«Сегодня в четыре часа после полудня приглашаю к себе на чаепитие. С собой брать ничего не нужно, целую сладко, Амели.»
«Может сходить всё-таки? — Берт крутил в пальцах бечёвку, которой было перевязано письмо, — отвлекусь, познакомлюсь с кем-то…»***
Пару раз в день, когда тревога вперемешку с унынием отступали, Лиам выходил в сад, хотел помочь сестре, но та, боясь, отказывала, из-за чего ему оставалось лишь сидеть где-нибудь под солнцем и дышать свежим воздухом вперемешку с ароматами трав. В этот раз, зайдя в покои, он остановился в дверном проёме, глядя на сестру, что убирала в комнате. — Что ты делаешь, сестрица? — он обратил внимание на художественные шпатели, которые она держала в руках. — Убираюсь, — как-то испуганно, даже напряжённо сказала она и кинула их в корзину. — Постой, — Лиам кинулся к ней, желая забрать свои инструменты, но то, что он увидел в корзине, поразило его ещё больше.— Что это значит? — там лежали ножницы, ножи для бумаги, бечёвки, и даже статуэтки — всё, чем он мог воспользоваться, чтобы навредить себе. — Прости, Лиам, но… — Ты считаешь меня ненормальным? — он никогда так не повышал голос на сестру, — сумасшедшим, да? Ты мне не доверяешь! — Постой, дорогой, — она хотела схватить его за руку, но тот отмахнулся. — Не надо относиться ко мне, как к ненормальному! Со мной все в порядке! — Ты не в порядке, Лиам… — Не разговаривай со мной так! — он перешёл на крик или даже визг. — Дорог… — Ты правда думаешь, что сможешь так меня обезопасить? — в его глазах горело безумие, — не смеши меня, сестра! Какие-то вшивые попытки меня обезопасить… — он раздраженно указал на корзину, — о-о-о, поверь мне, если я захочу… — Остановись, Лиам! — Я могу разбить кулаком зеркало и изрезать себя на мелкие кусочки, — парень махал руками, почти сбивая предметы, — или спрыгнуть с окна, что ты сделаешь? Запрешь окно и снимешь зеркало? Я могу разбить голову прямо об этот подоконник, — он со всей силой ударил ладонью по каменному подоконнику. — Перестань, прошу, — сестра не могла сдерживать слезы, но парня уже невозможно было остановить. — Могу отломать прут от спинки кровати и вспороть себя им, повеситься на собственных штанах. Что ты сделаешь? Запрёшь меня в пустой комнате? Не переживай, я расшибусь о стену, — задыхаясь в истеричном припадке он продолжал, сложно было разобрать смеялся он или плакал, а самое страшное, невозможно было угадать, что он сделает дальше. — Нет, Лиам, нет… — женщина упала на кресло и закрыла лицо руками, — остановись… — Да я возьму свечу и сожгу здесь всё дотла! — он с животной силой пнул корзину, что только что была опущена на пол. Жозефина завопила, зажимая уши, настолько невыносимо было слушать брата. — Остановись, умоляю… Лиам рухнул на колени, хватаясь за голову. — А-а-ах… — Что, что случилось? — вытирая слезы, сестра подбежала к нему и села на пол следом. Из носа на пол упало несколько капель крови. — О, Всевышний, сиди здесь! — женщина направилась в ванну за полотенцем, которое смочила холодной водой, чтобы замедлить кровоток, но, когда она вернулась, крови уже не было. — Кончилось, — Лиам взял полотенце и принялся вытирать окровавленные пальцы, немного помолчал, — пожалуйста, прости меня, сестра… Я. я был сам не свой. — Я знаю, Лиам, я знаю… — она помогла ему встать с пола и крепко обняла, утыкаясь в грудь, — я буду молиться о тебе каждую ночь, мой дорогой, каждую ночь. Прости меня… я не могу забирать у тебя всё, ты прав. — Оставь… я сам разберу вещи. И я спущусь к ужину сам. — Как скажешь, милый. Только не запирай дверь, и я позову тебя сама, когда гости разойдутся. Отель переполнен, места может не хватить. — Как скажешь, сестра. Женщина удалилась, оставив парня наедине с собой. Он сел в кресло и принялся рассматривать всё, что лежало в корзине. — Даже иглы с нитками забрала… — Лиам понимал, как бы женщина не держала лицо, она считала его больным. И причиной его трапезы после гостей состояло не в том, что на него могло не хватить места. Просто она боялась, — как низко я пал… — парень крутил в руках ножик, которым обычно точил грифели и внимательно разглядывал остриё, а затем кинул обратно в корзину и задвинул под тумбу.***
