***
«Гастролируют по коже Твои губы, мои тоже Переполнены танцполы И мужским, и женским полом Закрой глаза, доверься мне Мы растворимся в музыке (Нас не найти, мы — музыка)» Свидание — Ты — «До», я — «Ля» ©
С позиции точных наук, любовь была возведенным до безумия фактором хаоса. Она вводила беспорядок и путала переменные в любом, даже самом идеальном компьютерном коде. Любовь и всё, что общество вкладывало в это понятие, по мнению Серёжи, не было маленьким багом в строчке кода, нет. Баг можно было найти и исправить, а любовь скорее напоминала вирус — чем больше с ним борешься, тем больше оперативной памяти он захватывает, проникая в каждую папку и каждый файл. Бороться с компьютерными вирусами помогали алгоритмы, аварийные кнопки и другие вирусы, но с влюбленностью — только храбрость. — Серёж, — позвал его Олег, заставляя вынырнуть из собственных мыслей. — А? — Да ничего, проверка связи. Ты хочешь десерт? — Я планировал другой десерт, — улыбка получилась слабая, но искренняя. — Дома. Вечером. На лице Олега, в первую секунду удивленном, отразилось понимание. Серёжа протянул ногу вперед и провел мыском кроссовка вверх, по икроножной мышце Волкова, подтверждая его догадку. Олег опустил руку под стол и перехватил его лодыжку, останавливая неловкую попытку соблазнения. «Мы на людях», — одними губами произнес он, поглаживая ногу Серёжи большим пальцем сквозь ткань. Разумовский закатил глаза, но ногу убрал. Обычно Олег был не против немного похулиганить, но сегодня, кажется, он придерживался другого мнения. Из-за пафосного ресторана или… — Тебя что-то тревожит, — заметил Серёжа, отложив вилку. Вилок у них на столе было много — явно больше, чем необходимо для заказанной еды. Жесткие салфетки, огромные люстры и много столовых приборов — все это странным образом сочеталось с поношенными кроссовками Разумовского. Олег сложил руки перед собой и глубоко вздохнул. — Не тревожит, а скорее… Серёж, то, о чем ты вспомнил — серьёзный шаг, потому что нас с тобой связывают не только романтические, но и профессиональные отношения, разве нет? — Мы уже ночевали вместе. И целовались. Много раз, — добавил Серёжа, непроизвольно улыбнувшись. — Я к тому, что профессиональная этика, мне кажется, потеряла свою силу уже давно. — Да, и все-таки разница есть. Я не уверен, что эти отношения не поставят твою жизнь под угрозу: я не уверен, что в момент опасности я буду достаточно собран и осмотрителен, чтобы защитить тебя. Разумовский отпил из бокала, смочив пересохшее горло. — Ты слышал когда-нибудь про священный отряд из Фив? Олег покачал головой. — Элитный отряд из трехсот фиванцев, состоящий только из любовников, — принялся объяснять Серёжа. — Древние греки не дураки были, они считали, что, перед лицом своего возлюбленного, воины не станут малодушничать или сдаваться. Я, конечно, не говорю, что ситуации сильно похожи, но… — Нет, Серёж, ты прав. Проблемы надо решать по мере их поступления, а я слишком стараюсь все распланировать. — Дурной пример заразителен, — усмехнувшись, он наклонился вперед и задул свечку, горевшую на середине стола. — Но я стараюсь планировать меньше. И тревожиться тоже. Рационализировать свои страхи, знаешь? — Я знаю, — Олег кивнул ему, улыбаясь одними глазами — так, как умел лишь он, — и очень горжусь. — Только гордишься? — искренность Разумовскому необходимо было дозировать. Он состроил недовольное лицо, разыгрывая огорчение. — И всё? — Еще люблю. И голову теряю — почему-то все сильнее и сильнее. — Ну вот, совсем другой разговор, — расплылся в улыбке Серёжа. — Пропустим десерт. Хочу скорее домой, Олеж.***
