Когда-то давно жил в священном храме один мальчик.
Он обожал любоваться разноцветными витражами, идя по бесконечным храмовым залам и коридорам, замирал в умиротворении, слушая прекрасный перезвон церковных колоколов и кристально чистый звук детского хора, в котором сам же пел.
Прекрасный храм был для него домом. Тем местом, где он чувствовал себя собой в окружении своих братьев и сестёр.
Но однажды отец наказал мальчика. Он бросил его в свинарник, заперев там, оставив без света, без семьи, без надежды, без дома.
Долгие годы мальчик жил среди свиней без света, в страшном зловонии. Он презирал их, ненавидел всем сердцем этих грязных, существ, что лишь и думали о том, как набить брюхо, да поудобней развалиться в ужасном храпе. Когда кто-то из свиней этого не получал, они устраивали между собой войны.
Но как бы свиньи не старались возглавить свинарник, все они рано, или поздно шли под нож хозяина, который не трогал в свинарнике только мальчика, ведь тот не был свиньёй.
Через какое-то время мальчик научился жить и хрюкать, как свинья, так, что другие свиньи даже не могли отличить его от своего сородича. Но мальчик ненавидел себя за это. Теперь ему было даже противно смотреть на себя в зеркало, хоть он и единственный в свинарнике, кто видел там себя настоящего.
Шли года, сменялись поколения свиней, а мальчик всё ещё оставался в свинарнике. Обозлённый, брошенный, обиженный. Мечтая лишь о капельке света и снова услышать перезвон колоколов. Впервые он пролил горькие слёзы отчаяния, о которых раньше даже представить себе не мог, ведь ангелы не…
Прошло несколько дней, которые пролетели чрезвычайно быстро для Моно. Теперь он даже не плакал по ночам в течении этих дней. Это было странно даже для него самого, но его просто клонило в сон. Он засыпал буквально сразу после отбоя, не успевая даже ничего сделать, сказать и даже подумать. Он всё хотел основательно поговорить с Лиу, но свободного времени у него почти не было. Мартик же после того случая, стал как будто избегать эту маленькую девочку, словно нечто опасное, в то время как все остальные дети не видели в ней ничего странного. А у Моно её странности вызывали лишь неподдельный интерес. Никто и предвидеть не мог, что всё так повернётся. Холодный осенний ветер вращал ровно стоящий флюгер на крыше одного из бараков. Пока все дети работали на стройке, раскапывая яму под фундамент нового барака, у немцев был обед. Дети, разумеется, не знали ни про обед, ни про ужин. Для заключённых было предусмотрено разовое питание. Внезапно прозвучал свисток. Приказ Зельмана дёрнул детей с работы. Началась суматоха. Все побежали на аппельплац, который, однако, был не близко. Когда Моно и Мартик с остальными детьми прибежали на аппельплац, переводя дыхание, они увидели, что на плацу сегодня довольно много эсэсовцев, включая офицеров, которых Моно раньше никогда не видел. Зельман, который сам прибежал на плац вместе с детьми, тут же скомандовал построиться. Он выхватил из толпы нескольких ребят, в числе которых были Моно с Мартиком, и приказал пойти в один из бараков и принести складные стулья. Другим же ребятам приказал принести складной стол. В пыльном бараке, где было полно всякого бесполезного хлама, Мартик с трудом отыскал складные стулья. Взяв по стулу, они пошли к месту построения, где уже выстроились все дети, или почти все. «Ящер» крикнул: «Бегом!», и дети чуть ускорили шаг. Они не бежали, так как бежать с большими и тяжёлыми стульями крайне неудобно. Всё-таки для детей эти стулья тяжеловаты. Когда несчастные,наконец дошли, они поставили стулья рядом с оберкапо и уже готовы были встать в строй, как вдруг их снова выдернули криком. –Я вам что приказал?! Бегом! Значит так! На исходную! – недовольно пробурчал Зельман без крика, но с небывалым недовольством, на что Моно с Мартиком переглянулись между собой, развернулись и пошли в сторону барака, откуда пришли. – Нет, нет! Со стульями на исходную шагом, а потом обратно бегом-марш! Моно и Мартику пришлось взять стулья, дойти до барака, а потом добежать обратно со стульями в руках на глазах у остальных детей.