***
«Искал тебя в шумах капели, В тихих отражениях реки. В движеньях памятного вальса, В звуках нестареющей весны.» Перемотка — Искал тебя ©
Майские праздники для Серёжи начались необычно: Олег появился в его гостиной со спортивной сумкой в руках и подозрительно сияющим видом. — Тебе нужно раздуплиться, Серёж, — с порога заявил телохранитель. — Поехали на дачу? Серёжа удивился — это мягко сказать. У него не было больших планов, но был восьмой сезон «Игры престолов», который все ругали, и работа над новым обновлением, которая могла подождать. От осознания того, что Олег собирался потратить свои выходные, чтобы вывезти Разумовского на природу, в груди потеплело. — У тебя есть дача? — Договорился с Игорем. У его дяди есть, большая и пустующая, он с женой в Турции. — Далеко? Надолго? Ты же знаешь, что мне нужно знать все планы наперёд, — «а иначе загоны, тревожность и прочие ништяки» — Серёжа не сказал этого вслух, Олег и так знал. Обсуждение мелких деталей будущей поездки заняло еще некоторое время, зато сборы прошли исключительно быстро — уже к полудню Серёжа занял свое законное место на пассажирском сидении служебного «Фольцвагена», намереваясь одной поездкой закрыть все гештальты, связанные с дорожными путешествиями. Они чередовали в плейлисте «Арию» и «Кино» с «Перемоткой» и «Порнофильмами», подпевая, когда знали текст. Время в пробках — а их на выезде из Питера было много — ушло на обсуждение планов: Олег забил багажник продуктовыми пакетами и на отдыхе собирался баловать Разумовского то шашлыками, то домашней выпечкой — «сладкая месть» за все его перекусы на рабочем месте, по признанию самого Волкова. Возмутительно. Как будто у Серёжи не хватало поводов влюбиться в него еще сильнее. В разговорах и попытках не пялиться на точеный профиль телохранителя, время пролетало незаметно. На сотом километре от Питера исчезли последние пробки, и поездка стала совсем прекрасной — даже хриплые голоса олеговых музыкальных фаворитов казались Серёже лучше, чем они были на самом деле. Он заставил себя отвести взгляд от лица Волкова, но тут же попал в собственную ловушку — оторваться от его рук, уверенно держащих руль, было теперь невозможно. На этих руках еще сохранялся сирийский загар, чуть сильнее, чем на лице, а между указательным и средним пальцами левой ладони прятался маленький белесый шрам, но его руки не были грубыми или шершавыми — просто твердыми и теплыми. Разумовский давно выяснил это опытным путем, хоть и не так, как ему бы хотелось. Когда он зарабатывался до поздней ночи, то становился максимально неловким. Он мог запнуться о собственный диван, порезаться бумагой или вылить горячий кофе себе на халат — однажды он вообще собрал бинго — и тогда Олегу представлялась возможность сменить свою квалификацию с телохранителя на медбрата. Смотреть на руки Волкова, находясь в метре от их обладателя, купаясь в шлейфе его одеколона, было слишком сложно. В этом и заключалась вся проблема — для Серёжи сферы эмоциональной и интимной близости никогда не пересекались. Не было повода: он дружил с Юлей и Марго, терпел Алтана и Кирилла, работал с лучшими айтишниками своего поколения и игнорировал всех остальных, если это было возможно. Он знал этих людей, он был к ним привязан. Но те, с кем он когда-либо спал, оставались безликими незнакомцами, без имен и воспоминаний. Вспышки на полотне цветных бликов диско-шара и клубной музыки. А теперь ему нравился Олег — телохранитель и друг — и нравился слишком сильно, чтобы сделать с этим хоть что-то. Дача загадочного дяди Игоря Грома оказалась вполне хорошей — участок среднего размера, дом на два этажа с настоящим санузлом и бойлером для подогрева воды. Сад с ягодными кустами и фруктовыми деревьями, веранда с лампой у потолка, диванчиком и столом, где можно есть на свежем воздухе — все было в новинку для непривыкшего к дачной жизни Серёже. — Ну вот, — развел руками Олег, закончив выгружать их вещи из машины. — Не Мальдивы, но вполне мило. — Даже очень мило, — кивнул