***
Моно открыл глаза. В носу разгуливал запах холодной сырости и свернувшейся крови. Мальчик осторожно встал с койки и пошёл вперёд, то и дело оглядываясь по сторонам. Всё было противным, прогнившим, угасающим, но до жути привычным, что невыносимо давило на психику и пугало. Внезапно сердце дрогнуло. Мальчишка сорвался с места и побежал куда-то вперёд, где на холодном полу, лежала Ева. Он беспокойно начал предпринимать какие-то попытки привести её в чувства, но ничего не получалось, она была уже совсем холодной и не дышала. Вокруг было море крови, что покрывала пол багровым ковром, и вскоре Моно заметил рядом тела и других детей. Они не двигались, не звали на помощь. Они все были мертвы. И, кажется, сам Моно был сейчас где-то среди них. Слёзы быстро покатились по лицу разбиваясь о пол. Все! Все были мертвы. Среди них был даже Мартик, но только, кажется, тот был ещё жив. Он поднял опустошённый взгляд на разбитого друга, из-под окровавленного лба, и на последнем вздохе издал какой-то хрип, из которого Моно смог различить только: «Прости меня». Теперь мальчик чувствовал, как слёзы его стали невыносимо горячими, обжигающе горячими до такой степени, что казалось будто нежные щеки обдали пламенем, так что кожица постепенно превращается в какую-то жидкую массу, словно тающая пластмасса. Было больно прикасаться к лицу, да и на руках осталась свежая кровь. Лёгкие невыносимо больно обжигал воздух ставший ртутью. Моно чувствовал себя куклой, брошенной в костёр. Мальчик не понимал, как это случилось. Он только задавал себе вопрос: «Где я был, когда всё это случилось?», но ответа на него не было. Моно сам хотел просить у Мартика и всех остальных прощение за то, что ничем не смог им помочь и не смог спасти своих друзей, свою семью. Только во всём этом уже не было никакого смысла. Его окружала непробиваемая, мёртвая тишина. Никто больше не скажет хором «приятного аппетита», никто больше не пожалеет, не обнимет, и самому больше некого жалеть и обнимать. И Моно медленно рассыпается внутри на части пока к его окровавленным ладоням прилипает чёрный пепел, медленно опускающийся в танце откуда-то сверху, застревающий в волосах и одежде. Мальчик думал, что сейчас и его убьют. По крайней мере он даже этого очень сильно хотел, потому что больше ничего не нужно. Его опустошили и забрали всё самое ценное, что ещё хоть как-то помогало жить дальше и подниматься после болезненного падения. Теперь же всего этого нет, а есть только пепел и кровь. То, чем рано или поздно закончилось бы всё это. Однако ничего не происходило. Вообще ничего, и Моно это очень сильно раздражало. Ему не хотелось оставаться в этом бараке, который чем-то напоминал коробку со старьём, что убрали далеко на верхнюю полку кладовки. И мальчику очень повезло, потому что барак был открыт и спокойно впускал внутрь свежий осенний воздух. Он с трудом встал на затёкшие ноги, что сильно болели и, прихрамывая, пошёл вперёд, не переставая скулить и плакать. Чувство беспомощности, никогда не покидавшее его, только нарастало, но паренёк совсем не собирался останавливаться, даже если всё уже кончено. Ему хотелось выйти отсюда, хоть последний раз сделать последний глоток воздуха. Чем больше он приближался к выходу, тем легче становилось идти, а старые раны, что отягощали каждый шаг, уже не казались такими болезненными. Даже слёзы перестали беспорядочно вытекать из глаз, ведь они никогда ничем не помогали, а только осложняли всё. Когда Моно вышел из барака, словно грязная крыса вылезла из давно забытой канализации, куда люди годами спускают свои отходы, он слегка ослеп от яркого солнца, что сияло в чистом голубом небе и приятно ласкало бледное лицо. Лагерь, некогда казавшийся некой западнёй для самых жестоких издевательств и мучений, теперь казался опустошённым. Вокруг