Только после этого ненавистный оберкапо разрешил детям встать в строй. Все дети стояли в ожидании чего-то неизвестного. Солдаты и офицеры СС разговаривали между собой и курили возле бараков. Зельман же ходил туда-сюда перед строем в ожидании следующей команды. Никто не говорил провести перекличку, лишь приказали построить всех детей на плаце. Может быть, именно поэтому он не заметил отсутствия одного ребёнка. Да. Это была Лиу. –Эй! А где Лиу? – тихо спросил Мартик. –Не знаю. Я думал она с нами, – ответил Моно, начав сильно беспокоиться за девочку. –Не нравится мне всё это. Совсем не нравится. Манн СС обходил свой участок территории. Он только что с обеда, но скучная работа весьма сильно его угнетала. Однако он жил в относительно хороших условиях, хорошо питался, дышал свежим воздухом. Что могло быть лучше для него? Внезапно он увидел девочку, что сама по себе гуляет возле служебных бараков. Он подошёл к ней и увидел, что она держит руки в карманах. –Эй ты! Вытащи руки из карманов! И никогда больше не смей их туда совать! Ну, живее, живее! – командным голосом кричал эсэсовец, и Лиу поспешно вытащила руки из карманов. – Постой-ка! Ну-ка, выверни карманы! Да, да! Выверни, выверни! Девочка не сразу, но подчинилась. Видать не сразу поняв, что от неё хотят. Один маленький кусочек хлеба – всё, что было у неё в карманах. Одна проблема: хлеб этот украден с немецкого стола. От изнурительной работы желание поесть только усиливается, но детей, как и прочих заключённых, кормят только один раз в день, в отличии от персонала. Она всего лишь хотела найти спокойный тихий уголок, спрятаться там и съесть драгоценный кусочек хлеба. В лице солдата тут же появилась злоба, как только он увидел хлеб. Лиу ринулась убегать. Эсэсовец бросился за ней. –А ну стой, мерзкая жидовская воровка! – кричал эсэсовец, догоняя девочку. Впрочем, побег действительно долго не продлился. Девочка споткнулась, упала и разбила коленку. Эсэсовец забрал хлеб и отвесил ей смачную пощёчину. Капля крови медленно стекала по грязной коленке. Скорчив лицо от боли, она тёрла пульсирующую болью, раскрасневшуюся щёку, но не плакала. –Эй! Почему же ты не плачешь? – спросил эсэсовец, глядя на Лиу сверху вниз, как на букашку. Она вряд ли поняла, о чём он говорил. Она лишь лежала на холодной земле под ногами эсэсовца. Внезапно он достал нож, что по длине был с пол её руки, схватил её за кофту и аккуратным движением холодного лезвия приподнял чёлку, обнажив бледный лоб. На него смотрели абсолютно пустые глаза, в которых, казалось, нет ничего. Эти глаза пугали парня, хоть он и скрывал это. Но с каждой секундой ему становилось всё более жутко. Он ещё разочек провёл лезвием по лбу, убрав надоедливые волосы со лба, на этот раз, оставив порез. –Какая же ты прелесть? Но где твои слёзы?! Давай же! – злорадно улыбаясь, проговорил эсэсовец. –Думаю это бесполезно, – вдруг раздался приятный спокойный голос позади эсэсовца. Он обернулся и увидел невысокого, красивого, стройного мужчину лет тридцати, может, даже меньше. Это был офицер СС. Начищенные до блеска сапоги, поверх мундира сверху была накинута тёплая шинель, на красивой фуражке сверкал серебристый череп. На гладком воротничке были две чёрные петлицы, одна из которых с черепушкой, другая со звёздочками и полосками. На плечах гладкие серебристо-белые погоны с двумя золотистыми звёздочками гауптштурмфюрера. Из-под фуражки выглядывали светло-золотистые волосы, зачёсанные в левую сторону, едва доходящие до завораживающе-прекрасных глаз, слегка скрывающие