Серёжа, оглядываясь по сторонам. — Хочешь позорный секрет? — Хочу, — Волков заговорщически ему подмигнул. — Я никогда не был на Мальдивах. — С твоими-то миллионами? — притворно возмутился Олег. — Позор российской айти-промышленности! Не могу поверить, что я др… охраняю такого безнадежного человека. — Как-то руки не доходили. Сначала бедное студенчество и разработка приложения по ночам, потом инвесторы и запуск… А сейчас постоянно какая-то херня всплывает, все надо контролировать и поправлять, сам видишь. — Вижу, — кивнул Олег, смягчившись. — То есть, ты за двадцать три года вообще нигде не был? — Нет, в Италию с Марго и Юлей летали пару раз, но все на бегу — неделя моды в Милане, экскурсии по Риму, музеи Флоренции, а так, чтобы лежать мешком на пляже как-то не получалось никогда. — И ты еще на меня фырчишь, когда я говорю, что тебе нужно больше отдыхать, — пожурил его Олег. — Упертый лис-трудоголик. Съездим как-нибудь, обязательно. Прозвище обожгло грудную клетку Серёжи теплом. Он не успел ничего ответить: Волков подхватил свою сумку и рюкзак Разумовского, словно они ничего не весили, и понес вещи в дом. Пока Олег окопался на кухне, создавая что-то шедевральное из привезенных макарон и овощей, Серёжа ушел бродить по комнатам. На стене гостевой спальни висели фотографии Игоря Грома — в форме, в костюме на выпускном, в парадной форме на выпуске из академии. Там же обнаружился целый альбом его детских снимков, и вот этой находкой невозможно было не поделиться. — Смотри, чего нашел, — Серёжа спустился на кухню, оставив в стороне вопрос о возможной неэтичности своего поступка. Олег присвистнул, увидев альбом, и быстро выключил плиту. — Сейчас посмотрим… Хочешь чаю? Я хороший заварил, с листьями малины и смородины. — Никогда такой не пил, но давай, да. Они расположились за столом; чай действительно оказался хорошим — вкус мало отличался от обычного черного, но листья придавали напитку необычный, свежий запах — не мятный, конечно, а более терпкий, весенний. — Мы с ним так похожи были в детстве, — негромко заметил Олег. — Ну, вы и сейчас, если освещение не очень, похожи, только бородой отличаетесь, — сострил Разумовский. «Ну, разве что Игорь — словно вырубленный из цельного куска крепкого дуба солдатик, и сила у него такая же, дубовая, и черты лица рубленные, и даже мышление, » — подумалось вдруг Серёже. Он знал Игоря достаточно плохо — они виделись только на общих днях рождениях и праздниках, но разница между ним и Олегом лежала гораздо глубже внешнего сходства. Олег тоже был слеплен из чего-то прочного, но деревянности в нем не было ни на дюйм — расплавленная ртуть, повадки диких кошек — даром, что фамилия волчья — и молчаливых ассасинов, бесшумно ступающих в темноте древних улочек. — Ну, разве что ты гораздо симпатичнее, — Разумовский попытался уместить свои мысленные рассуждения в максимально сжатой форме. Волков усмехнулся. — Ты так считаешь? — С тем количеством картин и скульптур, что я увидел или создал сам? Да, я так считаю. Он опустил пунцовое лицо в альбом, отчаянно пытаясь зацепиться за какую-нибудь деталь. — А у тебя сохранились какие-нибудь детские фотографии? — вопрос был неподходящим, но и Серёжа, оказавшись загнан в угол, ничего лучшего не придумал. — Очень мало. Кому нужно фоткать детдомовцев? Но парочка есть, и как раз по ним я знаю, что был похож на Игоря в этом возрасте. А у тебя? — Тоже мало. Общие, по большей части, и две-три отдельных — я по ним свой детский свитер восстанавливал у швеи на заказ, — Серёжа смущенно улыбнулся. Юле он сказал, что нашел свитер в каком-то секонде, и теперь ожидал смеха, но Олег только улыбнулся ему в ответ. — Тот фиолетовый, с совой? — Он самый. Ты, наверное, подумал, что я в нем по-дурацки выгляжу. — Я подумал, что тебе в нем комфортно, — тепло поправил его Олег. — А хочешь узнать мой действительно дурацкий секрет? Серёжа кивнул. — Иногда, ночуя здесь, я садился — вот так же, как мы сейчас — и рассматривал эти фотографии, представляя, что они