не было ни души. Не слышно лая собак, грубого немецкого говора, тарахтение мотоциклетных двигателей. Только гробовая тишина и запах смолы из соснового бора, дыма из печей и крови из барака. И только где-то там, в тени деревьев, гуляет маленькая девочка в жёлтом плаще, сияющем, словно дневное солнце. Мальчика одолело какое-то странное чувство, он сорвался и побежал вперёд, к ней, но ноги становились чугунными и не сдвигались с места. Бежать было очень трудно и пареньку казалось, что он стоит на месте, а собаки, что скачками рвались к нему и появились, словно из ниоткуда, только догоняли его. В какой-то момент, Моно слишком устал, его ноги уже не выполняли приказы и, ослабев до предела, он упал на землю и, кажется, уже сдался. Он попытался встать, но его силы, как будто кто-то выкачал из него, осушив, как осенний лист, из-за чего ему пришлось беспомощно слушать как хрустит его тонкая шея, и как он навсегда теряет возможность сделать ещё один вздох под челюстями хищного зверя, с небывалой силой прижимающего его к земле, не давая хоть немного пошевелиться.***
Мальчишка проснулся, издав хриплый вздох, такой сильный, насколько хватило его легких и, соскочив с койки, как на пружинке, которая выталкивает чёртика из табакерки. Бледное лицо покрывала эмаль холодного пота, что сползал к самому кончику носа. Он тяжело дышал и дрожащими руками хватался за шею. До него даже не сразу дошло, что всё это был сон, уж очень он выглядел реалистично, мальчик ощущал запахи, прикосновения, боль, даже холод и ту самую смерть, отчего хотелось расплакаться совсем настоящими слезами. Конечно же, проснулся он в полной темноте, в кошмарном приступе ужаса, что словно брыкающийся при виде острого ножа козлёнок, во всю силу бьётся в груди, осознавая неизбежность и трагичность своего конца. Наконец, когда он немножко подуспокоился, а сердце его уже не стучало пулемётной очередью. Мальчик облегчённо выдохнул и огляделся, ещё до конца не привыкшими к темноте глазками. Сверху на голову давил низкий потолок соседней полки, где кто-то сопит, свесив босую пятку. Совсем темно и дети тихо спят, слегка сопя сквозь забитые от насморка носики. Он проснулся слишком рано. В лице Моно ничуть не поменялся, как только страх и тревога перестали белить и без того бледное лицо. Да, его глаза не бегают кругом от ужаса, а тело не бьётся в каких-то ужасающих конвульсиях, как это было сразу после пробуждения, но настроение его ни улучшилось ни на крошку. Он чувствовал себя ни то, что ужасно, а просто отвратительно. Холод неприятно сковывал его тело, стоило только выбраться из под какого-никакого одеяла, и мальчик снова улёгся, как следует укутавшись и свернувшись калачиком. В его глазах была только пустота и обида, было сразу понятно, что ему очень тяжело, и что он просто плачет без слёз, уставившись в пустую точку. Казалось, что всё вокруг в последнее время, несётся бурной горной рекой в сторону паренька, снося всё на своём пути и не давая даже сделать малейший глоток воздуха, окунув в леденящую воду. Но это ничего, он бывал и в ситуациях хуже, главное только перетерпеть. Оставшееся время до подъёма, мальчик пролежал так ни разу не сомкнув глаз, слегка дрожа под одеялом от холода, который почему-то никак не хотел отпускать беднягу. Если уже сейчас ночами так холодно, то что же будет зимой? Конечно же, такие бараки совсем не отапливались, и зимой заключённые часто болели и умирали, потому что никто их не лечил и совсем не помогал с их никому ненужными проблемами. Кому они нужны, если рабочая сила здесь стоит сущие копейки, если вообще ещё чего-то стоит. Но Моно не думал сейчас о тепле, горячем супе и обо всём том тёплом и прекрасном, что осталось для него за гранью этого страшного мира, выстроенного величественным германским орлом и, охраняемого