Ангелы не плачут

      Солнце уже склонялось в сторону заката. Моно шёл вперёд по всё той же асфальтированной дороге, под пристальные взгляды, переговаривающихся о чём-то своём, подле идущих нацистов. Идти теперь было легче, ведь мальчик спускался с холма, и каждый шаг теперь производился как бы сам собой. Да и мальчуган вспомнить не мог, когда последний раз ему доводилось так сытно поесть. Это было приятно. Так приятно, что не выспавшийся детский организм, очевидно, в кое-то веки полностью утолив голод, стал проситься в тёплую постельку, дабы хорошо выспаться. Мальчика ужасно клонило в сон. Если на пути туда, ему казалось, что он упадёт и покатится вниз по склону от усталости, то теперь ему кажется, что он вот-вот упадёт и покатится вниз спящим, как медведь во время зимовки. Впрочем, нормальный сон давно уже стал для него непозволительной роскошью.                     Сейчас Моно даже было страшно. Не то, чтобы компания эсэсовцев его так угнетала, просто раньше Моно чувствовал себя чем-то, что целиком и полностью принадлежит коменданту. Ни один из этих солдат, или офицеров не сделал бы с ним ничего без разрешения коменданта. Тем самым судьба мальчика временно легла в руки Фридриха, которому этот мальчик был, однако, нужен не просто так. Теперь же мальчик снова стал тем куском мяса, который не принадлежит кому-то конкретному, а является собственностью всего лагеря, собственностью СС. Кто знает, что придёт в голову этим марионеткам системы с их-то искусственной жестокостью? Тем более, им дали приказ доставить мальчика обратно в лагерь, но никто не уточнял, что доставить его нужно целым. Да ещё и после такого отказа. Моно было страшно. Он старался даже лишний раз не смотреть на своих спутников и просто шёл вперёд, ведь прекрасно понимал, что сейчас ему есть за что быть наказанным и какими-нибудь лёгкими побоями на теле, коими обычно наказывали провинившихся, он теперь вряд ли отделается. Но всё это произошло слишком быстро и неожиданно, мальчик просто не успел взвесить все за и против, полагаясь на интуицию и, должно быть, какую-то совесть…                     Даже служанка коменданта была удивлена такому решению мальчишки. Она очень хорошо понимала, через что ему пришлось пройти, ведь сама прошла через это. Ей очень повезло, что комендант дал ей такую возможность. Впрочем, вся его прислуга состояла из заключённых лагеря, которым просто повезло чуть больше, чем остальным. И Марии этот мальчик очень понравился. Она ужасно хотела, чтобы тот остался, ведь тогда она смогла бы хоть немного о нём позаботиться, стать той самой матерью для малыша, любви заботы и ласки которой, ему так не хватало на протяжении всего того времени, сколько ещё себя помнил.                     Наверное, всем детям в лагере не хватало простого человеческого тепла. Впрочем, нацисты тщательно заставляли каждого из них поверить, что никто в этом мире их не любит, они не более чем отбросы общества пригодные только для определённой работы, которая могла бы хоть немного сделать их более полезными, чем они есть. Дети чувствовали себя ненужными, просто от того, что их жизни так мало стоят. Рыдать и проситься к маме было бесполезно, ведь это не только наказывалось, но и порицалось, как слабость. Никто не хотел получить по лицу за непослушание, и дети быстро научились выполнять все команды и усвоили все запреты. Многие дети становились от всего этого жестокими, многие хитрыми и коварными, некоторые становились ворчунами, как Мартик, а некоторые нелюдимыми, как Моно.                     Несмотря на то, что каждый день был, словно винтик в системе, каждый из них нёс очередной сюрприз. Сюрпризом было многое: чем покормят, что заставят делать, какая будет погода и как долго придётся морозить руки и ноги, бессмысленно стоя на улице, под звуки переклички. В иные дни детей могли наказать просто так, чтобы чувствовали себя ущербными, а порой и похвалить могли, если будет настроение. Конечно всё это рождало в головах детей чёткое понимание того, что их жизни от них ни коим образом не зависят, а зависят от настроения надзирателей, погоды и прочего.                     