Один поцелуй выплавился во второй и третий — Серёжа не заметил, как это произошло, но задумываться точно не собирался. Дорога в башню «Вместе» прошла в тумане из мимолётных касаний рук, зелёных и красных светофоров, свежести ночного города. Лифт — к несчастью, стеклянный — поднимался быстро, хотя и недостаточно быстро. Серёжа пытался сдержать стон, но получилось у него, мягко говоря, плохо — Олег, стоя к нему вплотную, спиной к прозрачной стене, щекотал хриплым дыханием шею, и вынести это молча было невозможно. — Так нечестно, Волче, — заявил Серёжа, поднимая глаза на телохранителя. — Ты даже меня не касаешься, только стоишь тут и… — И правда, не трогаю, — с самодовольной улыбкой заметил Волков, — а ты уже поплыл. — Не воображай о себе слишком много, — пробурчал Разумовский в последней попытке сохранить лицо. Его бунт был подавлен в зародыше: Олег запустил руки ему под пиджак, сцепил в замок на пояснице и прижал любовника ближе. — Так лучше? — Значительно. Серёжа поймал себя на мысли, что безнадежно завис в волнах чужого тепла. Никаких телячьих нежностей — только волчьи. От пиджака Олега пахло хвоей и сигаретным дымом, а от его волос — чем-то сладким и травяным. Зайдя в квартиру, Серёжа успел только отключить Марго и стащить кроссовки. За спиной тут же появилась дверь, на затылке — чужие ладони. — Мое сокровище, — тихо произнес Волков, не целуя, но склоняясь так близко к его лицу, что чувствовалось почти также. Олег поцеловал его в шею. Его язык оставлял за собой влажную дорожку прохлады на бледной коже. Одежды стало слишком много, а точек соприкосновения — слишком мало. Недопустимо. Вскоре на Олеге остались черные брюки, на Серёже — белье и расстегнутая белая рубашка. Проходя в спальню, Разумовский бросил взгляд на зеркало — они, словно клетки на шахматном поле, подходили друг другу вопреки различиям. В отражении переплелись в поцелуе тела — бледное и смуглое. Отражалось что-то белое и черное, рыжее и темное. Веснушки и мелкие родинки. Север и Юг. — Иди ко мне, — ласково позвал его Олег с кровати. Без бьющей по ушам музыки, без мигающего света и запаха сигарет, въевшегося в стены, всё чувствовалось иначе. Серёжа ощущал себя не просто раздетым — казалось, словно бы на нем вообще не осталось кожи, и прохлада обжигала ему кровь изнутри. Сердцебиение глухими ударами гнало эту мятно-ледяную субстанцию по кровеносным сосудам. Через гулкий стук в ушах, Серёжа расслышал собственное имя, и магнитная стрелка компаса повернулась к югу — на его талию легли чужие ладони, теплые и крепкие. Волков поменял их местами; от прохладной простыни по спине Серёжи побежали мурашки. Три поцелуя: в скулу, в уголок губ и висок. Серёжа сглотнул, откидываясь назад. Света было слишком много — и, в то же время, недостаточно. Всегда скрытые под черной водолазкой мышцы, плечи и руки Олега стоили того, чтобы включить дополнительную лампу. Серёжа дал себе минуту, чтобы полюбоваться; глаза Олега, теплые из-за освещения и потемневшие от возбуждения, смотрели на него, обещая слишком многое. — Ты нервничаешь? — негромко спросил Олег. Его губы щекотали шею Серёжи. — Нет, — ответил Разумовский, а потом, подумав немного, добавил, — Почти нет. Я просто слишком трезвый. — Слишком трезвый — это как? — не понял Олег. — Что ты имеешь в виду? — Долго объяснять. Начни с себя, — попросил Серёжа, чувствуя, что первым не сможет об этом заговорить. — У тебя были серьёзные отношения в армии? — Были. Олег не выглядел разочарованным. Он сел на постели и помог приподняться Серёже; их колени соприкасались. — Его звали Шура. Мне казалось, что мы связаны, до самой смерти, как в