Подобрав наиболее подходящий туалет для светского чаепития, Берт направился к особняку семьи Амели. Внутри всё выглядело по-настоящему дорого, прислуга стояла около двери, ожидая приказа госпожи, хозяйка сидела на диване, вальяжно закинув ногу на ногу и поедала канапе, слушая сплетни подружек, которыми успела обзавестись за столь короткий срок. Вокруг на пуфиках, диване и креслах сидели девушки разных возрастов и еле слышно щебетали о чем-то. — Ох, Берт! А вот и наш художник! Познакомьтесь, дамы. Парень учтиво поцеловал тыльную сторону ладони каждой девушке и сел в указанное Амели место — рядом с ней. — Чай, кофе или шампанское? — Не отказался бы от игристого. — Жозель! — крикнула хозяйка, — принеси Берту бокал шампанского! Угощайся закусками, попозже принесут десерт. — Спасибо, Амели. — И этот местный конюх… — продолжила одна из дам. Берту было явно неловко в столь светском обществе, что он всё время прятался выпиванием шампанского, а затем и кофе с закусками. Если к Амели за это время он уже привык, несмотря на повадки, она оказалась вполне простой девушкой, которая умело пряталась за маской избалованной девицы и раскрывалась только когда чувствовала безопасность, то с новыми знакомыми всё было тяжелее. Юноше, не привыкшему к жизни с прислугой, было больно смотреть на то, как они шпыняют служанку. — Может, отпустим Жозель? — немного несмело предложил парень. — Почему это? — возразила одна из дам. — Она стоит без дела битый час, а могла заниматься чем-то нужным, — тон собеседницы явно раздражал художника, но он умело скрывал это за своей фирменной лисьей ухмылкой. — Берт прав, Жозель, ты свободна! Но держи ухо в остро! — скомандовала Амели, а потом, когда гостьи отвлеклись, положила свою ладонь на ладонь парня, — тебе здесь неуютно? — спросила на ушко. — Нет, всё в порядке, Амели… — Может, попросить ещё спиртного? Ты же знаешь, тебе полезно заинтересовать дам. Мне самой не нравятся эти курицы, — она незаметно указала веером на двух девушек, сидящих в креслах, одна из которых была готова вступить в дебаты с парнем, — но они хорошие информаторши. Так что я их терплю… И ты потерпи. — Все в порядке, Амели, я же говорю. Просто не привык к этим сплетням, — в голову больно ударила мысль о спиртном, — «Я становлюсь, как отец, не могу без выпивки. Этого не должно произойти.» — А вы чего там воркуете? — прервала их одна из дам, — вы, художник, чего можете рассказать о себе? Какой-то вы немногословный. Не таким вас представляла Амели. — Ну, смотря, что вы желаете обо мне знать, — Берт встал с места и обошёл девушку со спины, положив ладони на кресло, — при вашем желании я могу многое рассказать… Следующие несколько часов парень удивлял гостей своей эрудицией, рассказывая о том, чего они, живя в теплице из прислуги и родительских денег, увидеть не могли. К вечеру, когда гостьи разошлись и они с Амели остались вдвоём, она довела его до двери. — Ты понравился Серен. — С чего такие мысли? — Я видела, как она на тебя смотрела… — А ты ревнуешь? — хитро сощурился парень. — О, не смеши меня. Я не из этих глупых девиц, мечтающих о сердце красавца-художника, я всё прекрасно понимаю, — она села на перила и слегка приподняла платье, оголяя щиколотку, а затем и колено, обтянутое кружевным чулком. Тяжело вздохнув, Берт придвинулся к ней, проводя пальцами по внутренней стороне ноги, доходя до бедра, от чего девушка затаила дыхание, приподняв подбородок. — Я рад, что наши мысли и намерения схожи, Амели, — взглянув на раскрасневшуюся девушку снизу-вверх, он наконец запустил руку между ног, впиваясь губами в шею, ключицы и ниже между грудей