бледный, как и всё лицо, лоб. В синих, словно утреннее небо глазах сверкали тысячи молний, словно, вспыхнувшая, одиноко мерцающая утренняя звезда, словно диск яркой луны, усеянный тёмными трещинами, словно самая яркая звезда смотрела на тебя этими глазами, в которых морская пена кружилась в вихре синего моря и вспыхивала яркой звездой. –Герр комендант, я… А-а… Она украла хлеб с нашего стола, я решил её наказать, – торопливо промолвил манн, убрав нож и встав по стойке смирно. –Что ж, кушать все мы хотим, не так ли? – с серьёзным лицом спросил комендант. –Так точно, герр комендант! –Ваш обеденный перерыв закончился? –Так точно! –Ну, всё. Тогда иди, служи дальше. –Есть, герр комендант! – чётко ответил манн, после чего поспешным шагом скрылся из виду с каким-то облегчением, оставив коменданта наедине, с лежащей на земле девочкой. Лиу не убегала, а лишь приподнялась. Кровь потихоньку капала с маленького детского носика. –Ну, здравствуй, Шестая, – сказал комендант, протянув девочке руку. Она посмотрела на офицера. Перед ней стоял маленький, босой, светловолосый мальчик в белоснежных, ярких, словно рассвет рубашке похожей на пижаму и шортиках. Мило улыбаясь, сверкая ямочками на пухлых щёчках, он протягивал руку девочке в жёлтом плаще, что казалось, состоял из одного только солнечного света. –Первый, почему?.. – спокойно спросила девочка, взяв его за руку и поднявшись на ноги с его помощью. –Ах! Как же давно меня никто не называл этим именем? Сколько лет прошло? Я очень рад тебя видеть, сестра. Но не здесь. Тебе ведь не нужны ответы на эти вопросы. Ты и так прекрасно всё понимаешь, иначе, зачем бы тебе здесь быть? – начал Первый с неким упоением в голосе, потому что не мог скрыть бесконечной радости от того, что, наконец, встретился с ней, но осознание обстоятельств этой встречи его нещадно огорчало. – Эх. Почему именно ты? Почему из всех только ты? –Я задаю себе тот же вопрос, но… Кто, если не я?.. Ужасней всего вышло с тобой. Никто из нас этого не заслуживает, как и ты. –Можешь не пытаться меня успокоить, сестра. От этого только больнее. За всё это время я мечтал лишь об одном… я просто хочу домой. Но молитвы так и не были услышаны. А я ведь просил прощения. Вселенной плевать на своих детей. А когда-то я верил в истину, что есть «высшая» справедливость, но нет, – говорил комендант спокойным, расслабленным голосом, с нотками обиды и нескончаемой горькой ненависти. Спустя секундную паузу, он снова продолжил: –Знаешь, Шестая, этот мир не для нас, не для таких, как мы. Нас здесь быть не должно. Мы здесь, словно призраки неизбежного: Смерть и Новый Порядок. Словно конец и новое начало. Первый говорил то и дело, переминаясь с ноги на ногу, смотря в лицо Шестой. Разбитая коленка и порезанный лоб неприятно пощипывали, но она, как будто не замечала этого. Слегка опустив взгляд, она слушала брата, не издавая ни звука, лишь крутя у себя в голове страшные картины, вызывающие приступ безумия у неподготовленного существа. –А люди, как видишь всё те же. Они не поменялись, они никогда не меняются. Всё также бессмысленно жестоки. Они пишут себе законы для того, чтобы их нарушать. Ими правят их чувства. Они слабы и ведомы. О! А как они борются за свои ничтожные жизни. Они считают, что жизнь – это самое ценное, что у них есть, – сказал Первый залившись мимолётным смехом, который, впрочем, быстро исчез, превратившись в гримасу ненависти. – Ну, назовите мне то, в чём ценность вашей жизни! Набить брюхо, создать потомство таких же уродов?! Что ж, вы настоящие свиньи. Мечитесь в пустой суете, ожидая, что Вселенная будет снисходительна к вам. Но вы ошибаетесь. Молитвы вас не спасут. Ваш удел – стать топливом Нового Порядка и, сдохнуть в вашем же маленьком страшном мирке. Весь Ад Данте теперь не идёт ни в какое сравнение с тем, что люди построили