сказках бывает, — Волков грустно улыбнулся, его широкая ладонь бесшумно гуляла по колену Серёжи и выше — он, кажется, даже не отдавал себе в этом отчёта. Разумовский кивнул, прося продолжать. Он знал, что у Олега были какие-то незначительные связи до армии, но про загадочного Александра Потёмкина не распространялся ни сам Олег, ни даже Дракон, которому для сплетен лишние причины не требовались. — У нас была безумная, очень сильная адреналиновая привязанность — как наркотик: сначала опасность, секс в доказательство того, что мы еще живы, и новый виток опасности. — Почему вы расстались? — вырвалось у Разумовского. Мысль о том, какой страстный, по описанию Олега, секс был у него с Шурой, злила. Серёжа, по-хорошему, должен был закрыть эту тему, отвлечь любимого поцелуем, но… — Не отвечай, если не хочешь. Если это слишком… — Мы вернулись на гражданку вместе, чуть позже Дракона, — начал Олег. — Я думал, что станет только лучше — теперь, когда нет постоянного страха смерти, и климат поприятнее, но вышло совсем не так. Шурка решил идти за своей мечтой: он еще до армии бредил журналистикой. Мы жили вместе какое-то время, но это больше не работало — не было общих тем и интересов. Грубо говоря, кроме ночных кошмаров и секса, нас ничего не связывало, а решать бытовые конфликты с помощью последнего оказалось тупиковой идеей. Волков пожал плечами. Его ладонь продолжала чертить на колене Серёжи какие-то тайные письмена, посылая искры тепла вверх по кровотоку. — Спасибо, что рассказал, — Разумовский накрыл его руку своей. — У меня история чуть прозаичнее: я почти все время посвящал информатике, а потом, когда «Вместе» пошел в разработку, много времени проводил с отпрысками своих инвесторов, Алтаном и особенно Кирей. Он знакомил меня с золотой питерской молодежью, любил посещать разные вечеринки: легкие наркотики и много алкоголя — мало что помню о том времени. Желтые ящерицы, широкие ярко-оранжевые крылья бабочки, жар на лице, эйфория и острое чувство одиночества, приходящее сразу после. — Нет-нет, я все осознавал, — быстро добавил Серёжа в ответ на обеспокоенный взгляд Олега. — Защита, обоюдное согласие, все такое. Просто… эмоционально эти вечеринки ощущались, как белый шум. Ничего важного, ничего, что стоило бы запомнить. Были вещи, которых Серёжа не сказал. Например: быстрый и обезличенный опыт не подготовил его к тому, что меняется, когда в игру вступают чувства. Например: он никогда не раздевался перед тем, кого любит. Например: он не отдавал контроль над собственным удовольствием тому, кому доверяет. Это все будет впервые с Олегом. — Просто, когда у тебя нет чувств к человеку, — продолжил Серёжа, зябко поводя плечами, — ты пытаешься это как-то восполнить, заменить алкоголем, или что-то в этом духе. А с тобой я слишком трезвый, — «и волнуюсь» — про себя договорил Разумовский. Олег не ответил. Он подался вперед и поцеловал его в скулу. Зарылся носом в волосы, золотые под светом лампы. Серёже хотелось расцеловать каждую родинку на загорелых плечах, попробовать на вкус его кожу — везде, куда сможет добраться. Волков прижал его еще ближе; широкие ладони мягко огладили спину под рубашкой и ягодицы, сжали их, на что Серёжа, задохнувшись, низко простонал и замолк, поджав губы. — Хочу тебя слышать, Серёж, — в самое ухо прошептал Олег. — Не сдерживайся. — Только если ты тоже не будешь, — выговорил Разумовский, прищурившись. Он обвил руками шею Волкова — контакт ощущался, как ладонь на батарее — настолько сильной была разница их температур. Эта разница не продержалась долго. С каждой минутой жар спускался с щек Серёжи к шее и