холодной черепушкой. Об этом всём он мог лишь мечтать. Та жизнь маленького скрипача, маленького еврейчика, которого все считали милым и обаятельным озорником, быстро забылась и осталась в прошлом, как только жизнь суровыми и бездушными толчками, загнала мальчишку в эти стены. Он знал, что идея с побегом не приведёт его к комфортной жизни, и что той самой жизни всеми любимого скрипача, он больше никогда не увидит, ему будет плохо и больно и, возможно, даже ещё хуже чем сейчас. Однако мальчик смотрел на свои руки, захлёбываясь в смертельном осознании того, что руки его – всё такие же руки скрипача, с всё такими же милыми и красивыми крючковатыми пальчиками, которыми так приятно сжимать смычок, высекая гармонию, словно искру из камня. Да, пальцы эти огрублены мозолями, потёртостями и небольшими ранками, которые порой пропитывали кровью узорчатые дорожки капиллярных линий; да, под давно не стрижеными ногтями грязь, которой также пропитано здесь всё, что касается евреев; да, подержать в руках скрипку теперь лишь маленькая мечта, но всё это по-прежнему руки скрипача. И стоит ему вновь получить заветный инструмент, как он станет Амуром, воссоединившимся со своей Психеей. Моно напоминал самому себе треснутую вазу. Её создатель не задумывал её с трещиной и её истинный смысл, разумеется, никак не поганит сей маленький недочёт, но от него ваза не станет лучше. Быть может, гончару лучше сделать новую вазу, а про эту забыть, раз она не может сиять так, как должна сиять по его задумке. Зачем маленькому мальчику вся эта чудовищная сила, способная покорить мир, если он даже не может ею до конца воспользоваться. Золотистое сияние маленькой, одинокой звёздочки в сером и хмуром небе, где царит холод и мрак, никому не нужно. Оно тихо угаснет, как это и должно случиться и как случилось бы, если бы не… Вот только надо идти вперёд. Всегда. Во что бы то не стало, нужно идти вперёд, ведь здесь нет ничего, кроме неминуемой гибели, о чём мальчик всегда и думал, закрываясь в себе и своих мыслях. Моно не подходил ни к кому даже после подъёма. Он спокойно заправил свой маленький уголочек для сна, что трудно назвать кроватью, и оделся, специально чуть медленней чем обычно, выжидая тот самый момент, когда все, наконец, выйдут. Именно тогда, настороженно оглядываясь по сторонам, он снова достал заточку Мартика. Она нужна была ему не только для того, чтобы порезать хлеб. По прошествии аппеля, который прошёл без дополнительных наказаний, началась суета утреннего умывания. Моно быстро окунул свои руки в холодную воду и несколькими движениями смыл грязь с рук и лица, отчего и на душе стало легче. У Мартика же, возникли с этим небольшие проблемы. Он не хотел вообще мочить раненую руку, из-за чего, умываться ему пришлось одной рукой, что давалось ему крайне непросто, но и сдаваться тот не собирался. Мартик был не из тех, кто так быстро сдавался. Пыхтя, он продолжал возиться с водой. Стоило Моно заметить такие дела, как сердце его снова дрогнуло. Он сглотнул подбирающийся к горлу ком и, опустив взгляд, подошёл к мальчику, которого этой ночью чуть не лишил руки. –Это из-за меня, да? – сквозь нос промычал маленький скрипач. –Ты ещё и спрашиваешь?! – со злой обидой в голосе, ответил раненый бедняга. – По твоему мне тут делать нечего и я ночами тут из любопытства руки себе режу?! –Мх. Прости, прости, прости меня, пожалуйста. Я… я не специально, – виноватым взглядом посмотрел Моно. – Я не знал. –Что ты вообще знал?! О чём ты думал?! Как тебе вообще в голову пришла такая мысль?! Ты чуть не убил Лиу! Ты что, хотел чтобы от нас на утро тут мокрого места не оставили?! –Я… я это сделал случайно. Я просто очень разозлился, не знаю, что на меня нашло. –Думаешь, я знаю? Ты же никогда себя так вёл. Всегда такой спокойный был. Значит… вот