здесь, на Земле. Того что я видел, Шестая, я не пожелаю увидеть никому. Я просил… нет… Я умолял Отца забрать меня отсюда. Но что в ответ?.. Ничего. Вообще ничего. Знаешь, только когда падаешь с высоты можно понять, как высоко ты находился. Я летел, напоследок насладившись прекрасным, зная, что его уже не будет и всё о чём я тогда мечтал – насмерть разбиться при падении. Но вот ты открываешь глаза, лёжа на проклятой земле с поломанными крыльями и вспоминаешь о том, что смерть тебе не грозит. Тогда я впервые почувствовал боль. Что же я такого сделал? Чем заслужил всё это? За что, и перед кем я виноват? Забытый всеми ангел, стёрший ноги, шаркая по залитой кровью земле. Но я знаю лишь одно – терпеть осталось не долго. Ты ведь и сама понимаешь, час пробил. Их более ничего не сдерживает, они хотят править этим миром, думая, что смогут побороть свою ничтожную человеческую природу. Они смертные. Они могут построить новый мир, но там не будет для них "места под солнцем", потому что их жизнь ничего не стоит. Воюют не люди, воюют стальные гиганты, великие империи, железные монстры, а люди лишь маленькие кирпичики в них, что их подпитывают, умирают и продолжат умирать за выдуманные идеалы, ведь они хотят славы и власти, "места под солнцем". Всё это иллюзии, без которых они не могут жить. Настало время проявления всей гнилой человеческой сути. Они всегда хотят "место под солнцем", вспомни Вавилон. Всегда летят на своих восковых крыльях вверх, и всегда сгорают в пламени своего же несовершенства. Для них, лучше сгореть, чем жить во мраке. Мир в шаге от Нового Порядка. Нет, не я его создал. Всё это будет сотворено руками человека. Он сам станет исполнителем своего приговора, он уже исполняется, а я лишь его огласил. Всё, что мне нужно сделает война. Она, словно стихия. Она неизбежна и необходима, чтобы высвободив эту невероятно разрушительную волю человека к уничтожению, ввергнуть всё старое в пылающий огонь, что сожжёт всё на своём пути. Эта очаровательная сила создаст новый мир, в котором несовершенному человеку не останется места. Слышишь эти крики, сестра? Чувствуешь, как они страдают?.. Да, этот мир несправедлив, но я уже не верю в то, что справедливость вообще существует. И ты, я думаю, тоже. Шестой было мерзко. Она молчала и лишь изредка бросала взгляд в сторону Первого. Но она знала, на что шла. Она не знала только, что сказать, да и не видела в этом смысла, просто, потому что сказать было нечего. –Человека мне вручили, словно безвольную игрушку, с которой можно делать, что угодно. Что ж, я поиграл. Теперь я хочу сломать и выбросить эту игрушку, чтобы никогда более не видеть эту мерзость. Эта война… Ах! Она не кончится никогда. Слышишь стук копыт? Они уже здесь. Пришло время заканчивать эту игру, – слегка расслабленно сказал Первый с лёгкой улыбкой, которая вдруг вновь превращается в гримасу полную ненависти и злобы. – Но как же мерзко уподобляться этим существам?! Я бился в агонии пытаясь сохранить самого себя, был готов на всё, но эта тьма скрипит на зубах. Она преследует меня. Возможно, теперь я уже и не достоин вернуться. Но я всё ещё Первый!!! И… Чёрный лебедь, тоже лебедь, не так ли? Может даже чем-то более прекрасный. Я всё ещё достоин. Я это знаю. И когда-нибудь я вернусь. Но, сестра, почему?.. Я не понимаю твоего стремления спасти этот мир. Ради чего ты жертвуешь собой? Конец неизбежен и ты прекрасно это понимаешь, ты ничего не сможешь сделать. Забирай то за чем пришла и улетай. Но нет… Тебе это нравится. Впервые ты почувствовала это. Тебе нравится дышать, нравится чувствовать, как тёплая кровь течёт по твоим венам, нравится чувствовать дыхание ветра, слушать журчание воды и треск огня, утолять голод и жажду, да даже эта боль. Этот солоноватый привкус крови. Ты ничего подобного раньше не испытывала и сейчас