груди, затапливая веснушки. — Ты такой отзывчивый, — приглушенно заметил Олег. Его пальцы погладили нежное местечко за ушами, и вырвавшийся у Серёжи звук очень мало напоминал человеческую речь. Он замурчал — средь бела дня — ну, ладно, технически вечером, но... — И красивый, господи, Серёж, ты просто чертово искусство. Как все твои картины вместе взятые, только настоящий, теплый и… — И твой, — договорил Разумовский. Он расстегнул на Олеге штаны и потянул их вниз. Подался вперед — против гравитации и собственных страхов — вперед, к сухим теплым губам. — Мой, — довольно оскалился Волков. — Мой хороший. Серёже казалось, что вся его кровь прилила к щекам. В паху скручивалось тугим узлом возбуждение. Олег поднял взгляд, намереваясь что-то спросить. — Она в верхнем ящике, — подсказал Серёжа, — достань, пожалуйста. — Ты не хочешь начать с чего-то менее сложного? — И более обезличенного? — откликнулся Разумовский, морщась. — Нет, хочу видеть тебя и чувствовать — без полумер. Ему показалось, что Олег сейчас скажет что-то в стиле «ну, приказы начальства не обсуждаются», но он ошибся. Волков наклонился и поцеловал его — увереннее и крепче, чем до этого, а затем встал, чтобы найти смазку. Вернувшись, он устроился между ног Серёжи — слишком далеко от конечной цели — и приник к нежной коже, оставляя поцелуи-ожоги. Борода делала эти поцелуи втройне чувствительными, прожигающими насквозь. Серёжа застонал, комкая подушку в ладонях. — Олеж, ну не дразни, я же говорил, чего хочу. — Я помню. Всё будет. Ты просто слишком вкусный, — объяснил Олег, с неохотой отрываясь от внутренней стороны его бедер. Он продолжил свою сладкую пытку, прикусывая чувствительную кожу и подбираясь к основанию члена. — Волче, — предупреждающим тоном начал Серёжа, — Я сейчас кончу, засну, и будешь со своим стояком сам разбираться. — Ладно, раз ты перешел на угрозы, не буду больше, — усмехнулся Волков. Он был осторожен — так же, как и во всех касающихся Серёжи аспектах. Его забота проявлялась в мелочах — от разогретой на пальцах смазки, до лишней подушки под бедрами. — Так не больно? Серёжа отрицательно покачал головой — на членораздельные звуки он был уже неспособен. Время, словно волшебное зеркало, разбивалось на сотню сверкающих осколков и собиралось заново. Эти острые, обжигающие грани горели у него на коже. — Достаточно уже, Волч, я не могу больше ждать. — Ты уверен? Разумовский трагический вздохнул. — Ты же видел в ванной мои секс-игрушки, к чему так осторожничать? — Тысяча извинений, лисёнок, но твои игрушки до меня немного не дотягивают, так что не беги впереди паровоза. Свободной рукой Олег приподнял ногу Серёжи под коленкой, меняя угол. Снова толкнулся пальцами. Разумовский ахнул, резко выдохнул воздух и зажмурился от прошившей его волны удовольствия. Волков же, считав его реакцию, повторил движение еще раз и еще. Вскоре он отстранился, чтобы найти в кармане брюк презерватив, надел его и передвинулся выше, оказавшись с Серёжей лицом к лицу. Потемневшие глаза смотрели восхищенно, голодно и ласково. — Ну хватит меня мучать, Олеж, мне нужно… Первый толчок — ощутимый, но всё-таки осторожный, заставил Серёжу замолчать. На втором он сжал плечи Олега ладонями, нуждаясь в точке опоры. — Вот так, мой хороший, мой ласковый, — похвалил его Олег, переводя дыхание. — Ты так хорошо меня принимаешь. Серёжа зажмурился. Он и уши бы себе заткнул, если бы смог: видеть открытое, любящее лицо Олега и слышать его слова, пошлые и искренние одновременно, возбуждало до безумия. До стонов и всхлипов, сбивчивых просьб. Вместо слов и мыслей было солнце, горящее под опущенными веками.