Ангелы не плачут

      Это был обычный майский день в Варшаве. По улицам то тут, то там шныряли прохожие, ездили маленькие трамвайчики, автомобили и конные повозки, а по местному радио записывали прекрасные шедевры Шопена. Во дворах пахло сиренью. Мальчик возле перекрёстка раздавал свежие газеты. Город шумел в своей бесконечной суете, и вся эта суета отражалась в хрустальных тёмно-карих глазах, шестилетнего мальчика, по имени Моно. Он шёл по улицам, любуясь весенними городскими пейзажами, периодически распугивал голубей, вбегая в самое сердце их стоянки; войдя в ближайшую пекарню, купил себе свежую булочку с изюмом, которые мальчишка обожал до глубины души. Продавец, любезно улыбнувшись и сказав: «Здравствуй, Моно», продал ему две такие булочки всего за несколько злотых. Одну из них Моно начал уплетать сразу же, идя по пыльным улицам с набитым ртом и мило надутыми щеками, вторую же нёс в небольшой сумке. Идя мимо очередной голубиной стоянки, он уже не стал распугивать голубей, а вместо этого щедро отсыпал им крошек со своей булочки, с счастливым лицом наблюдая за тем, как голодные птицы с аппетитом накидываются на хлебные крошки.                     Когда малыш сворачивал на перекрёстке, он взял у того самого мальчишки свежую газету, отдав этому первокласснику ещё один злотый и, сказав «спасибо», испачкал свежую газетёнку своими жирными от булочки руками. Но Моно и не собирался её читать, хотя вполне умел. То, что пишут в газетах, казалось ему скучным и неинтересным. По крайней мере, ему не хотелось тратить последние минуты своей прогулки, в такой прекрасный день, на чтение газеты. Мальчик, что раздавал газеты, улыбнулся, помахал ему рукой на прощанье и крикнул: «Удачного дня, Моно!». Пройдя по улице ещё немного дальше, Моно перепрыгнул лужу, – и вот он уже пришёл, куда хотел. Маленький магазинчик, ничем не отличающийся от других в этом квартале, с красивой вывеской: «Музыкальные инструменты». Вытерев руку о собственные штаны, чтобы не испачкать ручку двери, мальчик, подняв руку, дотянулся до неё, и деревянная дверь со скрипом отворилась. На этой дверке была небольшая табличка с изображением открытого глаза и надписью: «открыто»; а на оборотной стороне всё в точности, наоборот: глаз уже закрыт. Этот рисунок придумал Моно. Он символизировал тот факт, что магазин не работает только когда спит его владелец и тем самым означал, что магазин почти всё время работал, а его владелец жил прямо в этом доме. Но вряд ли бы какой-нибудь взрослый, понял бы это по картинке. Взрослые вообще не любят всматриваться в изображения.                     Как только мальчишка оказался внутри, его тут же встретил привычный и такой приятный запах дерева и лака. На прилавках вдоль стен были разложены: скрипки, виолончели, контрабасы, флейты, кларнеты, губные гармошки, аккордеоны, гитары, струны любой толщины и длинны на любой вкус и инструмент, треугольники, колокольчики и даже бубны с деревянными ложками. Может быть, это был и не самый большой магазин музыкальных инструментов в Варшаве, но каждый, кто сюда приходил, гарантированно находил то, что искал в потрясающем качестве. В этом магазинчике опять царили тишина и спокойствие; словно, заходя в него с шумной городской улицы, попадаешь в совершенно другой мир, где царит идеальный порядок и буквально всё приветливо улыбается тебе, как самому лучшему в мире человеку.                     –О! Моно, ты вернулся! – раздался радостный мужской голос с одного из прилавков.                     Высокий стройный еврей лет сорока в пиджаке, брюках, рубашке и туфлях, стоя на небольшой стремянке, вытирал пыль с верхней полки стеллажа. Он стоял лишь на средней ступеньке стремянки, так как его рост без труда позволял дотянуться до верхней полки. Затем, спустившись вниз и бросив тряпку в ведро с водой, он подошёл к мальчику.                     –Ну, как успехи? Купил? – поинтересовался он.       –Да. Вот, держи, пап, – ответил Моно, отдав отцу газету, что купил у мальчишки.       –Так-с посмотрим. Вижу, ты уже опять успел её испачкать. Всё, иди мой руки! И об себя не вытирай! – после этих слов Моно бодро зашагал в сторону одной из дверей, а его отец уселся в кресло, и развернув газету, приступил к чтению.                     