мои, — Олег, понизив голос, провел указательным пальцем по клеенке, прикрывавшей глянцевую фотографию, — Вот мой десятый день рождения: торт, свечи, улыбки родителей и выбитый в драке зуб. Вот мой первый велосипед и содранные колени. Шахматами, я, правда, никогда не занимался, — усмехнулся он, перелистывая фотографии Грома с шахматного турнира, — но для красоты истории сойдет. Вот это действительно по-дурацки, а свитер… А свитер тебе идет. Серёжа вздохнул, борясь с желанием обнять его. Они давно выяснили, что выросли в разных приютах, да к тому же с разницей в пять лет, но еще не разговаривали об этом вот так — с раскрытой наружу грудной клеткой, когда вместо них говорят обиженные одинокие дети, все еще живущие в глубине, под рациональностью и накопленным жизненным опытом. — Я не считаю это странным, — Разумовский положил ладонь на запястье Олега, скрытое рукавом черной водолазки. — У всех должны быть хорошие детские воспоминания, и если они не твои — что с того? — Ну, есть и мои, тоже хорошие. Например… — Олег перевел взгляд от лица Серёжи к стене за его плечом. — День защиты детей, первого июня — мы ходили каждый год в парк, пока были живы родители. Карусели, сливочный пломбир, — он сглотнул. — Да много разных воспоминаний. Прогулка по закоулкам памяти расстраивала его; голос Олега поменялся на последних словах, и Разумовский быстро сменил тему. Они похихикали над покрытым пятнышками зелёнки Игорем Громом, а потом пролистали альбом аж до школьного выпускного. Серёже не нужно было читать мысли, чтобы знать — они думали об одном и том же. О том, что они могли бы найти друг друга раньше. О том, почему за несколько месяцев они вросли друг другу в сердце и легкие так, словно были там всегда. Они молчали, думая о детстве, которого у них не было: по отдельности, но как будто вместе. Вечером они сидели на веранде, разомлевшие от сытной еды и распитой на двоих бутылки розового полусладкого. Подвесная лампа покачивалась от небольшого ветерка, бросая на стол движущиеся, живые тени. Вокруг стояла тишина, нарушаемая неугомонными сверчками, и лишь где-то вдалеке изредка проносились звуки далеких поездов. Серёжа насквозь пропах лавандовым эфирным маслом — оно содержалось в спрее от комаров, без которого выходить на улицу после заката было попросту опасно для жизни. Олега, почему-то не кусали, хотя он, в отличии от Разумовского, сидел без пледа. — И часто этот ваш загадочный Прокопенко дает Игорю и тебе пользоваться его дачей? — спросил Серёжа, чтобы отвлечь себя от разглядывания теней на лице Волкова слишком долго. — Я здесь третий или четвертый раз, еще столько же в общей компании приезжал. А Игорь да, когда не работает по выходным, и уговаривает Юлю не работать по выходным, то приезжает с ней. Это редко случается, как ты можешь заметить. — Настолько редко, что Юля мне об этом не рассказывала. — Они очень разные люди, у них никогда не было все просто, сам знаешь, — Олег зевнул. Он уже не напоминал волка, больше домашнего кота, сытого и сонного, и Серёжа счел привилегией шанс увидеть его именно таким. — А «все просто» — это как? — вдруг вырвалось у Разумовского. — Разве что-то может быть просто в отношениях? — Мне хочется верить, что да, может. Я не говорю, что над отношениями не надо работать, наоборот… Просто это не должна быть работа, которая переламывает тебя пополам. Олег замолчал. Возможно, за его словами крылась какая-то личная история, но спросить его об этом Серёжа не решился. Ему и не пришлось. — Проще говоря, если ты изо всех сил веришь в то, что все проблемы можно проработать и исправить, не замечая отсутствия… не знаю, Серёж, какой-то глубинной связи между тобой и партнером, то ты словно спиливаешь края у кусочка паззла, чтобы впихнуть его в чужое место в полотне. — То есть, ты веришь в судьбу? В человека, с которым не придется спиливать кусочки своих паззлов, чтобы собрать что-то хорошее? — Да, — негромко, но уверенно ответил Олег. Разумовский ничего не сказал. Он думал о своем мироощущении, которое всегда старался основывать исключительно на фактах, точных цифрах и достоверных источниках. Профессия обязывала его верить строгим статистическим данным и простым алгоритмам, но сейчас, под качающейся лампой на веранде чужой дачи, ему тоже захотелось поверить в судьбу — не навсегда, а так, в качестве исключения.***
