас, учитель Чу. Это — и то, что я погиб пять лет назад. У меня были причины… Чу Ваньнин медленно кивнул, показывая, что готов слушать, так что он продолжил: — Нетрудно догадаться, что произошло потом. Они вырезали из неё всё, что могли, оставив лишь пустую оболочку. Я знаю, что её руки не были чисты, и кто-то, вероятно, скажет, что она заслужила такой конец. Но… долгие годы я понятия не имел, что произошло с нею, и почему моей опекой занялись федералы, и меня не отправили в грязный приют, как обычного сироту, — он на секунду замолчал. — Хуа Гуи сливала часть информации федералам в обмен на обещание, что те возьмут опеку надо мной. Она предполагала, что рано или поздно ей придёт конец. Это был её способ позаботиться обо мне. — Как… ты узнал, что с ней случилось? — спросил Чу Ваньнин. Его голос всё ещё обрывался, но каждое слово без проблем считывалось по губам. У него были определенные догадки, Бинань видел это по его глазам — но мужчина держал их при себе. — Пять лет назад, на том моторалли, медики констатировали смерть человека, который был жив, учитель. Отец и сын… может ли у кого-то быть лучшая донорская совместимость? Впрочем, тот факт, что я его сын, открылся случайно, во время одного из ДНК-тестов. После того моторалли меня заперли в палате, подключив к аппаратам жизнеобеспечения, никто не собирался лечить все те множественные переломы — я должен был стать запасом органов для своего отца. У меня было сотрясение мозга, и я впал в кому — никто и не думал, что я очнусь, и, тем более, что меня хватятся федералы, не обнаружив моего тела в больничном морге. Но… — Бинань усмехнулся уголками глаз, — как вы уже догадались, через некоторое время я очнулся. И слышал разговоры персонала о том, что я прихожусь их боссу сыном. Также говорили они и о Хуа Гуи… — Твои переломы… — Чу Ваньнин нахмурился. — Да, они всё ещё дают о себе знать, — Хуа Бинань пожал плечами. — Я пролежал около месяца без движения под аппаратами в ожидании неотвратимого, думая, что меня некому спасать. Разумеется, кости срастались, как им угодно. Вы, должно быть, заметили, что я иногда хромаю — одна из причин, почему предпочитаю езду на байке пешим прогулкам. Но хромота — не единственный мой изъян. Если дожди продлятся я, вероятно, не смогу даже толком ходить… каким-то чудом мои кисти и позвоночник остались целы, но… кажется, пострадало всё остальное. Включая лицо. — Но тебе удалось выбраться, — Чу Ваньнин не спрашивал, он утверждал. Было видно, что он старается скрыть, как сильно его потрясло услышанное. Это была лишь часть истории, поверхность, и Хуа Бинань старался рассказывать своё прошлое как можно более спокойным будничным тоном — он не желал жалости Чу Ваньнина, просто хотел, чтобы учитель понял, почему отступать теперь нельзя, и почему его исследование так важно. Чу Ваньнин слушал его, и, казалось, читал между строк. Этого было достаточно. Как бы Бинань не старался оставаться отстраненным, казаться равнодушным рассказчиком — его учитель видел, что скрыто за его словами, и словно понимал, о чем Бинань предпочитает молчать. Ему всё ещё было больно. Угли тлели где-то на дне его души, грозясь однажды сжечь её, оставив пепелище. Каким мог быть человек без души? На что он был способен ради единственной цели?.. — Да, мне удалось покинуть то место, — он помедлил, тщательно подбирая слова чтобы ответить на вопрос учителя. — Федералы действительно смогли разыскать меня. Программа защиты свидетелей для того и создана. Им удалось меня снова перепрятать, и… да, я взял свое настоящее имя в память о матери. Получил образование — во многом, благодаря вам — и стал практикующим хирургом. Мои руки, как я уже упоминал, каким-то чудом остались целы. Мои пальцы не дрожат… С тех пор делом моей жизни стало положить конец чёрному рынку трансплантологии. Ведь дело не только в моём отце — но и в том, что кто-то в этом мире способен решать, кто достоин жить, и кто — должен умереть. Как вы понимаете, свою профессию и род деятельности я выбрал неслучайно — это идеальное прикрытие, если нужен доступ ко всем базам данных больниц и архивам, и верный вариант выхода на торговцев органами. В первый же год в одиночку мне удалось прикрыть несколько подпольных клиник… а затем я понял, что этого катастрофически мало, и так появился Шуту тонгуи. Клуб, у каждого мембера которого есть своя история… Чу Ваньнин медленно кивнул. Хуа Бинань не был уверен, что значит эта реакция — однако видел, что учитель продолжает его внимательно слушать, и практически не перебивает, а потому продолжил. — Мы не делимся историями друг друга, но каждый, кто примыкает к нам — верен нашей миссии до конца, у всех на то есть свои причины. Учитель Чу… я знаю, что задаю этот