Ангелы не плачут

      Ветер покачивал верхушки сосен. На минуту воцарилась тишина. Моно обречённым взглядом смотрел на Фридриха, тот в своей манере даже глазом не моргнул, смотря сквозь прекрасные глаза, где взрывалась морская пена в холодном синем море, взглядом холодного, несокрушимого гранита. Затем комендант вздохнул и положил руку мальчику на плечо.                     –Какая жалость. И что же нам теперь делать? – как-то отстранённо сказал он.       –Я… Я не знаю. Вы выполните мою просьбу? – разбито ответил Моно.       –Хочу поинтересоваться напоследок. Что тебя к этому подтолкнуло?       –Просто… Я не знаю, что мне делать, – задумавшись, ответил мальчик.                     Фридрих слегка посмеялся.                     –Ладно. Я позволю тебе самому решать, как хочешь поступить, – спокойно сказал комендант, расстегнув кобуру и, достав оттуда уже немного потёртый, но всё ещё красивый парабеллум, ловкими движениями взвёл затвор и вытащил магазин, снаряженный патронами, который протянул в сторону Моно, рукояткой в его сторону. – Вот держи. Одного патрона тебе хватит, ты ведь не хочешь здесь немного похулиганить, верно. И будь осторожен. Этим и убить можно.                     Фридрих так легко и спокойно говорил, словно речь идёт вовсе не об этом. Моно осторожно взял пистолет. Тот показался ему слегка тяжеловатым, то ли из-за того, что Моно был не очень силён, толи от недоедания, или просто волнение сыграло роль. Однако он вполне мог его поднять над собой, ведь порой ему приходилось таскать тяжести куда больше. Мальчик осторожно поднёс его к голове. Рука, как назло, предательски дрожала. Он кое-как положил палец на полукруглый спусковой крючок формы лунного серпа.                     –А! Погоди-ка! Самое важное забыл… – негромко сказал комендант и лёгким движением руки коснулся пистолета, не забирая его у мальчика, что издало какой-то тихий металлический щелчок. – Хех. Представляешь, забыл с предохранителя снять. Ну, всё, теперь он у тебя в боевом режиме.                     После этого пистолет как будто ещё слегка потяжелел. Несмотря на сильное желание спустить крючок, в голове у Моно, яркими красками играли те немногие счастливые моменты в его жизни, когда он был хоть кем-то, когда он контролировал свою жизнь и она у него была. Фридрих в своей манере отвернулся от мальчика и отошёл на несколько шагов, от застрявшего на грани жизни и смерти мальчика. Горький осадок бил по щекам, вынуждая сдаться, но что-то не давало сделать это. Что-то, что сейчас отчаянно кричало в голове мальчика: «Нет! Ты не станешь этого делать! Не делай глупостей! Плевать, что всё это один сплошной кошмар, который никогда не кончится! Плевать, что ты один против течения, что унесло всё, что у тебя было! Живи! Слышишь?! Живи!!!». Моно продолжал вспоминать те моменты, когда был счастлив. На его лице сияла улыбка. Он старался не думать о том, что всего этого больше никогда не будет. Комендант сделал ещё шаг и заговорил.                     –Знаешь, мне тебя искренне жалко. Ты пожалуй один из тех немногих, кто этого поистине не заслуживает. Однако если ты сам сделаешь это, то всё останется в балансе. А ещё, никому не достанется возможность убить такого милого поросёнка, как ты. Но… Тогда ведь ты не узнаешь, зачем оказался здесь. Не узнаешь, что я хотел тебе предложить. А ещё твои друзья никогда больше тебя не увидят. Тот мальчик, что обнял тебя, там, в лагере. Придётся сказать ему, что его лучший друг сам принял такое решение, потому что он, наверное, будет считать меня убийцей. Интересно, поверит ли он мне? – спокойно говорил Фридрих, даже не поворачиваясь в сторону Моно.                     Рука мальчика дрожала, он уже не чувствовал, что сможет сделать это. Внезапно комендант повернулся в сторону мальчика и, сверля его взглядом, стал подходить к нему осторожными игривыми шажками, разбавляя слова какой-то небольшой, еле заметной ноткой ненависти.                     –Вот только, признаться честно, я в замешательстве. Стало быть, тогда, в лесу наш маленький поросёнок не решился на побег. Почему? Я что, держал его за ноги? Нет. А всё потому, что этот маленький мальчик не уверен в себе, метается здесь в потёмках, ищет свет. И нет… Конечно, он этого не сделает. Он не такой отчаянный. А ещё… Да, кто он такой, чтобы какими-то своими решениями пытаться помешать мне и вешать мне лапшу на уши. А сейчас, Моно, отдай его мне! – сокращая расстояние, всё более мрачно продолжал комендант, отчего он всё больше походил на какую-то озлобленную тень.                     Фридрих оказался совсем рядом с Моно. Его приятный, немного змеиный голос успокаивал и убаюкивал, растворяя всякие мысли, что крутились в голове у мальчика. Теперь расстояние между ними сократилось до двух шагов. У Моно окончательно сдали нервы. Он сделал несколько шагов назад и направил парабеллум в сторону Фридриха, хоть это было почему-то очень нелегко. Несмотря на эсэсовские черепушки на петлице и фуражке, выглядел Фридрих, словно чистый, невинный ребёнок. В его завораживающих глазах можно было утонуть, а вид не внушал угрозы. И даже эсэсовская форма была не в силах сбить эту непонятную ауру. Даже после этого он не перестал подходить, а на лице, казалось, не дрогнула ни одна мышца.                     –Да, правильно. Убей меня. Я же настоящее зло. Убей и беги. Ничего страшного не случится. Уже не первый раз в истории гость убивает хозяина. Да и потом, уж я-то в отличие от тебя поистине этого заслуживаю. Комендант лагеря, истинное зло, убийца. Стреляй, стань типичным героем, – сказал комендант, подкравшись максимально близко к Моно.                     Тот уже упёрся в стену дома, дальше отходить было некуда. Ещё один игривый шаг. Мальчик зажмурился. Палец, который и так уже давил на спуск снимает механизм. Оглушительный выстрел, на подобии взрыва салюта бьёт в уши. Стая чёрных воронов с противными истошными криками вылетает из макушек деревьев. Сделав пару лёгких прыжков, гильза примагнитилась к земле. Моно не открывал глаз, дрожа, нюхал сгоревший порох, боясь хоть как-то пошевелиться.                     –Пф. Мазила! А теперь отдай, пожалуйста, мне. Это детям не игрушка, – хитро улыбнулся комендант.                     Чётким, но осторожным движением Фридрих забрал у Моно пустой парабеллум. Когда мальчик открыл глаза, ещё не отойдя от шока, он увидел перед собой эти бесконечно красивые звёзды в морской пучине. Он искренне не понимал, что произошло. Не понимал, зачем выстрелил, не понимал, почему не попал с каких-то двух шагов, где даже слепой попадёт, не понимал, куда попал на самом деле, ведь пуля словно растворилась в воздухе. Но, так или иначе, был внутри очень рад, что никого не убил и все остались живы.                     –Ты есть хочешь, поросёнок? – поинтересовался Фридрих, заведомо зная ответ.                     Моно ещё в каком-то шоковом состоянии кивнул, когда понял суть вопроса. Он не держал во рту ни крошки уже порядка восьми часов. Любому другому человеку с непривычки было бы тяжело, но Моно уже привык. Разве что под вечер, или на утро следующего дня это становится какой-то изощрённой пыткой, когда от голода даже стоять тяжело.                     Комендант показал головой следовать за ним. Внутренний двор был весьма немаленький. Яблоневый сад, с пожелтевшей и опадающей под ноги листвой, всё ещё сохранял приятный сладковатый запах. Проходя мимо садовника, что копался в саду, Фридрих окинул его взглядом.                     –Ты нашёл то, что я просил? – спокойно спросил Фридрих.       –Да, герр комендант, – устало ответил садовник, лицо которого было ещё более замученное, чем у горничной.       –Хорошо, тогда неси, – сказал он.                     Садовник кивнул и куда-то поспешно ушёл.                     