Олега выбросило из кошмара, как выбрасывает круг для плавания над поверхностью воды — резко, с водяными брызгами и громким плеском. Он даже не запомнил сон — это было обидней всего: ты теперь не заснешь до утра, но не будешь помнить, почему. Останется только холодный липкий пот, тяжесть в груди и ощущение, что по тебе проехался асфальтоукладочный каток. Будут блики и вспышки перед глазами, будет сухость во рту — ненастоящая, фантомная — если попить воды, она все равно не пройдет. Одно хорошо — Олег, кажется, не кричал и, значит, не разбудил Серёжу, спящего в соседней комнате. Этому трудоголику лишний отдых никогда не помешает. Волков выбрался из постели, натянул первый попавшийся свитер и спустился вниз, стараясь избегать скрипучих половиц. На веранде светало: было холодно, отрезвляюще пахло свежей мокрой травой и немного дымом — кто-то из соседей топил дом дровами. Сигареты нашлись на столе, немного отсыревшие за ночь. Олег сел на ступеньки и с третьей попытки зажег одну. Горло, пересохшее после кошмара, отозвалось болью на едкий сигаретный дым. За спиной скрипнула дверь и Олег резко обернулся. Серёжа. — Ты чего не спишь? Еще и пяти утра нет. Я тебя разбудил? — Извини, не хотел тебя пугать. Можно с тобой посидеть? — Может, попробуешь заснуть? — с надеждой спросил Олег. Разумовский отрицательно покачал головой. Он был одет в большую серую футболку и спортивные штаны, стоял на крыльце без обуви, в одних носках. — Серёж, замерзнешь же. — А я плед накину, — он тряхнул рыжей головой и отошел к столу. Плед, наверняка, тоже был сырым, но упрямого миллиардера это не остановило — он завернулся по самые уши, сел рядом с Олегом, потянулся к его сигарете и сделал одну маленькую затяжку. Молчать было уютно. За фруктовыми деревьями светлело серое небо, сверчки молчали, только писк комаров, охотящихся на вкусного Серёжу, нарушал тишину. — Я не буду ничего выспрашивать, — начал Разумовский. — Но ты можешь мне рассказать в любое время и в любом объеме, если захочешь. Рассказывать Олегу, конечно, не очень хотелось, но под кожей у него до сих пор чесались адреналиновые осколки кошмара, а Серёжа под его боком был еще заспанный, теплый ото сна, и такой… родной, что Волков решился. Воспоминание пришло само, словно только и ждало своей очереди, чтобы вырваться на свободу. — Все началось с того, что мы посрались с Вадиком, — начал Олег, — Глупый какой-то повод был, он должен был съездить в отпуск и защитить там кандидатскую, а у нас была важная операция на носу, я разозлился — сдуру, конечно. И Шура еще… Ну, друг мой, — сжав челюсти, ответил он на молчаливый вопрос Разумовского, — Шурка связистом служил, и его в штабе оставили. Серёжа кивнул и склонил голову ему на плечо, внимательно слушая сбивчивый рассказ. — Это все детали, важно, что я на той операции остался без тех, с кем обычно работал. И, в общем, все прозаично вышло, артобстрел, взрывы, расстрел пленных. Мне повезло, потому что организация у них была не очень, и пропажу одного пленного не заметили. Я спрятался в яме, куда сбрасывали трупы. А там пустыня, на километры вокруг захваченного лагеря — никого, ни наших, ни чужих. И в лагере они обосновались так, что явно уходить не собирались. И там… — Ты можешь не рассказывать дальше, если тяжело, — Серёжа распахнул свой кокон и накрыл половиной пледа плечо и спину Олега. Волков, хоть и не мерз, но жест оценил. — Три дня, — продолжил Олег ровным голосом. От Серёжи, прижатого к плечу, было тепло, даже слишком. Пустыня щипала горячим песком глаза. — Три дня в трупной яме я думал о том, что по сути никому не нужен; ни Шурке, ни Вадику, а больше у меня никого и не было тогда. Жара, вонь, а