вопрос преждевременно, и не жду вашего ответа прямо сейчас, но… я хотел бы видеть вас в Шуту тонгуи. У нас есть общая цель — и вы, являясь сторонним человеком, одними лишь своими разработками сделали для её приближения куда больше, чем можно было надеяться. Вы оказались в опасности из-за того, что не стали бросать “Пир на костях красавицы”. И… я верю, что вы могли бы сделать куда больше, если бы были посвящены полностью во все тонкости общего дела. Я хочу, чтобы вы стали полноценным мембером. Со всеми патчами. Поверьте… вы должны жить, чтобы... — Да, — Чу Ваньнин ответил неожиданно твёрдо, перебивая его. — Я согласен. Казалось, он даже на секунду не задумался о своём решении — и Хуа Бинань не мог не задать себе вопрос, почему. — Если однажды становишься членом клуба, из него нельзя выйти, — тихо продолжил он. — Также есть правила, нарушение которых влечёт за собой определённые последствия… — Ты ведь президент этого клуба, — Чу Ваньнин прищурился. Хуа Бинань промолчал. Он мог наплести о скрытой личности президента кому угодно, но учителю врать не собирался — к тому же, тот уже и так о многом догадывался, даже не являясь членом Шуту тонгуи. Чу Ваньнин едва заметно кивнул: — Спасибо, что поделился своей историей. Я знаю, что это непросто, и что даже Мо Вэйюй ничего не знает. Я понимаю, почему ты принял решение скрывать свою личность, и принимаю его, однако… нам всем сложно было смириться с тем, что тебя не стало. То моторалли… это ведь я сообщил, что ты не пришёл ко мне на индивидуальное занятие. Если бы не это, никто бы вас с Мо Жанем не хватился. Тем более, туда не приехала бы полиция. Возможно, ты никогда бы не столкнулся со своим отцом снова… твоя жизнь сложилась бы совсем иначе... — Я ни о чём не жалею, — Хуа Бинань покачал головой, а затем одним плавным движением развязал атласный платок. Чу Ваньнин был единственным, кому он мог и хотел показать своё лицо. Нет, оно не было безобразным — и, вопреки расхожему мнению, у него не осталось после аварии шрамов на видимых участках тела. Если они и были — то лишь в верхней части лица, которая подверглась нескольким пластическим операциям и в результате изменилась до неузнаваемости. Что до нижней части, она всё ещё имела видимое сходство со внешностью Ши Минцзина. В аварии она почти не пострадала. Чу Ваньнин молча улыбнулся. Было заметно, что он не уверен, как на всё это реагировать. — Вы единственный, кому я показал это лицо, — Хуа Бинань повязал платок снова. — Хочу, чтобы вы видели — я доверяю вам. — Спасибо, — учитель снова осторожно кивнул, и замолчал. Бинань не надеялся, что тот начнет делиться чем-то личным в ответ — и не ждал от Чу ничего подобного, а потому поднялся наконец с постели и произнёс: — Рад, что вы теперь будете в клубе. На самом деле, ничего особо не изменится, однако… для меня это важно. Вы — тот человек, которому я готов доверять. Он не был уверен, поверил ли ему Ваньнин, однако он говорил правду — с самого начала он действительно хотел довериться Чу. Впрочем, он никогда не произнёс бы этого вслух, если бы не сложившиеся обстоятельства. Чу Ваньнин нуждался в чем-то, что удерживало бы его в этом мире. В цели, которая сдержала бы его от непоправимых поступков и решений… Бинань не знал, преуспел ли в том, чтобы дать учителю эту цель. Мог лишь надеяться на это. Лишь оставив Чу Ваньнина одного, прикрыв плотно за собой дверь, он наконец почувствовал, как сумасшедший адреналин сменяется беспросветной усталостью. Всё это время он пребывал в постоянном напряжении. Общение с Чу напоминало раскопки на минном поле: он понятия не имел, как учитель отнесётся к его внезапным откровениям. Знал только, что тот всегда сочувствовал окружающим сильнее, чем самому себе. Хуа Бинань не стремился вызвать сочувствие — но он находил его в том, как Чу Ваньнин смотрел на него, как деликатно себя вёл, как старался почти не задавать вопросов. Чу Ваньнин его понял. Он принял его таким: одновременно разбитым и одержимым своими идеями. Но поймёт ли он и то, какими методами иногда пользовались Шуту тонгуи для достижения своих целей?.. Этого Хуа Бинань не знал. Сейчас он просто хотел позволить себе хотя бы на секунду представить, что он больше не один в своей бесконечной борьбе. Что Чу Ваньнин может стать человеком, который действительно его поймёт. Между тем, на часах была половина третьего ночи. Возможно, Хуа Бинаню действительно следовало бы хотя бы попытаться уснуть вместо того чтобы в который раз прокручивать в голове события последних нескольких дней. Со вздохом он добавил в чай несколько капель обезболивающего. Плевать на зависимость. Дожди выводили из себя. И был еще безрассудный Мо Вэйюй, от которого ничего хорошего ждать не приходилось.