Вскоре, неподалёку от красивого забора среди яблонь показалась не менее красивая (как и всё на этой вилле) беседка. Красиво выструганное дерево, окрашенное белой краской, во многих местах поросло уже пожелтевшим вьюнком. Внутри беседки стоял стол с белой скатертью и несколькими узорчатыми деревянными стульчиками. Разнообразие блюд просто потрясало воображение мальчика. Может он бы и не так этому удивился, если бы в течение последних лет такой стол не встречался бы только во снах. Комендант спокойно входит в беседку, в дальний её угол, снимает накинутую на плечи шинель, вешает её на спинку стула, затем снимает фуражку и кладёт её на соседний стул. Тишина и покой этого места так ласкают уши Моно, что даже та еда, мелькающая у него перед глазами, не в силах вывести его из такого транса. Лагерь, что представлял из себя эдакую помесь промзоны и военной части, был очень шумным местом, живущем в своём цикле. Там постоянно лаяли собаки, капо и эсэсовцы орали, как ненормальные, будто их подчинённые глухие, иногда шумели двигатели машин, или просто какая-нибудь шумная стройка. Здесь же совсем другое дело. Хоть это и было логово льва, мальчик чувствовал себя здесь очень хорошо.                     Фридрих сел на помеченный шинелью стул и, расстегнув верхнюю пуговицу мундира, расслабленно облокотился на его спинку. Видя перед собой Моно, застрявшего в нерешительности, он рукой приглашает его войти и сесть рядом. Несмотря на то, что у коменданта был только один гость, количество стульев и размер стола позволяли усадить за стол семь человек и даже больше, если принести ещё стульев. Хоть ветер периодически задувал сильными порывами, в беседке, на удивление, это не чувствовалось. Моно осторожно входит беседку и садится на стул. Это было настоящим счастьем. Просто присесть. Дорога сюда была весьма долгой, и всё, что мальчик хотел в ближайшее время – это просто немного отдохнуть. Еда, находящаяся в такой близости, так и манит накинуться на неё, словно голодный зверь, но Моно не такой. Каким бы голодным он не был, он в гостях и не будет терять голову, забывая о приличиях. Даже лагерь не смог превратить его в животное, коим так старательно стремился всех сделать.                     Вскоре появился и тот садовник. В руках он держал большую, немного пыльную коробку. Увидев садовника, комендант вышел из беседки, попросив Моно подойти к нему. Фридрих достал из коробки какой-то зелёный свёрток. Моно подошёл ближе.                     –Всё, спасибо. Теперь занеси коробку в беседку и можешь быть свободным, – поблагодарил комендант.                     Тот так и сделал, положив коробку на пол в углу, после чего поспешил скрыться. Всё это ненароком выдавало страх и некую усталость, но мальчик тогда не обратил на это особого внимания.                     –Вы со всеми так вежливы. А вот наш обершарфюрер постоянно орёт на всех и нормально общается только с другими эсэсовцами. И то, только если они старше его по званию, – вздохнул Моно.       –Тебя это так удивляет? Знаешь, Моно, меня воспитывали существа покультурнее свиней. Кстати, у меня для тебя подарочек небольшой, – сказал Фридрих, наконец, развернув заветный свёрток.                     Мальчик не мог поверить своим глазам. Неужели это правда оно? То самое красивое оливковое пальто. Сколько он уже его не видел, сколько воспоминаний приходит в голову горьких и приятных? Сплошь подшитое заплатками, оно хранило в себе больше секретов, чем могло бы любое другое пальто. Даже запах сохранился. Это пальто насквозь пропахло гетто.                     –Уже становится холодно, и в такой одежде ты будешь мёрзнуть. Поэтому я решил, что это тебе пригодится. Можешь примерить его. Быть может оно тебе уже маленькое, – протянув пальто, спокойно сказал Фридрих.                     Моно с удовольствием и улыбкой на лице примерил своё пальтишко. Оно было как раз. Разве что рукава были коротковаты, но это была не проблема для него.                     –Спасибо, – искренне сказал мальчик.       –На здоровье. Кажется, ты почти не вырос за это время, – посмеялся Фридрих. – Всё пойдём. Тебе надо пообедать.                     