ночью — дикий холод, короче, приятного мало. Я тогда думал, а ради чего должен выжить? И решил, что ради… Помнишь, я рассказывал про день защиты детей? Серёжа кивнул ему в плечо. Олег даже не осознавал, насколько близко босс находился; перед глазами у него стояла фигура полевого хирурга — именно его тело было тогда ближе остальных, и красный крестик на белом поле, нашитый на одежде, горел на внутренней стороне век, выжженный временем. — В день защиты детей родители обычно водили меня в парк и покупали сливочный пломбир, — на одном дыхании выпалил Олег, — Даже когда их не стало, я старался в этот день сбежать из детдома и продолжить традицию. И потом, уже в армии, старался выкроить себе отпуск на начало июня. Год за годом. Для меня это солнце, и этот парк, и мелки на асфальте, и мороженое — то самое детское воспоминание, знаешь, которым можно Патронуса вызвать. Ну, из «Гарри Поттера». И когда я лежал в той яме — это как раз середина мая была — то думал, что должен выжить, потому что в июне меня ждет это мороженое, лежит и ждет, понимаешь? Потому что мне казалось… Боже, это так глупо! — он тряхнул головой, но тонкие холодные пальцы Разумовского, поглаживающие его тыльную сторону ладони, помогли продолжить рассказ. — Мне казалось, что если я не куплю в июне этот несчастный пломбир, то нарушу мировой порядок вещей, и обвалятся биржевые рынки, и еще какая-то ересь, совсем от жажды мозг за три дня поплыл. Волков мог физически ощутить, как в рыжей голове роятся вопросы, и решил ответить на самый безопасный из них. — А потом наши по чистой случайности наткнулись на эту базу и решили отбить ее обратно. Потом еще допрашивали, как с цепи сорвавшись, а чего это мне мозги не прострелили, как всем остальным. Конец истории. Сразу после пробуждения Олегу казалось, что он в пустыне, и что нос и горло забиты горячим песком, а сейчас дышалось гораздо легче. Солнце еще не показалось над кронами фруктовых деревьев, но небо на востоке уже потеплело из синевато-серого до светло-оранжевого. Олег ощущал себя странно, вывалив столько наболевшего за раз. Он же, в конце концов, телохранитель, и Серёжа должен чувствовать себя в безопасности рядом с ним, а не утешать капризного ребенка после дурного сна. — Я не знаю, что сказать, Волче, — тихо признался Серёжа. — И мне кажется, что бы я сейчас не сказал, это прозвучит очень глупо. Можно просто посидеть еще так? Правильный выбор. От слов, слетавших с губ тех немногих, услышавших его рассказ, сводило скулы кислым зеленым яблоком. «Герой», «подвиг», «храбрость». Ну уж нет. Лучше уютное молчание. — Конечно, Серёж, — Олег свободной рукой подтянул плед повыше и выкинул дотлевшую до фильтра сигарету. «И зачем ты такой хороший? — думал Волков, пока притихший Серёжа вырисовывал у него на ладони какие-то узоры легкими, ласковыми касаниями. — Вот кто тебе разрешил? Так же и влюбиться можно.»***
«Беспечны волны океана, Где видели мы павших звёзд хвосты. И спящий вечер под мостами, Где робко так учились мы любить.» Перемотка — Искал тебя ©
Лошадь Алтана его боялась. Их взаимная неприязнь началась с самой первой встречи, стоило Вадиму ступить на огороженный участок конного клуба. Лошадь звали Хамсин — имя, данное в честь жаркого южного ветра, насыщенного песком и пылью, удивительно ей шло. В породах Вадим не разбирался, мог оценить только окрас — светлый каштан, с черной гривой и хвостом. Хамсин его боялась, и Дракону приходилось дожидаться клиента на трибунах, подальше от вытоптанного конскими копытами поля. Он надеялся только, что Алтан страха своей лошади не разделял. Даже с трибун, наблюдать за Дагбаевым было увлекательно. Иногда он надевал только самый минимум своей экипировки: жокейку, белые бриджи, сапоги и приталенную черную рубашку-поло. Иногда — как сегодня — выезжал в полном комплекте. На длинных стройных ногах красовались высокие замшевые сапоги — краги, а поверх рубашки — застегнутый на несколько пуговиц длинный черный редингот — Дракон назвал бы его фраком, если бы не