любовницы, обжигая её тонкую кожу дыханием. Не смотря на своё мастерство в искусстве любви, он никогда не был нежен с Амели, но, казалось, ей даже нравилась его грубость в постели и каждый раз она податливо изгибалась под его сильным телом. — А-ах, Берт, — изнемогая, простонала Амели, а затем резко отодвинула его, отпихивая рукой, — отец совсем скоро явится. — Не переча, юноша отстранился и поправил рубашку, которую та сжимала в порыве, — встретимся еще на неделе, — девушка спрыгнула с перил, и открыла ему дверь, закусывая губу. — Несомненно. «Я и не думал, что без тебя будет так тяжело. Почему без тебя так плохо…- он сидел, облокотившись локтями на колени, перебирая пальцами волосы, — почему… почему так плохо.» — не помогали ни работа, ни алкоголь, ни отвлечение на похоть. Даже во время прелюбодеяний с Амели мысли о Лиаме прилетали в самый неожиданный для этого момент. После содеянного он чувствовал себя еще более мерзко, хотелось помыться изнутри, взять скребок и соскрести всю грязь. Он поднял голову вверх и принялся растирать лицо руками, — что чувствовал тогда ты? Приятно ли тебе было? «Я не могу, не выдерживаю. — скатился на пол, — твою мать…» — во рту ощущался привкус горечи, грудь сжимало тугой веревкой, он уже подумал о том, чтобы снова взять из кладовой бутылку спиртного, но остановился. — Что я творю… Все эти похождения, пьянства. Как животное мерзкое. Безвольное. «Почему ты так поступил, почему? Что произошло…» — сейчас, когда злость прошла и он мог иначе посмотреть на ситуацию, в голове всплыл образ Лиама, как тот, с забинтованными руками и красными от слез глазами, заикаясь, пытался что-то сказать. Или не пытался? В нем будто боролись два желания. Почему он был перебинтован? Берт вскочил с кровати и начал копаться в ящиках тумбы, на самом дне среди кучи рисунков он нашёл тот самый портрет Лиама, который коряво начертил на занятии, пока тот не видел. Тот самый портрет, с которого всё началось. Он бережно разложил его на постели и разгладил пальцем, сам сидя на полу. Всмотрелся в каждую черту. Конечно, с того момента его мастерство возросло, и сейчас он смотрел на это, как на каракулю, но сердце также грело родное тепло. Не смотря на всё содеянное, он понимал, что роднее человека для него, увы, в этом мире не найдётся. И Амели или еще кто-то, периодически, согревающий его постель, не смогут заменить его. Берт водил подушечками пальцев по «лицу», будто оно было настоящим. На рисунок упала слеза, оставив неровное пятно, отчего парень быстро убрал листок на тумбу, оставив сушиться. «Я должен с ним встретиться… но хватит ли мне смелости…» — немного посидев так, смотря в точку, художник, зажигая вторую свечу, отлил в чернильницу немного чернил, взял перьевую ручку и принялся писать.Дорогой, Лиам.
Лиам.
Мой милый ландыш (зачеркнуто с особым усилием)
«Ландыш. Возможно, это письмо окажется сумбурным набором слов, потому что мне сложно сформулировать мысль после всего, что случилось.
Мне режет сердце мысль о твоей связи с этой замухрышкой, Эллинор и поверь, в тот день, я готов был придушить вас обоих. И я не могу даже представить, как и при каких условиях это произошло.
Ты всегда был для меня ангелом, готовым своим светом излечить любую душу. Помню тот день на лимане… Еще в начале нашего пути, когда мы прибежали грязные и мокрые в отель, сводя с ума твою сестру, в тот день ты стоял против ветра, словно нежная паутинка на ветру, что развивалась так легко, но при этом была прочна и готова выдержать любую неудачу, что упадёт на неё. Я полюбил тебя тогда, хотя я этого не понимал. Попал, как глупый мотылёк в паутину и барахтался-барахтался, пока не сдался.
И я люблю тебя сейчас, когда паук высосал все соки и невозможно дальше дышать.
И как я хочу узнать, что послужило причиной твоего поступка. И что произошло в твоей голове, почему мой нежный ландыш так быстро завял, и я обязательно это узнаю.