Семья Моно была маленькой, но очень дружной. Он прекрасно жил вместе со своим отцом в небольшой двухкомнатной квартире, что была соединена с магазином музыкальных инструментов, которым владел отец Моно, через узкий коридорчик. Именно по этой причине магазин так рано открывался и так поздно закрывался, а продавцы работали практически не выходя из дома. Хотя, строго говоря, в этом не было никакого смысла, так как в этот магазин покупатели приходили довольно редко. Но зато все эти люди были выдающимися Варшавскими музыкантами и прочими довольно богатыми людьми, большая часть которых были евреями. Инструмент здесь был высшего качества, но и стоил не дёшево. Однако, несмотря на узкий круг клиентов, маленькой еврейской семье полностью хватало денег. В какой-то мере они даже считались весьма обеспеченной семьёй, ведь в маленькой семье и затраты небольшие. Одним словом, финансовых проблем они не испытывали.                     Моно прошёл по небольшому коридору и свернул в ванну. Здесь всегда пахло какой-то свежестью. Малыш подставил к раковине небольшую табуреточку и, встав на неё, засучил рукава рубашки и открыл кран. Побежала тёплая водяная струя и мальчик, подставив ручки, начал мыть их небольшим куском мыла. Над раковиной висело зеркало, прямо напротив него. Сначала он смотрел на миловидного еврейского малыша со слегка бледноватой кожей, русыми волосами и маленьким милым носиком, засучивая рукава серенькой рубашки. Поймав краем глаза хитрый взгляд еврейского мальчика из зеркала, Моно улыбнулся своему отражению. Но затем, однако, снова сделал серьёзный вид, и каким-то угрожающим взглядом посмотрел в зеркало.                     –Ты чего улыбаешься? Одурачить меня вздумал? Это моя ванная и мой магазин. Я не дам тебе что-то отсюда своровать. Убирайся отсюда! – зеркало хладнокровно повторяло за мальчиком все движения. Мальчуган же продолжал кривляться и разговаривать с зеркалом.                     –Ах так! Тогда я не покажу тебе свои игрушки! Можешь даже не умолять меня об этом! Всё равно не покажу! – кривлялся и разговаривал с зеркалом мальчуган.                     И после этих слов хулиган из зеркала показал Моно язык. Отчего последний сильно разгневался. Он мило надул щёки и с недовольным лицом обиды посмотрел на хулигана.                     –Ты ещё и дразнишься! Да, как ты посмел? Ну, сейчас я тебе покажу! – пробормотал он, после чего своим дыханием погрузил противника в туман и маленьким пальчиком нарисовал на потном зеркале страшную рожу, как раз в том месте, где должно быть его лицо. –Вот видишь, какой ты на самом деле!.. Страшный, ужасный. С таким как ты и играть не хочется. Так что меня не проведёшь.                     Однако вскоре зеркало стало возвращаться в нормальное состояние и мальчик вновь увидел лицо противника, которое смотрело на него всё тем же взглядом, теми же карими глазами.                     –Ах ты так! Тогда я вот так! – сказал мальчик, брызнув на противника водой из ладошек.                     Вода стекала вниз по зеркалу, искажая отражение. Но потом всё равно мальчишка видел своего соперника в зеркале. Тогда озорник вновь и вновь продолжал брызгать водой на зеркало с неистовым восторгом и азартом.                     –Моно! Что ты там делаешь?! Не балуйся в ванной! – раздался резкий крик отца, откуда-то из коридора, после чего Моно перестал баловаться и закрыл кран.       –Ладно. Сегодня ты победил. Но в следующий раз я тебя «победю»… «побежу»… п-побе… Ммм… Короче, ты будешь повержен, мелкий сорванец! – сказал малыш, посмотрев в зеркало угрожающим взглядом, который, впрочем, был чрезвычайно мил и не вызывал никакого чувства угрозы, а даже наоборот – желание обнять это миловидное создание.                     Хотя, конечно, даже такое лицо не сравнится в своей миловидности с его улыбкой, с двумя ямочками на щёчках.                     Когда мальчик вернулся к отцу, тот всё также сидел в кресле и читал газету. Но вскоре он встал, сложил газету и положил её на стол.                     –Как всегда, Моно. В газетах пишут какую-то никому ненужную чушь. Вот, ей богу! Лучше бы про тебя написали, – сказал отец, застёгивая пиджак, в то время как мальчик уже уселся в отцовское кресло и начал болтать ногами.       –Зачем? Про меня ведь и так все знают, – мило улыбаясь, промолвил тот.       –Хм. И то верно. Кому надо тот знает, а кому не надо тому и знать не нужно, – ответил отец, после чего взглянул на наручные часы.                     –Слушай, Моно. Мне опять нужно уйти по делам на время. Побудешь часок тут за старшего, ладно? Только смотри, весь товар не продай, а то твой папа окончательно веру в себя потеряет, – подойдя к сыну и посмотрев на него, сказал отец.       –Я уже привык. А можно я оставлю себе деньги с того, что продам?       –Конечно можно. Твоя работа – твои деньги. Только, если вдруг продашь рояль, или виолончель, поделись с папой, а то тебе одному многовато будет.       –Хорошо. Только ты поскорее возвращайся.       –Конечно. Тебя ведь одного надолго не оставишь.       –Вообще-то я уже большой. Мне уже шесть лет, – сказал малыш, сделав серьёзное лицо, которое почему-то никакой серьёзности не внушало.                     Возможно – это потому, что Моно слегка переигрывал с серьёзностью. Да и такая гримаса выглядела странно на лице шестилетнего ребёнка.                     –Я знаю, что ты у меня большой. Мне в твои годы магазин ещё никто не доверял. Но всё же, я тебя очень прошу. Не оставляй магазин без присмотра и никуда не уходи. И будь внимателен, ладно?       –Конечно, пап. Тебе не о чем волноваться, наш магазин в надёжных руках, – сказал Моно перед тем, как стянуть со стола газету, и положив ногу на ногу, развернуть её, сидя в кресле.       –Ну, что ж, тогда удачи! – напоследок пожелал отец, после чего, одев свою круглую шляпу, вышел из магазина прямиком на шумную городскую улицу.                     Как только Моно остался наедине с самим собой, он тут же отшвырнул газету на пол, и облокотившись на спинку кресла, стал бормотать: «Скучно-о-о-о! Опять целый час папу ждать!». Первое время он сидел в кресле; потом ходил кругами вокруг рояля, что стоял в центре зала; потом победил сам себя в шашках; потом поиграл в Чапаево и сделал ещё много бессмысленных вещей, которые, впрочем, не помогали бороться со скукой. В какой-то момент его хитрый взгляд упал на рояль. Гордо подойдя к роялю, он сделал торжественный вид.                     –Выступает знаменитый на всю Польшу!.. Нет! На весь мир! Пианист… Моно Шерман!!! – торжественно объявил малыш, после чего воображаемая толпа залилась аплодисментами. Мальчик забежал за рояль с одной стороны, после чего торжественно вышел с другой, слегка поклонился почтенной публике – а после уселся на удобную, но высоковатую для него, сидушку рояля. До педалей, разумеется, его ноги не доставали. Он склонил голову вниз и слегка прикрыл глаза, выждав тем самым драматичную паузу. В какой-то момент резким движением он ударил по клавишам, словно молотом по наковальне и продолжал выбрасывать то тут, то там фальшивые ноты, словно ручные гранаты. Потом сделал несколько красивых глиссандо туда-сюда и снова продолжил бить абсолютно хаотичные аккорды. Возможно, если бы в этот момент Моно услышал Шопен, то у того бы случился инфаркт. Затем он, словно Бетховен в пятой симфонии, ударил несколько звонких нот, после чего мягко и нежно продолжил свой "шедевр". В конце концов, последний аккорд получился действительно мелодичным. Всё с той же паузой мальчик убрал руки с клавиатуры. Толпа вновь аплодировала Моно. Кто-то кричал «Браво!», а кто-то кидал цветы. Сам же Моно встал, подошёл к краю сцены и поклонился.                     –Спасибо! Спасибо! Я назову этот шедевр: «Мармеладные ля-ля тополя». Что? Почему мармеладные? Потому что с нотками мармелада. Хм… Мармелада, – гордо произносил малыш, пока вдруг не вспомнил о том, что отец оставлял на кухне мармелад для тех, кто будет хорошо себя вести.                     Порой творческому человеку для вдохновения нужно всего лишь немножко сладенького, или же не очень немножко. От одной только мысли о сладком лакомстве текли слюнки, и в голове у Моно, сладость уже таяла у него во рту – таким уж был прекрасным момент этого волшебного предвкушения.                     –Ну, я же хорошо себя веду. Тем более помогаю отцу с работой. И покупал он его для меня, ведь сам он не ест мармелад. Только вот… Папа сказал мне, чтобы я не оставлял магазин без присмотра. Вдруг придёт покупатель, а я на кухне даже не услышу. Но могу ведь я отлучиться на пару минуточек в туалет, например, правильно?                     