прогуглил заранее. Перчатки тоже были замшевыми. — Прекрасно скачете, Ваше Золотейшество! — крикнул Вадик с трибун, чтобы напомнить о себе лишний раз. Ошивающиеся на ипподроме работники хмыкнули в кулак, а Алтан окинул нарушителя спокойствия ледяным взглядом, проезжая мимо. Хамсин фыркнула, поддерживая настроение своего хозяина. — Я же от чистого сердца! Ладно, возможно, не только от него. Вид бедер Алтана, обтянутых белыми бриджами, в ритмичных движениях приподнимающихся и опускающихся на седло, был… чуть более, чем занимательным. Домработница Дагбаевых по секрету рассказала Вадику, что раньше Алтан занимался конным спортом профессионально — ездил на соревнования, выигрывал медали и все в таком духе, но после аварии и травмы ног, дорога в большой спорт оказалась для него закрыта. После особенно долгих тренировок лодыжки начинали ныть и болеть, но сам Дагбаев-младший по этому поводу не сильно переживал, со стороны, по крайней мере. Закончив, Алтан отвел Хамсин в стойло, передав в заботливые руки работников ипподрома, и поднялся на трибуны к Дракону, красный и взмокший от физической нагрузки. — Твои вопли отвлекают лошадь, — заявил он, садясь рядом и снимая шлем. — Только лошадь? — Дракон, не отводя взгляда от поля, где уже появился новый наездник, передал ему бутылку с водой. — Я думал, что охочусь за двумя зайцами сразу. — Уморительно, — Алтан поджал губы. Между бровей у Дагбаева залегла складка — нехорошая, но знакомая Дракону. Опять лодыжки. Дракон предложил бы сделать ему массаж ног, если бы не опасался получить по лицу за подобное предложение. Ладно, решил он. Мы, как Ленин, пойдем другим путем. — Псс, Золотейшество, как насчет махнуть на недельку куда-нибудь на море, а? Как раз майские на носу… — Я правильно услышал, что ты собираешься «махнуть на море» вместе со мной? — Конечно, а как иначе? Тыщу лет на пляже не был, и потом, — серьезно добавил он, — отдых в жарких странах это очень опасное времяпровождение для такого оранжерейного цветочка, как Ваше Золотейшество. Без телохранителя ну никак. Обгоревшая спина, несвежая еда, украденное полотенце… А еще повсюду снуют шпионы госдепа — раз по телевизору говорят, значит так и есть, зачем бы им нам врать? Алтан, не удержавшись, рассмеялся. — Ладно, черт с тобой, поедем вместе. Но ты живешь в отдельном номере и стучишь, перед тем, как войти! Дракон изобразил на лице бесконечную тоску. — Плакали мои клише для горячих фанфиков с нашим участием, Ваше Золотейшество. — Ты откуда вообще это слово узнал, ты же дед? — искренне изумился Алтан. — Из фандома толкинистов, — с готовностью ответил ухмыляющийся Вадик. — Ты думаешь, мы до двухтысячных на бересте писали и в лаптях ходили? Представь себе поход с палатками и бардовскими песнями, накладными эльфийскими ушами и самодельным оружием? Представил? Теперь добавь туда водки. — И кем ты был? — Алтан снова засмеялся. Редкий, и оттого совершенно замечательный звук. — Вряд ли эльфом, да? — Королем-под-горой, — с гордостью заявил Вадим, подмигивая, — но иногда — только со стула не падай — Драконом. — Ты просто ужасен, — заявил Алтан, но по его разгладившимся складкам на лбу можно было понять, что своего Вадик добился — отвлек его от боли в лодыжках. — Ты придумал, куда поедем? — Давай, может, в Ниццу или на острова? О, лучше на Сардинию — мне название нравится. В ответ Алтан пожал плечами. — Ну, давай. С тобой что Ницца, что Сардиния — всё вокруг себя в цирк превращаешь. — Вот и договорились, — Дракон, внутренне усмехаясь, добавил звучным голосом, шуганув чужую лошадь. — Берегитесь, сардины и сардинки, к вам едет богема! Дракон и змейка: «вот такая парочка, гусь да гагарочка». Алтан на это закатил глаза, но промолчал.***