Мне бесконечно стыдно и больно за тот поступок, как я ударил тебя, а ты, не желая причинять мне вред, просто стоял, принимая свою участь. Ты никогда не желал мне вреда и был готов отдать последнее, что у тебя есть. И я не верю, что такой цветок, как ты, ландыш, способен плюнуть так глубоко в душу, нет. Прошла неделя. Или больше? Как мы расстались, возможно навсегда. Я не знаю. Не хочу этого знать, мне страшно думать, что я больше никогда не увижу ту лучезарную улыбку и бесцветные глаза измазанного в краске юноши, не ощущу твои прикосновения, не услышу разговоры шёпотом перед сном и беззвучный смех, не отведаю красных яблок на крыше сарая. Я бросал косточки через себя, а ты, неодобрительно смотрев, складывал в кармашек. Не почувствую запах ландышевого масла, которое ты так любишь добавлять в воду. Я боюсь этого, наверное, больше смерти. И принимаю это как данность. Я не смогу простить того, что ты сделал. Никогда не смогу. Прости меня за это. Хотя, можешь не прощать, я уже многого успел натворить. Я пишу это письмо, возможно, на прощание, потому что боюсь, что мне не хватит мужества сказать тебе все в лицо. Ты показал мне, что быть слабым — не порок, и сейчас я слаб, как никогда раньше. Можешь не отвечать на это, если хочешь. Сожги, порви, да хоть съешь это проклятое письмо.»
Когда-то (всегда) твой, Берт Франсуа Буше.
***
Берт зашёл в отель, внутри было темно, посреди гостиной находился стол, в воздухе стоял сильный цветочный аромат, подойдя ближе он увидел раскрытый гроб. В гробу, в ажурной черной рубашке с горлышком лежал Лиам, всё его тело было украшено белыми цветами: лилиями, розами, пионами. Лицо его, освещаемое тонкой полоской света из окна, было будто фарфоровым, на губах виднелась еле заметная улыбка, белые пушистые ресницы прятали синяки под глазами. Его пшеничные волосы были разбросаны на подушке, казалось, он спал и вот-вот проснётся, но дыхания не было. Берт схватил его за руку, но та была ледяной. — Нет…- он начал трясти его, — нет-нет-нет. Кто-то подошёл сзади и положил тяжелую руку на плечо. — Да, мой дорогой. Его больше нет, — Лицо Жозефины было изнеможено, мешки под глазами и впалые щеки не скрывал даже макияж. Не веря своим глазам, Берт сделал шаг назад, взглянул на руки, все плыло, голова кружилась. Сделав ещё шаг, он почувствовал, как падает, но кто-то умело подставил ему стул. Тяжело дыша, еще раз поднял глаза и увидел неподвижное тело возлюбленного. — Нет… — тело лихорадочно тряслось. — Что ты чувствуешь, Берт? — Эллинор, внезапно появившаяся из темноты, села рядом. — Что? — Что ты чувствуешь? — Какого чёрта, Эллинор? — Что ты чувствуешь? Боль, грусть или, может, облегчение? — Боль, — рявкнул парень, не понимая, зачем она его донимает. — Боль утраты любимого? — Уйди, Эллинор. — Почему ты пришёл сегодня? — она не отставала. — Я… я хотел поговорить. — И не успел, какая досада, — девушка смеялась над ним, — ты правда любишь его или тебе просто стало тоскливо? — Что? — Ты правда любишь его или тебе стало тоскливо? — она смотрела ему прямо в глаза, будто, считывая душу. — Нет, я люблю его. — Но разве, когда любишь, так поступаешь? Перед глазами снова всплыл момент, когда он с силой ударил по лицу Лиама, а тот, ошарашенный, даже не шелохнулся. — Почему ты ушёл тогда? — Я…я испугался. Я думал, нам обоим нужно было время, чтобы остыть. — Ты что дурак?! Ты прекрасно знаешь, что делаешь это только для себя! Ты просто, как всегда, оправдываешься! — рядом встала Амели, она пренебрежительно смотрела сверху вниз. — Играть роль мученика настоящее удовольствие для тебя. — Амели? Что ты тут… — Я пришла на похороны. А вот что ты здесь делаешь? — её звонкий голос резал слух. Берт встал со стула и бросился в сторону, он подбежал к зеркалу и сдёрнул с него бордовую