Моно и сам стал таким. Он ощущал себя не более чем куском мяса, который хоть никто и не покупал, но всё равно лежит на кухне и ждёт своей очереди к разделке. И за это он всё больше ненавидел себя, но был вынужден смириться с этим. Его жизнь от него более не зависела и сделать с этим он ничего не мог. Впрочем, на деле он и не пытался что-то изменить. Ни один свой план к побегу мальчик не реализовывал до конца и быстро сдавался. Причина была проста – бежать было некуда, да и незачем. За стенами колючей проволоки Моно уже давно никто не ждал, у него просто никого не было, а дом его уже давно и близко не похож на ту цветущую майскую Варшаву, если его конечно ещё не снесли, или не отдали под нужды армии. Хоть малыш и был тогда ещё довольно мал, он прекрасно помнит, что немцы сделали с его родным городом и со всеми живущими там евреями. Да и свою жизнь мальчонка уже так не ценил, живя по принципу: «будь, что будет». Всё равно от него ничего не зависело.                     Единственная причина для побега была подарить свободу другим таким же товарищам по несчастью, которых Моно хоть и знал не так долго, почему-то очень полюбил и всей душой хотел сделать их свободными. Однако слова Мартика не выходили у него из головы. Неужели они все стали настолько жалкими, слабыми и несамостоятельными, что свобода для них равносильна гибели? Ведь ни одна, даже самая замученная, забитая и голодная собака не убежит от своего хозяина-садиста и живодёра зимой. Выживать здесь лучше, чем пойти на верную гибель, хоть было и очевидно, что верная гибель грозит каждому, кто останется в лагере. Да, те кто сбегают откуда-то, обычно имеют в голове хотя бы образ лучшего мира там, за стенами своей тюрьмы, но здесь за стенами были только мрак, холод, безысходность, война и голодная смерть где-то в холодном лесу без людей, без понимания, без любви.                     И Моно уже давно похоронил в себе все мысли о том, что он вообще способен быть кем-то другим, способен меняться, совершенствоваться. Он – никто, пустое место, от которого в этой жизни совершенно ничего не зависит. Зачем пытаться хоть как-то меняться, если это никому не нужно, если ты сам никому не нужен, если ты умрёшь со дня на день и никто даже не будет особо горевать о твоей смерти? Поэтому Моно просто безропотно лёг к ногам своего хозяина, позволил себе стать тряпичной куклой в его руках, не имеющей своей точки зрения и права хоть на что-то. Он беспрекословно выполнял все команды, поручения, старался соблюдать все правила, хоть даже те были созданы специально для того, чтобы выполнять их все было невозможно. И за всё это он себя ненавидел. Нет! Он презирал себя за это, презирал даже больше, чем всех нацистов вместе взятых. Как он только мог до такого докатиться, пасть так низко? Ведь Моно всегда считал себя рождённым для какой-то великой цели. Он с самых ранних лет чувствовал свою неземную силу, понимал, что так хорошо не владеет скрипкой ни один из его сверстников во всей Польше, а может даже и во всём мире. Так вышло, что раньше Моно был избранным, в руках которого был весь мир и все им восхищались. Теперь же он пустое место, слабый, никчёмный, несамостоятельный и никому ненужный. Тот самый маленький гений, та самая искорка, звёздочка померкла. Не осталось больше того маленького Моно, этот мир его уничтожил, разбил и пригвоздил к стене дабы всё приносило ему неистовую боль.                     Однако с момента появления в жизни мальчика той самой девчонки по имени Лиу, всё как-то само собой стало меняться. Конечно, та неизвестность никуда не делась, но стали происходить весьма странные и приятные сюрпризы. Мальчуган перестал страдать от бессонницы, а ещё этот Фридрих… Да, Моно не хотел ему доверять, но и не мог выпустить из головы того факта, что от встречи с ним по итогу испытал невероятное блаженство, как физическое, так и моральное. Просто так он на время выдернул его из этого страшного режимного мира и привёл к себе на виллу, в рассадник спокойствия и душевного равновесия. В итоге мальчик не только сытно поел и получил в подарок своё давнее пальтишко, но и вспомнил, кто он такой от рождения и зачем пришёл в этот мир. Сколько можно себя оправдывать? Сколько можно давать себе быть таким слабым, будучи на редкость гением, явно заслуживающим большего дырявой пыльной постели, что ничуть не грела ночами; тесного барака с ледяным полом и чумазыми стенами; крохотной тарелочки безвкусной каши, или овощной похлёбки явно не первой свежести от которых даже слегка подташнивало, но когда больше нечего есть быстро привыкаешь; изнуряющей работы по двенадцать, а то и по пятнадцать часов в сутки, или, может быть, отношение хуже чем к собакам? Сколько можно терпеть?                     