Опереточный злодей

Семнадцатого сентября девятилетнему Алёше Веретковичу стало заметно хуже. Платонин, что в одиночку носил и расставлял в лазарете новые койки, отдал его маме в палату собственный самовар, чтобы больным вовремя давали тёплое питьё. По незнанию он предложил было ослабшему мальчику гуляш из дикой утки, приготовленный Ренфильдом, но был вовремя пойман за руку лечащим врачом. Тот доходчиво на отборной приграничной трасянке, щедро пересыпанной латинизмами, объяснил и упырю, и Алёше, и маме Алёши, и всем вольным и невольным слушателям, что при брюшном тифе пациенту нужна щадящая диета. А всем сердобольным, но недалёкого ума доброжелателям следует спрашивать сперва у специалиста, а потом всё равно нельзя. В общем, вышел из лазарета Платонин в глубокой тоске. Умылся и переоделся, как того требовала санинструкция — он не заражался сам, но мог быть переносчиком как бактерий, так и платяных вшей, — и отправился к здоровым поселенцам. Вчера он привёз из Мозыря четверых беглецов — ещё двоих задержанных в порту личностей он не опознал. Сегодня один из них уже куда-то запропастился. Кончались дрова, запаздывала полевая кухня, люди жаловались на всякое. Платонин вдруг с ужасом подумал: а ведь это люди, нормальные, способные к сотрудничеству, не агрессивные люди. Что же будет, когда в Заповеднике заведётся в таких же количествах навь? Конечно, ловить чертей в Мозыре не придётся, их-то ограда удержит, но в остальном ожидать следовало всякого. Вот старушке мешал ночью сквозняк — она полчаса чинно рассказывала об этом Платонину. А будь на её месте босорка, полфлигеля бы уже с порчей сидело. Соседи поругались, не поделив единственный на этаже стул — а мертвяки на их месте грызлись бы вовсе не фигурально. Обворованный четырнадцатого числа гражданин, у которого Платонин уже принял заявление, снова пришёл интересоваться, не нашли ли его часы — а вот морок бы не спрашивал, он бы подкараулил обидчиков спящими и влез бы им в мозги своими длинными пальцами-иглами. День выдался долгим. Одна радость — Нина и Оля снова попросились подвезти после дежурства. — А правда, что когда упырь женится, он людей больше не убивает? — Огорошила вопросом Оля, как только они сели в машину. — Раз в год всё равно надо, — честно признался Платонин. — И суть не в женитьбе, а в заботе о донорах. Есть же методички на эту тему, если вам интересно. — Говорят, вы разводов совсем-совсем не признаёте, — подхватила Нина. — Это что ж получается, если уж обвенчалась с несмертом, то всё, терпи до гроба? Оля фыркнула: — Глупость же, а если характерами не сошлись, что делать? Платонин обернулся на пассажирок, заглянул им в души. Олю жгло простое любопытство, а вот Нина задумчиво примеряла роль такой жены на себя. Плохо дело. — Начнём с того, что брачные традиции упырей — тема запутанная. Они были разными в разные эпохи и в разных обществах. Вы читали «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса? Почитайте, познавательно. Так вот: разводы несмерты не давали, например, в лилианских культурах, где их официальная церковь не позволяла. А также в случаях, когда не хотели делить с бывшей женой или мужем имущество. Ну и главная причина не отпускать от себя супруга-человека — безопасность: мало ли, кому проболтается. Сейчас мы больше не прячемся, крупной собственности нет, так что разводу ничто не препятствует, захотели — сошлись, расхотели — разбежались. — А супруга бессмертие получает, или вы им только за особые заслуги заражаете? Говорят, вы потому переливания крови в своих сектах запретили, что бессмертие через неё передаётся, это так? Платонин едва успевал отвечать. — Бессмертие предлагают достойным. А глупый запрет на переливание крови — это от жадности, старые упыри просто не хотят, чтоб их супруги донорствовали для кого-то другого. — Кстати, а есть ли какое-то ограничение, сколько жён может взять упырь за раз? И чем вас моногамия не устраивает? — Я напомню, несмерты вынуждены были веками прятаться от гегемонов-вурдалаков, притворяясь людьми. Наказание по обвинению в многожёнстве обычно куда легче, чем за ересь бессмертия. В моногамном же браке единственный супруг-донор попросту долго не протянет, — Платонин вздохнул и вспомнил наставления Шохиной. — Упырь-однолюб — это смертный приговор объекту его любви. Полигамия стратегически выгодна и несмерту, и его близким. Чем меньше у несмерта семья, тем больше жизненной силы теряет каждый из её членов. Оттого-то и зовут «упырями» любых семейных тиранов… — А у вас, Сергей Лукьянович, сколько жён? — Хитро улыбнулась Оля. Уши Платонина порозовели: он и без наблюдения души чуял, что вопрос с подвохом. — Ни одной. Нет, жениться я ещё не успел, и пока не собираюсь: мне всего два года. Орден не разрешит, скажут, что не дорос ещё. Да и негде и не на что семью пока содержать. Молодые женщины переглянулись. Платонин совсем не хотел знать, о чём подружки успели сговориться за его спиной.