ткань, глядя на себя, принялся неистово бить по щекам, пока те не покраснели. — Он заботился о тебе всегда. Всегда, когда ты был немощен. Жалок, беспомощен. Он позволял тебе колотить свои ноги, когда тебе было плохо. А что сделал ты? — отражение заговорило с ним, мигрень сдавила виски, в ушах запищало. — Я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, — он резко развернулся, но дорогу преградила Жозефина так, что парень врезался в неё. — Ты убежал. Ты убежал, не слушая его. Когда ему было так плохо. И что теперь? Ты больше никогда не увидишь его, ты, ты погубил моего брата. Это твоя вина, — она давила его, прижимая к стене. — Такой хрупкий мальчик, словно хрустальный бокал. Так легко надломить эту ножку. — Эллинор, стоявшая рядом с бокалом, резко раскрыла руку, осколки хрусталя полетели в разные стороны. — Это ты виноват. Ты виноват… — Нет-нет-нет!!! — он протиснулся сквозь девушек и кинулся к двери. Выйдя на улицу, огляделся — то был задний двор особняка. Перед ним лежал Лиам. Он сбросился с окна и упал прямиком на каменное крыльцо, сломанная шея изгибала голову неестественным образом, под телом растекалась лужа густой алой крови. — Ты не помог ему. А мог, — Жозефина снова подошла, положив руку на плечо. Берт закричал, но голоса не было, он пытался кричать еще и еще, но ничего не происходило, к нему подошла Амели, она зачерпнула в металлический бокал крови с пола и протянула ему. — Выпей, станет легче. — кх-кх…а-а-А-А-А, — вырвалось из груди Берта, и он наконец проснулся, постель под ним была мокрая, дыхание больно перехватывало. Не успел он открыть глаза, как те стали слипаться, заново погружая его в сон, — «нет-нет-нет, нельзя, нельзя засыпать», — перебарывая себя, дотянулся до спичек и поджег свечу. Сквозь боль глаз, привыкших к темноте, смотрел на пламя, пытаясь пробудиться. Придя в себя, надел бриджи и сорочку и, будто в бреду, побежал к отелю Солсбери. — А что, если он что-то сделал с собой… — с момента их последней встречи прошло больше недели. Света в окне видно не было, врываться в чужой дом вот так среди ночи было неуместно, тогда Берт решился на путь, который уже совершал — через сухую иву. Прыгнув на нижнюю ветку, подтянулся и пополз вверх, окно было закрыто, что послужила звонком для очередного приступа паники, Лиам никогда не закрывал окна. Прислонившись к стеклу, вгляделся в темноту и ничего не увидел. — Нет, не может быть… В напольном зеркале мелькнуло легкое шевеление — Лиам ворочался во сне. — Слава Всевышнему, — Берт спрыгнул вниз, — «Живой… это главное… Он живой. Завтра надо разобраться с остальным. Навестить его.» — уже спокойнее он брел домой, снова и снова прокручивая в голове сон, пытаясь разгадать его.***
— Есть для тебя заказ, — Амели громко хлопнула по столешнице. — Что? — Берт, отвлёкшись от работы, поднял голову. — Заканчивай раскладывать эти вонючие кабачки, сегодня в семь жду тебя у себя, я нашла тебе клиентку на портрет. — Это баклажаны, — раздраженно фыркнул парень. — Тем более. Ну так? — А-а. Подожди, что? Как? — Знакомая. Тётушка одной из вчерашних гостей. Я же говорила, что тебе полезно со мной водиться… Хочет свой портрет в гостиную. Сегодня придёт ко мне, зовёт тебя, поговорите, блеснешь умом, скажешь пару умный фразочек, растопишь сердце дамы… Потом можешь остаться у меня. Папенька придёт поздно, в покои не зайдет, — она брезгливо положила платок на столешницу и облокотилась на него. — Вот как… Спасибо, Амели. Она же знает, что я не закончил училище? — Ей это знать не обязательно, она вообще в искусстве не разбирается. Так что всё пройдет отлично, я уверена, — девушка еле заметно улыбнулась и ушла. — Черт, к Лиаму же хотел… — он взглянул на баклажан, — что вообще на меня вчера нашло? Бегал пол ночи… Хоть не додумался ему письмо засунуть в окно. Надо окошко настежь открывать перед сном и с алкоголем заканчивать, а то натворю ещё чего.***