Хитрыми глазками он посмотрел на вход в магазин, после чего подбежал к нему и перевернул табличку с «открыто» на «закрыто», а потом в вприпрыжку побежал на кухню. Пришлось подставить стульчик, чтобы добраться до верхнего ящика, но это того стоило. Целая коробочка сахарных мармеладок манила своей яркостью красок. Моно тут же достал из неё первую и съел. Тут он понял свою ошибку. Он так поторопился с этой мармеладкой, что даже не успел как следует прочувствовать её вкус. Конечно же одной было мало. Сказав себе: «Ну, ещё одну и хватит», мальчик съел ещё пять. Потом он решил, что зря оставил магазин без присмотра, ведь уже находится в плену кухни порядочное время. Вот только как можно оставить здесь эту чудесную коробочку с лакомством? Она точно будет скучать по своему любимому Моно, с которым у них взаимные тёплые чувства. Нет, он не решился оставить её в холодном и одиноком мире кухни, без тепла своих губ и сияния своих счастливых глаз, а потому взял её с собой.                     Вернув табличку в исходное состояние, мальчик уселся в кресло, продолжая чавкать мармеладом, периодически мыча от удовольствия. В голове были мысли о том, что папа не будет сильно ругаться – он ведь хорошо себя ведёт. Также он вспоминал случай, когда случайно разбил банку варенья, после чего отец немножко поругался, но потом сам же дал ему вторую банку, в то время как он уже готов был поклясться самому себе, что никогда больше не будет в своей жизни близко подходить к этому варенью.                     «Эх. Всё-таки хороший у меня папа. Не хотелось бы его расстраивать», – думал мальчик, но даже мысли об этом, почему-то не помогали сбавить темп, и количество мармелада в коробке стремительно уменьшалось.                     Внезапно дверь магазина открылась, впустив в него шум улицы. Мальчик испугался, что это его отец, поэтому за секунду спрятал коробку с мармеладом под стол и отряхнул руки от сахара, сначала друг о друга, потом по привычке об себя. Однако же в магазин вошёл молодой еврей лет тридцати, в дорогом пальто, брюках и круглой шляпе, которую он тут же снял; на вид очень даже серьёзный. Он был весьма удивлён, увидев в кресле продавца маленького мальчика, с набитым мармеладом ртом и губами в сахаре.                     –Здравствуй. Мальчик, позови, пожалуйста, кого-нибудь из взрослых. Ты один? – спросил вошедший в магазин еврей, чуть разбавив лицо улыбкой, но в ответ Моно что-то промычал и пробубнил с полным ртом, едва ли похожее на «здравствуйте». – Что-что?       –Добрый день! Я пока за старшего. Чем могу вам помочь? – сказал мальчик, наконец, прожевав мармелад и слегка освободив рот.       –Ты? А тебе не рано? – слегка посмеиваясь удивился посетитель. Впрочем, это была типичная реакция при подобных случаях.       –Папа говорит, что я в этом деле достаточно хорош. Я даже знаю, что такое болгарская гадулка и сколько она стоит. Кстати, она тоже есть в этом магазине! – с каким-то по-детски заумным видом приспустил веки мальчишка.       –Ничего себе! Да, ты настоящий профессионал. Хех. Вот только болгарская гадулка мне не нужна. Это ведь здесь можно услышать скрипача?       –Да, здесь. Только скрипач сегодня не играет.       –Жаль. А когда его можно будет услышать?       –Услышать? Ну… Приходите в среду. А если вы придёте ближе к вечеру, то возможно, даже будет концерт во дворе этого дома. Обещал прийти весь район.       –Замечательно! А как вас звать-то, молодой человек? – поинтересовался незнакомец.       –Моно Шерман к вашим услугам! А вас?       –Я пан Янек Шультский. Может, слышали обо мне?       –Нет. Простите. Впервые слышу. Может, мой папа про вас что-нибудь знает?       –То-то я смотрю, у вас газета на полу валяется, – игриво пристыдил пан, за что Моно даже стало немого стыдно за свою безответственность, и он промолчал. —Ладно. Раз скрипач сегодня не играет, приду в среду.       –Может, хотите что-нибудь купить? У нас очень хороший выбор и качество.       –Мог бы, но боюсь в моих руках, это не более, чем обычная вещь.       –Тогда… Можно вас кое о чём попросить?       –Я слушаю.       –Ну… Если вы всё же придёте в среду, не говорите отцу, что я ел мармелад.       –Думаю, он сам об этом узнает. Удачного дня! – с улыбкой произнёс пан, после чего покинул магазин.                     Мальчик ещё какое-то время сидел неподвижно в кресле, словно задумавшись о чём-то, а потом резко сорвавшись с места, вспомнив о своём важном деле, достал заветную коробочку и продолжил кушать мармеладки. Всё потому, что нужно больше "вдохновения".              