Но во всём этом, конечно, была и обратная сторона. Чем больше мальчик думал о том, насколько он на самом деле уникален и превосходен по своей природе, тем больше он начинал корить себя за своё нынешнее положение. Если со временем Моно привык к такой безвкусной и отвратительной жизни, будучи никем, стараясь забыть о своём прошлом, которое, отнюдь, не соответствовало его будущему и настоящему, то теперь пелена отчаяния снова сошла с его головы, позволив разглядеть всё, как есть. Теперь вся жизнь в лагере, вся, какой она была, не просто не устраивала маленького скрипача, но и стала ему попросту противна и отвратна.                     Конечно, пока это были только мысли, бурлящим потоком захватившие разум мальчика, но от них уже не было никакого покоя и думать как-то иначе он уже не мог. Ему до ужаса хотелось ещё хоть не надолго вернуться туда, на виллу, исследовать её изнутри, заглянуть во все комнаты большого дома, пощупать деревянную резьбу на дверях и перилах, погулять по яблоневому саду, от которого беспрерывно исходил душистый запах свежих яблок, да хотя бы посидеть ещё немного в беседке и попить чаю. Однако, ещё мальчик очень хотел вернуться к друзьям, к своей единственной семье и рассказать им о своём намерении сбежать и забрать их всех с собой.                     Обернувшись назад, Моно уже не увидел виллу коменданта, а вот лагерь становился всё ближе. По мере приближения к лагерю, всё больше и больше, накатывающими волнами, разум мальчика захватывала печаль. Вскоре показались эти стены из колючей проволоки, от вида которых паренёк уже скрипел зубами, а в мозгу начинала бурлить кислота. Всё те же главные ворота лагеря открываются и мальчик проходит сквозь них такими тяжёлыми шагами, будто идёт на казнь. Когда ворота начинают закрываться за его спиной, он бросает взгляд в сторону сказочного соснового бора, зная, что больше его сегодня не увидит. Как же он прекрасен! Ворота захлопываются, а идущий рядом эсэсовец толкает мальчика в плечо, чтобы тот быстрее шёл и не глазел по сторонам. Именно с таким гостеприимством лагерь встречал мальчонку.                     В самом лагере картины в целом не поменялись. Всё те же безропотно подчиняющиеся, забитые, замученные и лишённые какого-либо человеческого облика евреи, пляшущие под дудку нацистской твари, упивающейся своей властью и превосходством. Моно уже и не смотрел по сторонам, а только шёл вперёд, удручённо склонив голову.                     Когда мальчик наконец подходил к своему сектору, его ноги гудели от усталости. Всё-таки, путь он прошёл не близкий. В своём же секторе ничего не поменялось. Тишина всё в той же мере покрывала его. Однако чувство нетерпения захватило сердце мальчонки, когда перед глазами появились столь знакомые места. Ему хотелось увидеть Мартика и всех остальных, которые уже, наверное, отчаялись ещё когда-нибудь увидеть знакомое миловидное лицо, где в бледноватой коже особыми красками играли вечно блестящие тёмно-карие глаза, в которых была, как святая детская наивность, так и непоколебимая внутренняя сила, сломить которую пока ещё никому не удавалось. Именно это, казалось бы, крохотное и незаметное, было тем, из-за чего Моно чувствовал себя не столь мерзко возвращаясь сюда.                     Внезапно мальчик бросил свой взгляд куда-то в сторону, где, казалось, не было ничего, кроме припаркованного возле одного из бараков грузовичка. Немцы выгружали что-то из обычного боргвардского грузовика и в том зрелище не было ничего столь интересного, но Моно почему-то с таким небывалым интересом наблюдал за этим, за что, конечно, получил очередной, но уже не такой щадящий толчок в спину. Но это всё же ещё ничего, по сравнению с тем, что мальчик испытал когда-то, даже как-то привычно. Ничего особенного.                     