Фридрих сел на своё место. Моно, словно следуя примеру коменданта, снял пальто, повесив его на спинку своего стула, а затем и кепку, что положил на соседний стул. Есть, никто не начинал. Моно сложил руки в замок и закрыл глаза. Спустя минутку он открыл их и увидел, что Фридрих делал то же самое, что удивило мальца. Комендант всё больше казался ему странным. Тот закатал рукава мундира и, взяв в одну руку нож, а в другую вилку, аккуратно приступил к еде. Мальчик сделал также, чтобы не пачкать рукава пиджака и рубашки. Комендант с неподдельным любопытством наблюдал за тем, как Моно ест.                     –Куда ты так торопишься? Кушай спокойно, я у тебя не буду забирать еду, – сказал Фридрих.                     Моно ничего не ответил. Он только сейчас обратил на это внимание. Мальчик был так голоден, что ел хоть и с присущей ему аккуратностью, но ужасно быстро, как, впрочем, и всегда. Разве что в еде сейчас он не ограничен. Что-то мясное удавалось съесть только по праздникам, когда давали маленький кусочек кровяной колбасы, а тут хорошо прожаренное мясо. Не мудрено, что изголодавшийся ребёнок тут же потерял голову, как только лакомый кусочек коснулся его сухих, истрескавшихся губ.                     –Какая всё-таки услада для глаз. Одно дело, когда огромная жирная свинья набивает брюхо, и совсем другое, когда жадно ест маленький голодный поросёнок. В такие моменты чувствуешь, как вселенная приходит в баланс, – вдохновлённо улыбнулся комендант.                     Моно не предавал значение словам коменданта. До сего момента он понемногу ощущал себя живым мертвецом, и то, что не мог добить голод, добивала физическая усталость. Сейчас же еда сделала его живым, хоть на время, вырвав из этой тёмной череды страданий. И он ел, как никто и никогда, получая искреннее удовольствие и даже усиливающееся желание жить дальше. В его голове всё ещё не могли устаканиться некоторые вещи, что происходили и происходят с ним сегодня. И всё ещё внутри он мучает себя вопросом: «Зачем всё это?». Ему непонятно, почему комендант всё это делает и зачем привёл его сюда. С каждой минутой мальчика всё больше удивлял этот Фридрих. Он ведёт себя очень странно, хоть пока и в пределах разумного. Вот, вроде ничего необычного, сидит, как истинный аристократ, заправив в воротничок белоснежную салфетку, дабы не запачкать красивый мундир с грозным орлом на плече, осторожно ест, поглядывает на Моно, но что-то в нём странное есть, потустороннее. Что-то похожее Моно видел в Лиу, только у той посильнее будет. Та, как будто с луны свалилась, а этот просто странный. Хотя странность Лиу у мальчика не вызывала отвращения. Он видел в ней себя, когда только попал в лагерь, вспоминал те дни, когда было страшно просто пошевелиться и ничего не понимаешь. Разве что Моно не был столь любопытен в первое время. А вот Лиу, словно нужно изучить всё в этом мире. Да, она очень странная. Как будто только вчера она появилась на этом свете.                     Трапеза продолжалась. Моно съел уже довольно много и не знал, что делать дальше. Одна сторона велела ему прекратить набивать брюхо, ибо это уже неприлично, он и так съел много, хотя ему это лишь казалось. За последние годы мальчик ужасно питался, стал худой, как скелет из шкафа, и конечно же организм к этому приспособился. Моно уже чисто физически было сложно съесть больше того, что могло поместиться в его маленькие бледные ладошки. Другая сторона с хитрой улыбкой шептала вопросы: «Когда тебе последний раз доводилось так поесть и когда ты ещё так поешь?». Еда была поистине вкусной. Всё это убеждало Моно не останавливаться и есть дальше. Он решил наесться до отвала, хоть один раз за эти чёртовы трижды проклятые им и всеми, кто только мог, годы заточения в самом настоящем аду, что построили люди, для таких же людей.                     