какой ты на самом деле! – холодно сказал Мартик. Лицо Мартика было, пожалуй, ещё более уставшее и замученное, чем обычно. Ночка для него выдалась крайне тяжёлая и болезненная. И даже сейчас, рука по-прежнему противно ныла и болела от каждого прикосновения и просто слишком неосторожного движения. В парнишке сейчас говорила даже больше его боль и усталость, чем ранее никогда не подводивший его разум. Со временем в бараке становилось всё меньше и меньше детей. Они все как-то косо смотрели на Моно и с не менее странным взглядом на Лиу, которую никто так и не узнал по настоящему, как и не смог понять. Мартик, хоть и испытывал сейчас немалое отвращение к своему другу за его глупость и безответственность, не спешил уходить, но испытывал к этому очень большое желание. Он сначала должен всё высказать этому придурку, который только и делает, но плохо перед этим соображает. Да, ранее он, конечно, никогда не встревал в подобные передряги и всегда вёл себя мирно по отношению ко всем, но тут дело чуть не дошло до убийства. Мирное общество слабых и безобидных детишек начинало рушиться прямо на глазах. –Нет! Я не такой! – резво протянул кареглазый парнишка. –А какой ты?! Думаешь, я знаю? – проворчал Мартик, теперь уже немного обречённо. – Ты всегда казался мне самым умным и самым сдержанным из всех. Я доверял тебе, понимаешь? А сейчас ты ведёшь себя хуже малышей. Я теперь даже не знаю, как тебе доверять. –Прости… – проскулил Моно. – Знаешь, ты прав, я самый настоящий придурок. Можешь меня ударить, если очень хочешь. Я заслужил. –Не буду я тебя бить, я дал обещание, – похлопал скрипача по плечу Мартик. – Я рад, что ты хоть понял, что натворил. Но это не значит, что я тебя прощаю. Лучше отстань от меня, пока не сделал ещё хуже. –Но почему ты не разбудил меня, не попросил помощи? Тебе же нужно было помочь. Я бы никогда не простил себя, если бы ты умер из-за меня! –Мне не нужна твоя помощь! Ты только всё делаешь хуже, ты не думаешь о последствиях своих действий! Ты придурок, Моно! Я не хочу больше видеть сегодня тебя! – сорвался парнишка, переполнившись желчью. Моно сглотнул горький ком. Глаза его налились слезами, но ни одна из этих кристально чистых и горько-солёных слёз, не сорвалась по гладкой детской коже. Сквозь крепко стиснутые зубы он снова едва прошипел: «прости», но это уже ничего не меняло, ибо было слишком поздно – Мартик поспешил уйти, чтобы не видеть лица того придурка, по вине которого испытал немало боли. Парнишка вновь остался один, брошенный и никем не понятый. Почему жизнь ненавидит столь прекрасное маленькое существо? Всё это намного больнее, чем получить сильный удар от Зельмана. Потому что в этот момент сердце мальчика так не рвётся на тысячи кусочков, захлёбываясь в крови, и такая отвратительная боль не кусает его душу. После завтрака, Мартик уже, как прежде, хотел заняться посудой, но вмешалась Лиу, попросив его уступить это место ей, дабы лишний раз не тревожить руку и дать её немножко отдохнуть. Тому хоть и хотелось поворчать, почему-то не стал сопротивляться и уступил это место девочке, не имея сил как-либо сопротивляться ей. Хотя знай он, что вместе с ним эту работу напросится делать Моно, и близко её не подпустил бы туда. Но это самое осознание пришло ему в тот момент, когда ребятню снова отвели на работу, которой на этот раз была уборка собственного барака. И для Мартика это очень хороший шанс, он, наконец, сможет скрыть те подсохшие следы крови, что оставил этой ночью, но тут же он осознал свою ошибку. Среди детей не было только Моно и Лиу, как раз тех самых детей, которых нельзя оставлять одних ни на минутку. Когда он успел? Паренёк судорожно помчался проверять осталась ли заточка на своём месте, и глаза его в ужасе округлились, когда рука его нащупала лишь пыль. Мартик и подумать