Через какое-то время Моно привели в один из бараков. Там было несколько детей, каждый из которых занимался какой-то работой. Мальчика просто завели в барак и закрыли за ним дверь. В этом месте гуляло множество запахов: от машинного масла, до свежей картошки и все они исходили не только от предметов и стен, но и от детей, которые почему-то даже не сразу обратили внимание на Моно, что его немного удивило.                     –Братья, я вернулся, – оповестил Моно, глазея на сильно занятых детишек.                     Услышав такой знакомый голос и, наконец, бросив свои уставшие взгляды в сторону только что вошедшего мальчика, дети, словно встречающие своего долго отсутствующего хозяина собаки, бросились в объятия Моно, так что он даже слегка опешил. С каждой стороны чуть ли не в ухо мальчику сыпалось: “ты в порядке?”, “как ты себя чувствуешь?”, “что они там с тобой делали?”, “как ты выжил?”, “где ты достал это пальто?”. Всё это было слишком быстро, и скрипач даже не успевал сосредоточиться на одном вопросе, как стая голодных во всех смыслах почемучек, закидывала его всё новыми вопросами. Однако пареньку было тепло и приятно от того, что товарищи за него волновались, он чувствовал себя хоть немного более значимым в этом мире, чем то, во что его превращали нацисты. Мальчик не стал сразу отвечать на эти вопросы и просто улыбался, пусть и как умалишённый, зато искренне.                     Когда же дети, наконец, чуть-чуть поуспокоились, Моно обратил внимание на то, что детей тут меньше половины и среди них нет ни Лиу, ни Мартика, который наверняка встретил бы мальчика фразой: “у тебя талант попадать в неприятности!”. Впрочем, на деле, заядлый ворчун беспокоился о своём лучшем друге, как никто другой, и таким образом он просто выпустит накопившуюся злость за то, что заставил его так сильно волноваться, почувствовать себя слабым, одиноким и брошенным. И это невзирая на то, что Мартика другие дети очень любили. Просто из-за этой внешней “холодности” и ворчливости Мартика, у него было мало друзей, а настоящий друг был всего один.                     Моно окинул всех взглядом и немного посторонился.                     –А где же остальные? – поинтересовался Моно.       –После того, как тебя забрали, нас всех разделили и отправили на разные объекты. Нас вот сюда отправили, про остальных не знаю, – наперебой с другими ответил один мальчуган.       –Понятно. Мартик тоже с ними? – вздохнул скрипач.       –Нет, Мартик с нами. Просто… мм… по нужде отпросился. Сейчас прибежит.       –Тогда я тоже не на долго отлучусь, тоже по нужде. Всю дорогу хотелось. А! Погодите! У меня же для вас кое-что есть, – внезапно ошарашив ребят, произнёс Моно и расстегнул пальто.                     Хлипкой ручонкой мальчуган полез во внутренний карман пальто и достал оттуда кусок хлеба. При виде этого голодные глаза детей, в которых, казалось, давно уже погас огонь жизни от недоедания и отсутствия хоть каких-то радостей, кроме очередного прожитого дня, загорелись голодным блеском, а чумазые, дрожащие от голода и усталости руки потянулись к заветному куску, словно увидели сияющий свет в непроглядной тьме. Но ловким и изящным движением руки, хлебушек отправился обратно в карман. Ребята помрачнели.                     –Нет! Вы о других подумали?! Разделим поровну, вечером, после отбоя! – строго сказал кареглазый, застёгивая пальто.       –П-просто очень кушать хочется, – жалобно проскулил кто-то из детей.       –Эх. Потерпите немножко. Скоро все мы будем сыты, – успокаивал Моно. – Кстати, вы собираете картофельные очистки?       –Да. Уж почти все карманы забили, – послышалось опять от товарищей Моно по несчастью.                     Когда-то мальчик и представить не мог, что нужно сделать, чтобы заставить человека есть эту гадость, а теперь сам прошёл этот путь, что неизбежно меняет человека до неузнаваемости. Всё это, что так и маячит перед глазами, ничего кроме тоски не вызывает.                     –Ладно, я тоже пойду по нужде отпрошусь, – в очередной раз вздохнул Моно и подошёл к двери.       –Постой! – послышалось вдруг от одного из ребят. – Ты же не станешь один его есть?       –Нет, что ты?! – удивился Моно. – Если бы я хотел его съесть, не приносил бы его сюда.                     