это для тебя так любопытно и приятно. А ещё… Вкус творога, не так ли? А я вот без ума от яблок. Это просто небесный дар. Кстати, не хочешь яблочко? После этих слов, комендант достал из кармана яблоко цвета алой крови, что словно блестело и манило откусить, и кинул прямо в руки девочке. Она держала его в руках, смотрела на него, но не кусала. –Ничего, у меня ещё есть, – мило улыбаясь, сказал мальчик. – Я помню всё это так хорошо. Для меня это стало приятным шоком. Я влюбился в жизнь. Как и ты. Для тебя это, словно отпуск. Позабыть, отвлечься от проблем и утонуть в нирване жизни. Вот только часы пробьют двенадцать, и твоя карета превратится в тыкву. Ты испытаешь такую боль, о существовании которой даже подумать не могла. Этот мир разобьёт тебе сердце, вывернет наизнанку, разорвёт на кусочки и выкинет, как никчёмный мусор, выдавив из тебя слёзы. Потому, мне уже совсем не жалко этот мир. Ищи свою чистую душу, если конечно найдёшь, я мешать не буду. Ведь за этим ты здесь? Забрать всё самое ценное с тонущего корабля и, конечно же, это не я, ведь я уже никому не нужен. А ведь поросята и не догадываются, что к ним в барак подселилась сама Смерть. Первый немного посмеялся лёгким мальчишеским смехом, после чего развернулся спиной к Шестой и сделал несколько шагов в сторону. Потом он внезапно остановился. –Ты ведь никому не расскажешь о том, что я здесь затеваю? – сказал Первый, развернувшись в сторону девочки, и бросив на неё какой-то демонический взгляд, от которого кровь стыла в жилах и по спине пробегали мурашки у всех, кроме Шестой, которая лишь слегка улыбнулась в ответ, словно говоря взглядом: «Братик, ты же знаешь, я умею хранить секреты». – Хм. Та, в чью шкуру ты влезла мертва? Шестая ничего не ответила, а лишь опустила взгляд и легонько кивнула. Мальчик снова развернулся к ней спиной и стал медленно уходить. –А ты всё та же мелкая хулиганка. Мы с тобой ещё встретимся, сестра. А пока я тебя оставлю, есть ещё нерешённые дела. И смотри, не разучись летать! – напоследок сказал Первый, даже не глянув на Шестую. Лиу вытерла маленькой ладошкой кровь со лба и слизнула её, с любопытством вкушая вкус крови. До чего интересно? Ей больно и она вновь это чувствует, но от того её жажда жизни только усиливается и появляется желание попробовать ещё много всего, а эта боль быстро пройдёт. Дети всё ещё стояли на аппельплаце в ожидании чего-то неизвестного. Прошло уже, наверное, полчаса с момента построения. Детям было холодно, но всё же терпимо. Погода в этот день могла быть значительно хуже. Зельман всё также маялся от безделья, то покручивая карандаш у себя в руке, то сдувая пылинки с фуражки. Толпа эсэсовцев всё также болтала в сторонке, впрочем, и дети перешёптывались между собой. Всё это закончилось, когда на плацу появился офицер СС с красным яблоком в руках, накинутой на плечи шинелью и какой-то лёгкой, играющей, словно детской походкой. Как будто бы его ноги и не касались земли. Как только обершарфюрер увидел офицера, он тут же скомандовал рядовым эсэсовцам построиться, что они сделали за считанные секунды, сам же он с другими офицерами встал по стойке смирно в ожидании приказов. Яблочный хруст и звук соприкосновения подошвы сапога с серым асфальтом разрубали тишину. Моно услышал в толпе детей шёпот: «Кто это? Я его раньше здесь не видел». –Это наш комендант, – шепнул Моно в ответ так тихо, что его, наверное, никто не услышал. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь яблочным хрустом. –«Если этот лагерь – джунгли, то комендант – лев, остальные эсэсовцы – волки, а капо и оберкапо – гиены. Мы же обычная дичь, – думал Моно, смотря по сторонам. – Но почему лев вдруг проявил к нам интерес? Раньше я его никогда здесь не видел». –Это и всё?! Их же больше сотни было! – недовольно сказал комендант своим приятным сладким голоском, на что услышал лишь: «Ну, так…» от обершарфюрера, что, впрочем, не закончил говорить, и был перебит комендантом. – Сколько их сейчас? Человек сорок? –Пятьдесят два, если быть точным, – сказал Зельман, держа в руках список, на что тут же словил недовольный взгляд коменданта. –Скажи мне, пожалуйста, я тебя спрашивал, жид? – раздражённо сказал комендант, даже не повысив голос, на что оберкапо только опустил голову. – Но знаешь, ты ошибся. Их не пятьдесят два. –Но, как же, герр комендант? Посмотрите, ровно пятьдесят два, – обеспокоено сказал Зельман, дав коменданту список в руки. –Ты считать разучился? Перед тобой стоит пятьдесят один ребёнок, или же ты ослеп? Я же говорил, что в списке не пятьдесят два ребёнка. Герр обершарфюрер, ваш оберкапо ошибся, – после этих слов коменданта, залившись всевозможной немецкой бранью, обершарфюрер схватил Зельмана за шею и потащил куда-то в сторону, так что фуражка упала на асфальт. В то время, как обершарфюрер оттаскивал несчастного оберкапо за соседний барак, комендант двумя ловкими движениями карандаша вычеркнул последний номер из списка. –Вот так. Ровно пятьдесят один ребёнок, – улыбнулся комендант. –«Лев не любит, когда гиена тявкает что-то неверное, но чей номер он вычеркнул и зачем?», – думал Моно. Комендант отдал список ближайшему офицеру, откусил яблоко и встал перед детьми, слегка приподняв подбородок и посмотрев на детей, как на мясо, с таким вселенским холодом, что становилось жутко. Как только он проглотил откушенный кусочек, прозвучала команда: «Разомкнись!». Комендант сказал это с абсолютно серьёзным лицом и спокойным голосом, но прозвучало это ещё более убедительно, чем те команды, которые выкрикивали эсэсовцы и оберкапо. Большинство детей уже знали все команды на немецком, поэтому быстро разомкнули строй на вытянутую руку, так, что теперь через него можно было пройти. Теперь тихо посмеяться над Зельманом, прикрываясь спинами товарищей, не получится. Комендант вновь откусил яблоко и вошёл внутрь строя, обходя всех и каждого, пока дети мелко дрожали, когда тот проходил рядом. –Жизнь несправедлива! Пока одним достаётся всё, другие довольствуются лишь объедками. Но третьи не получают даже этого! – начал комендант, мелькая между детьми, словно тень, своей лёгкой походкой. Он подошёл к одной девочке и, взяв её маленькую дрожащую ладошку, положил туда огрызок яблока, а после погладил по голове. – Вот. Можешь скушать, – с неким умилением в голосе, мяукнул он. Потом он убрал руки в карманы, словно показывая свою власть и подошёл к Моно. В его глазах не было страха, а лишь лёгкое волнение и напряжение, оседающее лёгкой испариной на лбу. Комендант посмотрел на мальчика всё тем же взглядом и тихо сказал: «Ты пойдёшь со мной». На секунду мир как будто перестал существовать для Моно. Всё прокрутилось в голове, а в ушах на миг засвистело. –«Почему?.. Почему именно я? Почему из всех он выбрал именно меня? Что он собирается со мной сделать?» – судорожно прокручивал мальчик у себя в голове эти вопросы, но ответов не было. Легонько взяв мальца за плечо, комендант стал выводить его из строя. Внезапно кто-то схватил его за руку. И только после того, как этот кто-то резко прижал его к себе и обнял, мальчик понял, что это был Мартик. Он не плакал, а лишь слегка похныкивал, крепче прижимая его к себе, осознавая тот факт, что возможно уже никогда не увидит своего лучшего друга. –Прости меня, Моно. За всё. Ты лучший друг, – тихо проскулил Мартик, после чего двое эсэсовцев буквально силой оторвали детей друг от друга. –Ты тоже меня прости, за то, что не смог остаться с вами! – уходя, крикнул Моно. Дети с опечаленными лицами просто смотрели, как маленький мальчик с комендантом и несколькими эсэсовцами скрываются за железными воротами сектора, под зверский лай немецкой овчарки.