Фридриху довелось наблюдать и ещё одну, приятно удивляющую его деталь, что он никак не мог упустить из виду. Когда в тарелке у Моно остаётся совсем немного и он уже почти наелся, но ещё намерен продолжить есть, он не кладёт себе добавки, а начинает подбирать с тарелки всё до последней крошки, чуть ли не языком вылизывая её так, что она становится чистой, словно из неё никто не ел. По крайней мере это лучше, чем положить в тарелку ещё больше добавки и оставить тарелку грязной. Лагерь воспитал в мальчике невероятную чистоплотность. Частая уборка в бараке, ежедневная заправка постели, мытьё посуды, водные процедуры и даже требования по опрятному внешнему виду (даже если на тебе какие-то лохмотья, все шнурки должны быть завязаны, пуговицы застёгнуты и ничего не должно торчать, иначе накажут). Всё, с чем дети только соприкасались, должно оставаться в исходной чистоте, а временами и не только это. Моно и сам не замечал, каким чистюлей он стал за всё это время, в какой восторг его вводит обычное мыло. Он уже чувствовал, что объелся и, подбирая последние крошки со своей тарелки, решился разбавить трапезу разговором, хоть и не до конца ещё доверял Фридриху.                     –Герр комендант, могу я вас спросить кое о чём? – тихо попросил разрешения Моно.       –Должен тебя уведомить в том, что ты уже спросил, но раз уж на то пошло, то ты спокойно можешь задать мне тот вопрос, который хотел, – ответил комендант, прожевав очередной кусочек мяса.       –Почему нас все так ненавидят? Может, хоть вы мне скажите, – внезапно спросил мальчик с весьма грустным лицом, что уже давно было его привычным выражением.       –С чего ты взял, что все? – с более серьёзным выражением лица поинтересовался синеглазый.       –Ну… В один момент все стали такими. Все стали нас ненавидеть, даже поляки. Они говорили, что от нас одни беды, плевали в нашу сторону, избивали только за то, что мы евреи. Почему они нас так не любят? Что мы им сделали?       –Они просто выпускают злобу. Людям это свойственно. В их жизни происходят неудачи, потому что она несправедлива. Когда этих неудач становится много, они выпускают злобу на том, кто слабее их. И это единственная причина. Но если вы евреи, это ещё не значит, что вы плохие люди. У меня нет ни одной причины ненавидеть евреев, кроме разве что этого черепа на фуражке. Они готовят мне еду, стирают мою форму, ухаживают за моим садом, так за что же мне их ненавидеть? Правила обязывают каждую душу здесь ненавидеть евреев, даже самих евреев, на что и расчёт. Человек в концлагере не в состоянии гордиться тем, кто он есть и не в состоянии любить себя, потому что это ровным счётом ничего не значит. Однако ненависть к евреям старше, чем ты думаешь. Хочешь, расскажу, с чего всё началось? – спокойно начал говорить Фридрих.                     В беседку пришла Мария с подносом, на котором стояли фарфоровые чашки и чайник.                     –Герр комендант, ваш чай, – осторожно сказала она, стараясь не перебить коменданта.       –Спасибо. Налей мне и моему гостю, – благодарно сказал он.                     Моно кивнул, ожидая услышать от коменданта историю, и пока Мария бережно разливала чай по чашкам, комендант спокойно начал свою захватывающую речь.                     –Не так уж и давно это было, в Средневековье. У евреев не было своего государства, они жили в разных городах и королевствах, образуя там целые кварталы, – начал он, опустил взгляд, вздохнул и продолжил. – В один момент люди устроили геноцид кошек. Этих милых созданий люди мучили, сжигали, вешали, топили только из-за того, что Папа Римский объявил их приспешниками дьявола. Люди выпускали свою злобу на этих существ. В Средневековье жилось плохо, народ испытывал ненависть ко всему, а потому люди были не менее жестокими. Но люди поплатились за свою глупость и бессмысленную жестокость. Из-за того, что кошек стало меньше, (а они были единственными охотниками на грызунов) развелись крысы. Они сжирают всё, что видят, когда они съедают все запасы, начинают, есть дома людей, прогрызать стены и пол. А ещё разносят болезни. В результате вся Европа захлебнулась в чуме, но это был лишь обычный результат невежества. Люди молили Господа о прощении, не понимали, за что им всё это. Ни в одной средневековой войне не погибло столько людей. Улицы городов, пропитанных гнилым зловонием, были завалены трупами. Врачи тогда только сжигали их. Всюду