Дверь напоследок скрипнула и Моно исчез, оставив бригаду несчастных рабочих в тишине, которая длилась весьма недолго и была вероломно прервана тоскливым урчанием чьего-то живота, что так страстно напоминал всем присутствующим о том куске хлеба. Этот кусок хлеба Моно “одолжил” с комендантского стола, но именно по старой привычке забрал его с собой. И именно за него мальчик переживал всю дорогу. Что он потеряет его, или эсэсовцы найдут у него это пряное лакомство, и тогда ему уж точно не сдобровать.                     Но нет… всё обошлось. Будь у мальчика возможность, он бы похвастался своей добычей и перед остальными детьми, чтобы хоть немного порадовать их в этой серой и беспросветной жизни полной боли, крови, пота, ночных судорог, кошмаров, голода и постоянного страха за себя и товарищей. Да и ему очень хотелось пробудить в них желание прожить ещё один день, ведь может это как раз “тот самый” день и не нужно унывать. Тот самый день, когда их всех освободят солдаты какой-нибудь армии, не важно какой. Моно уже и не думал о том, кто победит немцев в этой войне, главное, чтобы весь этот ад для него поскорее закончился. Правда это был уже не первый день, когда мальчик вдыхал наполовину заложенным носом, воздух всех этих слепых надежд. Теперь Моно точно уверен, что не дождётся.                     Моно никому ничего не сказал, а просто тихонько шагал в сторону того самого барака, где ещё этим утром умывался. Так же тихо он вошёл внутрь. Вскоре, прислушавшись, мальчик услышал какое-то чавканье, прошёл немного вперёд и понял, что не ошибся. В углу между стенкой и пустым корытом забился какой-то маленький ребёнок и жадно что-то ест. Моно медленно подкрался из-за угла.                     –Ага! Попался, маленький жид! – на грубом немецком буркнул Моно, резко выпрыгнув из-за угла, отчего мальчишка, которым оказывается и был Мартик, закашлялся, чуть не подавившись.                     Мартик, естественно, такой шутки не оценил, если конечно вообще мог оценить какую-нибудь шутку. На его лице читалась обида и, как и прежде, нерушимое хладнокровие. Моно долго смотрел на это лицо и чувствовал себя ужасно не ловко. Мартик сделал шаг вперёд навстречу другу.                     –Прости, мне наверное не нужно было так… – мямлил Моно пока по его лицу со всего размаху не проехалась ладошка Мартика.       –Ну, почему ты такой придурок, Моно?! – прорычал Мартик, пока скрипач смотрел куда-то в пол, горя не то от боли, не то от стыда.                     Однако пока Моно думал, что сказать и какое придумать оправдание своей выходке, Мартик накинулся на него, заключив в объятия.                     –Я думал, что больше никогда тебя не увижу, – дрожащим голосом тихо сказал Мартик.       –Я тоже так думал, но всё обошлось, – успокаивал Моно.       –Откуда у тебя это пальто? Тебя что там комендант в гости пригласил?       –Да.       –Что?! И как там? Что он заставил тебя делать?       –Ну, он накормил меня и заставил играть на скрипке.       –Что?!       –Ещё он предложил мне поучаствовать в банкете в честь приезда какого-то важного офицера, но я отказался.       –Ох. Какой же ты придурок. Зачем ты отказался?       –Я боюсь, что не справлюсь, да и не хочу я перед эсэсовцами играть. Из-за них я сейчас здесь, а не на сцене.       –С каких это пор ты вспомнил, что ты скрипач?       –С тех самых, как мне дали в руки скрипку и дали понять, что никто больше так не сможет. А ещё я вспомнил, что я контрабандист, – похваставшись куском хлеба, сказал Моно.       –А я уже начал забывать, что у тебя очень ловкие ручонки. Да, мой лучший друг – скрипач и контрабандист. Может есть что-то, о чём я ещё не знаю?       –Нет, нет. Ничегошеньки, – успокоил Моно, а через секунду вдруг начал. – Кстати, а что там за грузовик на территории сектора?       –Не знаю. Его недавно подогнали. Наверное, материалы выгружают, – пожал плечами Мартик.       –А что ты здесь ел?       –Яблоко мне в руки попало, его опасно хранить в карманах, могут заметить. Вот я его и съел, голодный был сильно.       –Да, от тебя пахнет яблоком, но где ты его достал?       –Мне его Лиу дала.       –Понятно. Мне надо будет с ней поговорить.       –Если, конечно, встретишь. Я с ней случайно встретился сегодня. Она очень странная.       –Я знаю. Возможно, ты прав на счёт неё, я постараюсь это проверить.