Отдых на Сардинии начался для Алтана с потери багажа. Вся одежда, которую он додумался сложить в рюкзак, состояла из полупрозрачной черной накидки для пляжа, одних плавок, одной пары шорт и кое-какой обуви. Тщательно подобранные по цветовой гамме рубашки и тканевые брюки, крема от загара, книжки, белье и принадлежности для ванны — всё осталось где-то между двумя аэропортами. Дракон, получивший свой багаж, с плохо скрываемой радостью предложил поделиться своей одеждой. В его черной футболке — господи, как на жирафа, почему он такой огромный — Дагбаев выглядел, по его собственному мнению, как рэпер, потерявший свои цепочки. Чтобы добить его окончательно, пожертвованная Вадиком футболка оказалась с принтом, изображающим Леди Гагу верхом на пони. По сравнению с его телохранителем, бывшие одноклассники Алтана вели себя серьезней, ей-богу. В черном на пляже было жарко, но сняв футболку, Алтан умудрился сгореть за жалкие три часа послеобеденного солнца. На следующий день, до обеда провалявшись под кондиционером на божественно прохладных простынях спиной вверх, Дагбаев собрал остатки достоинства и решил во чтобы то ни стало выжить в отпуске, да еще и постараться отдохнуть, насколько это возможно. Он направился в городские оранжереи, и Дракон, его энтузиазма касательно растений не разделявший, поплелся следом. — А футболка-то как чудесно села, Ваше Золотейшество! — он повторял это раз в седьмой, и ему не надоедало, а вот Алтану надоело с самого начала. И все-таки, такая простая и логичная идея, как купить новую одежду, его не прельщала. Возможно, он решил, что в необычно одетом пареньке окружающие не смогут узнать Алтана Дагбаева — наследника многомилионной компании Баатара Дагбаева. Возможно, от футболки с Леди Гагой приятно пахло одеколоном. Никто не мог сказать наверняка, даже сам Алтан. В оранжереях они провели почти три часа, пока охрана не выставила опозоренного Алтана наружу. — Ты серьезно? — захохотал Дракон, когда Дагбаев объяснил ему, за что его выгнали. — Ты спер семена? — Не просто какие-то там семена, я бы тебя попросил! — возмутился Алтан. — Это был Гладиолус «El Diablo». Этот сорт в категории суперэкзотики, встречается крайне редко. А тут сухой бутон, семена, как я мог не воспользоваться моментом? — Нет, я понимаю что в ваших кругах принято воровать всё, что плохо лежит, — Вадим, как мог, старался не рассмеяться, — но ты бы эти семена хоть на тещу оформил, как все делают. Или через Кипр отмыл, а то как-то не скрепно совсем. Алтан прыснул, и следующие минуты две они стояли у входа в оранжерею, согнувшись в три погибели от смеха. Дагбаев и не подозревал, как редко он смеялся за последние годы — после аварии, до встречи с наемником. — А цветок-то хоть красивый? — спросил Дракон, когда они немного успокоились. — Дымчато-пепельный с малиновыми прожилками по середине, — вздохнул Алтан. — Не моя любимая палитра оттенков, если честно, но уж очень редкая. — Хочешь, зайду еще раз и украду тебе эти семена? У меня явно лучше получится, Ваше Золотейшество. — Ой, не, не надо, — Дагбаев махнул рукой в сторону злосчастной оранжереи, — нас обоих уже запомнили. И это все равно не мой любимый сорт. — Дай отгадаю, твой любимый сорт — желтый? — Ну, да, «Золотое кружево», — ответил удивленный Алтан. — Я настолько предсказуем? — Или я настолько хорошо успел вас изучить, Ваше Золотейшество, — подмигнул ему Дракон. Алтан с трудом подавил в себе желание показать наглецу язык. После ужина они прогуливались по набережной, передавая друг другу бумажный пакет, скрывающий бутылку красного вина. Всего одна бутылка на двоих — казалось бы, мелочь, но Алтана начало уносить глотке на восьмом. По правую руку от него ночной бриз нес холодный ветер с пляжа, а по левую шел Дракон, освещенный желтыми огоньками из маленьких ресторанчиков и кофеен. Полоса темноты и черной блестящей воды сливалась с полосой золотого свечения там, где он шел — или так только казалось его опьяневшему мозгу. Поделиться этим наблюдением с Вадимом вдруг представилось Алтану отличной идеей. — Ого, как вас проняло, Ваше Золотейшество, — присвистнул Дракон, оглядывая его. На него вино, разумеется, не действовало. Алтан взял его за руку и потянул на пляж, к берегу. Они вышли на полосу мокрого песка и разулись. — Ты же не пойдешь