Стук в дверь, скрип. Лиам стоял у окна и не оборачивался. — Прошу прощения, госпожа Жозефина просила передать вам ужин и этот отвар, не знаю, что это… — Эллинор… — Я поставлю? — Можешь унести, я не буду. — Но госпожа Солсбери… — Прости, Эллинор, я не приму и крошки из твоих рук. Я спущусь и сделаю всё сам. Девушка замолчала, не зная, что сказать. — Я не рассказал сестрице про тебя. У неё так много работы, а я, к сожалению, сейчас не в состоянии помочь ей. Но я тебе советую обходить эту комнату и меня стороной. — Не чурайтесь меня… — Руки служанки тряслись, еле удерживая поднос. — Или ты правда думала, что я смогу простить? О, Эллинор, я способен на многое ради дорогих мне людей, поверь, я готов простить самые страшные вещи, но не тебе. — П…простите. — Ты же видела меня, ты же понимаешь, что тогда я мог убить тебя, если бы не стекло в ноге и моя медлительность под действием твоей отравы. Я и себя мог убить. — Д…да. — И ты должна понимать, что с того дня всё изменилось. Я никогда не стану таким, каким был раньше. И я не могу быть уверен, что не сделаю ничего и дальше. И правда, в её глазах стоял уже не тот милый парень-подросток, казалось, в ту ночь он повзрослел. В нём умерло что-то. — Зачем ты сделала это, Эллинор? Она не могла вымолвить и слова, горячие слёзы текли по щекам, капая на дубовый поднос. — Зачем ты это сделала? — Потому что я влюблена в вас, Лиам. — Разве так поступают с теми, кого любят, Эллинор? — Нет, но… Но я. — Маленькая девочка, не знавшая любви. Так хотела быть любимой. Но насильно мил не будешь, Эллинор. Ты должна была понимать это. Из всех возможных способов ты выбрала самый самый клятый, — чувствуя накипающую злость, он сжал подоконник до побелевших костяшек. — Уходи, Эллинор. Ужин можешь выбросить или съесть сама. И не заходи сюда более никогда. Она молча вышла из спальни, и только когда Лиам услышал захлопывание двери, он обернулся, прошёл по тёмной комнате и, скинув с себя одежду, лёг на кровать, положив пальцы на выпирающие рёбра: «А что, если я правда болен? Опасен для людей?» Сон совсем не шёл, пребывая в полудрёме, парень мял постель, пока совсем не утомился. Неразборчивые картинки мелькали перед глазами, как только у него получалось хоть не на долго уснуть. Проснувшись окончательно часа в четыре утра, он, не выдержав муки, надел первое, попавшееся на глаза и вышел на улицу. Погода было прохладной и покрывала кожу мурашками при каждом дуновении ветерка. Пройдя к излюбленному сараю, Лиам сорвал ранний кислый виноград, забрался на крышу и принялся завтракать, наблюдая за утренним пейзажем. Сердце снова защемило болью одиночества и обиды. Ему не хотелось мучать себя в этот раз, но выносить эту боль было практически невозможно, отчего он тихонько застонал. Спрыгнув с крыши, юноша побрёл по городу, намереваясь дойти до лимана. Перешел главную улицу, протиснулся между домами и вышел на старый небольшой деревянный мост, под которым текла река. Мост был слаб для карет, но жители, естественно, не ремонтировали его и переправлялись каждый раз, рискуя жизнью. Облокотившись на перила, Лиам повесил голову, наблюдая за течением, за мелкой рыбешкой, плещущейся в воде, за упавшими листьями. Простоял так немного, пока сердце не успокоилось и уже хотел направиться в отель, опасаясь того, что Жозефина заметит его уход, как его взгляд задержался на человеке, вылазящим из окна первого этажа хорошо богатого каменного дома. Человек, что-то говорил, вися на оконной раме и его лица видно не было. Напоследок послал воздушный поцелуй и спрыгнул. Когда он повернулся, солнце озарило хитрую лисью улыбку и слегка румяные щеки. То был Берт.