боялся к чему всё идёт. Сорвавшись с места и никому ничего не сказав, он тут же побежал обратно, пока остальные дети готовились к работе. Тем временем, скрипач со своей помощницей, уже отнёс всю посуду. Лиу уже собиралась приступить к работе, но тот одернул её за руку и одним сильным толчком прижал к стенке. Девочка на миг скорчилась, но ничуть не удивилась такой реакции. Впрочем, в отличии от этой ночи, и Моно был весьма хладнокровен и решителен в своих действиях. –Всё! Хватит! На этот раз мне нужны ответы! – твёрдо прозвучало со стороны мальчика, сверлившего каким-то враждебным взглядом. – Скажи! Откуда у тебя яблоко из сада коменданта, которое ты передала Мартику?! Почему комендант вычеркнул из списка твоё имя?! Почему ты против побега?! Скажи мне! Просто скажи, что ты предательница, не нужно мне врать, это тебе не поможет! Моно всё продолжал и продолжал изрекать из себя подобные жгучие фразы вперемешку с различными оскорблениями и болезненными словами, которые сыпались сейчас, словно вылетая на пружинке, в то время как Лиу хранила мёртвое молчание, не поднимая взгляд на скрипача. И пока мальчик продолжал, запинаясь и путаясь в словах от злости, вызванной скорее всеми подозрениями, что теперь воссоединились в единую картинку и тем случаем, что стал скорее лишь последней каплей для измученной души, по помещению порхал маленький мотылёк. Мотылёк, до боли похожий на того, что так отчаянно стремился к свету электрической лампочки, отчего и погиб. А может, все мотыльки, что так рвутся у свету, так или иначе, когда-нибудь придут к этому, и это для них вовсе не конец? В конце концов, Моно не выдержал, схватив девочку за кофту, не выпуская из своей хватки, уже собирался применить силу, хоть и осознавал аморальность своих действий. Для него в этот момент молчание девочки не означало ничего, кроме согласия со всеми его догадками, что казались ему самым страшным стечением обстоятельств, которое только могло с ним случиться. Один из его семьи – предатель! Но в какой-то момент хватка ослабла, когда мотылёк приземлился прямо на руку мальчика так, что его маленькие чёрные глазки стали видны, словно под лупой. И то, что мальчик увидел в этих чёрных и пустых, словно бездна глазах, до жути его пугало. Там было нечто… потустороннее, холодное, тёмное… Мальчик, что до этого ни разу не проявлял страха к насекомым, а только с любопытством их рассматривал, иногда даже позволял ползать по своей руке, вдруг внезапно одёрнул руку, тряхнув её так, будто к ней прицепился какой-то клещ кровопийца, гигантский ядовитый паук, или даже какой-то разносчик смертельных заболеваний. Но и ко всем этим существам он бы не испытал такого отвращения, смешанного с ужасом, какое испытал сейчас. Хотя это всего лишь безобидный мотылёк. Возможно, только потому, что Моно прекрасно помнил того самого мотылька, что уже совсем не первый день кружил в столовом бараке. Мальчишка машинально сделал пару шагов назад, немного выбившись из себя, и посмотрел на Лиу. Мотылёк уже нашёл своё тёплое место на её плече, в то время как она медленно подняла взгляд на Моно, уставившись прямо в его карие глаза. Взгляд девочки теперь казался жгучим, если не выжигающим, и мальчику становилось жутко некомфортно смотреть в эти глаза, казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Но она ни на грамм не щадила его, перебирая внутри каждую струнку души. –Что ж, – вдруг начала она, – Если тебе так нужны ответы на твои вопросы, я всё тебе расскажу! Моно уже практически дрожал. Она резко схватила его за запястье, глаза её сверкнули, словно вспышка маленькой зажигалки, или яркой молнии в ночном небе. Мальчик вскрикнул. Мартик ещё сильнее ускорился и пытался как можно быстрее успеть, пока тот не натворил бед, и за какую-то там минуту, он уже вбежал в барак. Но…