плавать? — спросил Дракон и, получив отрицательный ответ, расстелил свою кожанку на песке чуть подальше от воды и сел. Без наемника лезть в воду резко расхотелось, и Алтан присоединился к нему, усевшись по-турецки. — Не замерзнете, Золотейшество? — Меня вино греет, — Алтан, в подтверждение своих слов, допил оставшийся в бутылке алкоголь и убрал пакет в сторону. У их ног шумел прибой, а сзади неслись голоса отдыхающих, вкусные запахи из ресторанов и мелодичная музыка. Момент был до отвратительного романтичный — Алтану это не нравилось. Дракон и романтика в голове Дагбаева даже не складывались в одном предложении. Наемник, без сомнений, принадлежал к «не трахай мне мозг, деточка» типу людей, а еще к «давай сделаем это быстро и в одежде» типу любовников. Алтана это, в целом, устраивало — не то, чтобы он думал о подобных вещах слишком часто, конечно, но шутки самого Дракона уж слишком напоминали флирт. Не было сомнений, что, если Алтан захочет какого-то развития их отношений, первый шаг он должен взять на себя. Шутить Дракон может сколько угодно, но… — Ты всегда так быстро пьянеешь? — Да не пьянею я, — неубедительно отмахнулся Алтан. — Мне просто тепло, вот и все. — Неужели такой эксперт по вечеринкам, как Кирилл Гречкин, не научил вас с Разумовским пить, как взрослые мальчики? — Издеваешься, да? — Алтан откинулся немного назад, опираясь на выпрямленные руки. — На самом деле, мы не так уж много времени проводим вместе, чаще видимся на важных мероприятиях, или что-то такое. У Серёжи был период, когда он ушел в отрыв и ходил с Кирей на все вечеринки, но потом быстро слился, а я… Едва мне исполнилось восемнадцать… — Понял, — кивнул Дракон. Он, конечно, знал об аварии и маме Алтана. Все знали — из новостей, как минимум. — Просто… есть так много, что я не успел ей сказать, — вдруг начал Алтан. В нем говорил алкоголь, в нем говорила вина, горе и страх. — Так много всего. Так… — Ты можешь сказать ей, — вдруг перебил его Дракон. — Отправь ей письмо в бутылке. Сейчас поищу, если у меня есть… Короткий огрызок карандаша обнаружился у Вадика во внутреннем кармане куртки. Бумагой послужили два смятых чека. Алтан подсвечивал себе фонариком айфона, с трудом выводя мелкие буквы на скользкой бумаге. Письмо получилось коротким, скомканным и странным, но облегчение, которое он получил от самого процесса, того стоило. Дракон помог ему свернуть чеки трубочкой и протолкнуть через горлышко бутылки, закрыть пробкой — из-за подступающих слез огни плыли у Алтана перед глазами. Дагбаев выбросил бутылку в море сам, размахнувшись изо всех сил, а потом вернулся к Дракону. Наемник не стал комментировать тот факт, что голова Алтана каким-то образом оказалась у него на бедре, хотя однозначно заметил его перемещение. Из этого положения Дагбаеву не было видно плывущую по волнам бутылку, ничего личного. — Знаешь, что еще странно? — спросил Алтан, когда заморгал все слезы обратно в глаза. — Что, золотце? Он был не в том состоянии, чтобы распекать наемника за прозвище, и к тому же вино, разогревающее ему кровь, не располагало к спорам. — Что после травмы конный спорт стал приносить мне больше удовольствия. И не потому, что я чуть не потерял способность ходить, и все в таком духе, а… Потому что раньше меня тренировали для турниров и кубков. Мой дед ревностно считал все победы и особенно поражения, ну, ты его знаешь. — А теперь ты можешь кататься для собственного удовольствия? — догадался Дракон. — Ага. Могу совершать ошибки, могу не загонять ни себя, ни Хамсин до изнеможения, и за пропущенную тренировку никто голову не открутит. — Пусть попробуют, — Вадим, усмехнувшись, подался немного вперед. — У тебя же теперь телохранитель есть, забыл? Заплетенных волос Алтана коснулась рука, и тот предупреждающе зашипел. Нет, это уже ни в какие рамки. Рука исчезла. У их ног шумел прибой, а сзади неслись голоса отдыхающих, вкусные запахи из ресторанов и мелодичная музыка. Момент все еще был до отвратительного романтичный — Алтану это не нравилось.