***

      

      Одно невероятно резкое движение и девочка вырвана из лап смерти прямо в метре от зверя. Веселье немцам было испорчено. Девочка сильно испугалась и даже заплакала, но услышав, как бешено стучит сердечко Моно и осознав, что сейчас она в его объятиях, у него на руках, она немного успокоилась и поняла, что находится в безопасности. Мальчик проверил всё ли с ней в порядке, отвёл её к остальным детям и даже хотел узнать, кто не уследил и помочь ему с детьми, но внезапный резкий голос, окликнувший мальчика, не дал ему это сделать.                     –Эй ты, подойди-ка сюда! – прокричал тот противный голос, того самого еврея в фуражке.                     Моно подошёл к еврею, снял кепку с головы и склонил голову вниз. Рядом с ним на земле лежала посуда, которую Моно бросил, чтобы спасти девочку. Еврей показал пальцем на посуду.                     – Что это?! – строго спросил он, прожигая паренька взглядом.                     Мальчик молчал и смотрел куда-то вниз. Он мог бы попытаться оправдаться за то, что сделал. Да вот только его оправдания здесь вообще никому не нужны. И их никто не станет слушать, а лишь использует против него самого. Поэтому уж лучше молчать. Впрочем, еврей не стал долго докапываться, а просто замахнулся резиновой дубинкой и ударил Моно по лицу. Мальчишка зажмурился и прикрыл лицо руками, только это его не спасло. Удар был не очень сильным, но от недоедания и недосыпания хватило всего одного, чтобы мальчик свалился с ног. После этого еврей сразу же ушёл, а Моно даже не плакал. То ли слёзы закончились, толи плакать действительно не хотелось, но мальчик просто встал, отряхнулся, собрал всю посуду и вновь понёс её в барак, как ни в чём не бывало.                     Когда Моно пришёл с посудой, Мартик стоял засучив рукава и уже возился с ней. У детей в распоряжении был только небольшой кусочек хозяйственного мыла, две дырявые тряпочки и мутноватая вода. Однако они почему-то всегда хорошо справлялись со своей работой. Сложные пятна можно было почистить песком. Только такое встречалось редко. Жирную пищу дети почти не ели. Войдя в барак, Моно окунул в корыто последнюю партию посуды. Смотря на своего друга-недотёпу, Мартик увидел здоровенный синяк на щеке.                     –Да, когда ты успеваешь вообще?! Дай угадаю… Запнулся, уронил посуду, рядом был Зельман, ему это не понравилось и он решил добавить тебе дубинкой по лицу? – проворчал Мартик в привычной для себя манере.                     Моно не смотрел в красивые васильковые глаза Мартика, но и не пытался его игнорировать. Несмотря на то, что Мартик всё время пытался казаться серьёзным, он всё ещё оставался ребёнком. Его мальчишеская причёска была похожа на ту, что была у Моно, только чуточку подлиннее и более тёмного, местами рыжеватого цвета, и не торчала во все стороны, подобно тем рыхловатым недокудрям, которые то там то сям торчали у товарища.                     –Угу, – тихонько промычал Моно.                     Он не стал разъяснять Мартику, что на самом деле произошло. Почему, он и сам не знал. Возможно, предвидел комментарии Мартика. Хотя и осознавал, что тот поступил бы также, будь он на его месте.                     –Сколько раз я уже говорил тебе? Смотри под ноги! Будь внимателен! Не считай ворон! Хватит мечтать о свободе – от этого только проблемы.       –Разве ты о ней не мечтаешь? – спросил Моно и этим ввёл Мартика в какие-то странные раздумья перед ответом.       –Мечтал когда-то. Теперь всё о чём я мечтаю - это просто выжить здесь как-нибудь, – сказал Мартик с невероятно грустным и подавленным лицом, с коим обычно его и видели.       –Нельзя отчаиваться! Я уверен, отсюда можно сбежать! И мы сбежим отсюда все вместе!       –Тише, придурок! Или ты хочешь ещё получить?! -обеспокоено сказал Мартик в момент, после которого повисла тишина, что слегка нарушали лишь звуки с улицы, и как только мальчик успокоился, он выдохнул и продолжил. – Ты, я думаю, и сам понимаешь, что сбежать отсюда невозможно. Слишком много проблем мы на себя берём. Как ты собираешься с ними бежать? Ты подвергаешь их жизнь опасности. Себя не жалеешь, так хоть их пожалей. Даже если мы сбежим из лагеря, за нами устроят погоню. Даже мы с тобой не в силах убежать от собак, что уж говорить о маленьких. Но если вдруг Моно у нас такой гений и придумает, как с этим бороться, что будет дальше? Что ты будешь делать? Кругом километры оккупированной территории, которой правят немцы. Куда ты пойдёшь?! Что будешь кушать?! Где переждёшь дождичек?! А ведь скоро зима! Да и ещё!.. Что ты будешь делать с этим?! – недовольно пробормотал Мартик, достав из воды руку Моно, с закатанным рукавом, где красовался набор цифр.                     Моно быстро отдёрнул руку и вернулся к мытью посуды, не говоря ни слова и только обиженно фыркнув. Мартик же снова продолжил.                     –Даже если ты, каким-то чудом, найдёшь спокойную деревушку, где не будет ни одного немца, кто вообще в здравом уме приютит и накормит пятьдесят детей, с номерами на руках, у которых буквально на лице написано, что сбежали отсюда!!! Кто!!! Да всё, что они сделают – это сдадут нас немцам! И на этом и закончится твой побег. Этим побегом ты обрекаешь себя смотреть на то, как они медленно умирают от голода. И винить в этом ты будешь себя. За то, что не послушал меня и не остался. И ты буквально сожрёшь себя изнутри. Ты этого хочешь?!       –Ты говоришь страшные вещи, – начал Моно после долгой паузы, в которой пытался хоть как-то успокоить себя.       –Потому что я говорю о том, что есть на самом деле. Забудь о побеге. Мы не в силах взять на себя такую ответственность. Да, ты я думаю и сам уже отчаялся.       –В каком смысле?       –Я слышал, как ты плачешь по ночам.       –Неправда!       –Ну да. Чего мне только порой не послышится с голоду.       –Вот именно!       –Ты бы приложил чего-нибудь холодненького к щеке. Хочешь, я у Магдалины ложку одолжу? Позже вернём.       –Спасибо. Аа… Мартик?.. Ты… Не знаешь, где Лиу? – неожиданно поинтересовался Моно.       –Лиу? А, та новенькая. Понятия не имею. Подкрепилась со всеми и куда-то ушла со всеми. Я за ней не слежу. На кой она тебе?       –Просто… Хочу узнать о ней побольше.       –Она ничем не отличается от других. Обычная девчонка. Вот что!.. Я сегодня за тобой присмотрю. А то ты опять куда-нибудь вляпаешься. Ты сегодня не на шутку рассеянный и странный какой-то.       –Спасибо. Только со мной всё будет хорошо. Правда. Я справлюсь. Пригляди лучше за Евой. Ей нужнее. Я знаю, что делаю, – сказал Моно, слабо улыбаясь. В его глазах даже снова появился какой-то свет.       –Хорошо. Но если нужна будет какая-нибудь помощь, я всегда рад помочь. Мы ведь друзья? – протягивая мокрую руку, проговорил Мартик.       –Конечно! Разве ты сомневался в этом, хоть когда-нибудь? – ответил Моно, не менее мокрой рукой, пожав руку Мартика и слегка приобняв его.       –Нет. Никогда.