была лишь смерть, которую люди по своей наивности считали проделками дьявола, – искря глазами, продолжал он, осторожно хлебая горячий чай. – Но самое интересное, что чума обошла стороной еврейские кварталы, потому что в отличии от остальных, евреи не убивали своих кошек, а даже наоборот, они их поистине любили и те спасли им жизнь. Евреи не убивали кошек, а потому не погибли сами. Так сказать жизнь за жизнь. Однако тем, кто выжил, это не понравилось. Если кошки дьявольские создания, то евреи тоже порождения дьявола, если их обходят стороной болезни, они не разделяют страдания этого мира, страдания которых не заслужили. Но разве кому-то из людей есть дело до того, заслуживает ли кто-то из нас страдать, или нет. Они считают, что никто из них не заслуживает страданий, но «если страдаю я, то будут страдать и другие, я заставлю их страдать так же, как страдаю сейчас я». Они думают, что все люди равны от рождения, а потому нужно стремиться к равенству, не понимая, что его никогда не будет. Жизнь несправедлива, понимаешь? Дети умирали от чумы по глупости их родителей, которые плача возле холодных трупиков, с безграничной ненавистью смотрели на евреев. Закон свиней гласит: «Если страдает одна свинья, от неё будут страдать другие свиньи».                     Моно с мрачным лицом, полным отчаяния слушал рассказ коменданта. Краски в нём всё больше сгущались. Тьма постепенно поражала сердце. Мальчик ещё никогда даже подумать не мог о том, что люди не делятся на плохих и хороших, что они все плохие, а всё их дружелюбие растворится в ненависти, когда они начнут страдать, когда им захочется вершить справедливость, которой нет. Тем временем служанка закончила, и горячий чай уже наполнял своим приятным ароматом нос мальчишки и грел его холодные руки. Пить его они пока не начинали, так как он был ещё слишком горячий. Комендант лишь аккуратно размешивал сахар, продолжая говорить, в то время как Мария, убирала грязную посуду в поднос и невольно слушала его, как и кареглазый мальчик.                     –И знаешь, убивать людей намного сложнее, чем кошек. Для этого недостаточно быть обычным крестьянином с лопатой. Поэтому ненависть не выплёскивалась долгие годы, но, меж тем, стоило еврею чихнуть в общественном месте, как он ловил сотни презрительных взглядов от, казалось бы, таких же людей как он. Но стоило людям проснуться в новом мире и появился новый Папа Римский, что прокричал с трибуны о том, что приспешниками дьявола являются евреи. Людям просто разрешили выплеснуть всю ненависть, что копилась веками. И сейчас этим мир и занимается. Но знаешь… За смерти кошек, люди поплатились миллионами жизней, что забрала чума, мир был на грани конца, смертью пахло отовсюду. Можешь ли ты хоть на секунду представить, чем люди поплатятся за смерть евреев? – спокойно сказал Фридрих.                     На его лице появилась какая-то странная улыбка, от которой даже становилось страшно.                     –Так скажи мне теперь, почему вас все так ненавидят? – внезапным вопросом прервал свою речь комендант.       –Потому что жизнь несправедлива, – томно ответил мальчик.       –Ну, вот видишь, ты сам всё понял. Ты ведь умненький мальчик.       –Герр комендант, а почему нет десерта? – внезапно спросил Моно, помешивая чай.       –А потому, маленький сладкоежка, что моим десертом сегодня будешь ты.       –Ч-что? – испуганно спросил мальчик.       –Было бы крайне невежливо не отблагодарить меня за этот обед, что, видимо, пришёлся тебе по вкусу, раз ты съел всё до последней крошки в своей тарелке. Загляни в ту коробку, пожалуйста.                     Мальчик осторожно встаёт из-за стола и медленно подходит к коробке, ожидая подвоха. Сердце начинает стучать всё быстрее. Он аккуратно открывает створки коробки. Удивлёнными глазами смотрит на любимую игрушку. На лице появляется улыбка. Дрожащими от счастья руками, достаёт из коробки скрипку, оглядывая её глубоко влюблёнными глазами, рассматривая каждую царапинку на гладком, покрытом лаком дереве. Да, это она!