***

Вечером сторожка встретила Платонина тишиной и остывшей печью. Видимо, Ренфильд ещё не вернулся. Платонин снял сапоги — теперь, когда спать приходилось на полу, он быстро подхватил у навца привычку оставлять обувь у порога и ходить по дому босиком, — и сел за пишущую машинку. Он решил, пока есть возможность, привести в порядок начатый им тайком дневник наблюдений за Ренфильдом, эдакие записки натуралиста. Материал пока выходил разрозненный, но Платонин добросовестно, как учила Шохина, документировал все диалоги в точности, вместе с ремарками о поведенческих особенностях. Лучше потом выкинуть лишнее, чем упустить существенное, не распознав вовремя какой-нибудь неочевидный паттерн или тезис. Отдельными параграфами Платонин излагал и собственные соображения, это помогало придать мыслям стройность. С этого он и начал: выплеснул на бумагу то, что обеспокоило его днём. «Заповеднику нужен вожак. Мало просто запереть здесь навь, мы не сможем организовать их сами. Нас не будут слушать, у нас нет достаточного авторитета, чтобы разнимать навьи конфликты. Люди склонны собираться в малые группы, с лидерами которых работать удобнее, чем напрямую с неорганизованной толпой — но у нави с этим сложнее. Сомневаюсь, что два вожака уживутся на одной территории, в этом случае или придётся делить Заповедник на зоны и следить за порядком, или мы получим борьбу в худших традициях клановых войн. Разумеется, поддержка и сотрудничество с навьим атаманом, или, как они это называют, ольховым царьком, плохо вяжется с провозглашёнными принципами демократического централизма, диктатуры пролетариата и с социалистическим строительством. Но на первое время иного выхода не вижу. Навь не готова жить иначе. Нужно проделать немало работы, чтобы перевоспитать её, а перед этим нужно разобраться с корнем проблем. Просвещённый и гуманный лидер, способный одной только своей волей изменить общество, направить его на путь развития — это, конечно, утопический миф идеалистов. Но всё-таки просвещённый вожак лучше, чем вожак не просвещённый. Если нам удастся заручиться поддержкой такого вожака, удастся не просто сторговаться с ним, но сделать его нашим осознанным единомышленником, привить ему наши ценности — это серьёзно упростит нам задачу поиска общего языка с навьим народом. Нам позарез нужен не просто сильный и договороспособный навец. Он не должен быть импульсивным, склонным к необдуманным решениям — а это чрезвычайно редкое у них качество. Ренфильд ведёт себя именно так. Пока он здесь один, трудно оценить, насколько достойным вожаком он может оказаться. Он доминантен, это неоспоримый факт, к тому же жилет его расшит ольховыми листьями, что явно указывает на его желание стать эрлконунгом, навьим полевым командиром. Конечно, мы пока не знаем, как он взаимодействует с прочей навью. Но, с другой стороны, пока он здесь один и принимает меня как члена семьи, у нас есть шанс заручиться его поддержкой, сагитировать и завербовать его…» Слева на столе материализовалась чашка горячего чая. Платонин удивлённо уставился на неё, затем оглянулся на буржуйку — на растопленной печи уже стояла кастрюля. Как он мог не заметить? — Привет, Ферка, — поздоровался он в пустоту, спешно вынимая лист и пряча записи. — И тебе добрый вечер, — ответили из-за спины и почему-то снизу. Платонин оглянулся и вновь никого не увидел, лишь ощутил тепло и уют, исходившие от огромной тени, что окутала рабочее место. Как будто огромный нематериальный кот свернулся вокруг его стола. — Спасибо за чай. Но давай уговоримся на будущее: нужен какой-то условный знак, чтобы я знал, когда ты дома, а когда тебя нет. — Запросто, — мурлыкнула темнота. Ренфильд не спешил проявляться. — Глянь на дверь: я всегда пишу это, когда внутри, и стираю уходя. Платонин присмотрелся и действительно увидел неприметные на первый взгляд цифры «2-13», нарисованные мелом. — И что это значит? — спросил он. — «Дом». — Это какой-то шифр? Криптографическая шарада в духе «сочти число слова „дом“, ибо число это человеческое»? — Нет, — ответил Ренфильд. — Это номер моей палаты в лечебнице. — Странные у тебя представления о доме. Невидимый Ренфильд наверняка пожал плечами: — То было единственное место, где меня оставили в покое. Пока варился ужин, Платонин раздумывал, как подготовить почву для будущего сотрудничества, с чего бы начать. — Ферка, ты вообще знаком с классовой теорией? — Кое-что слышал, — навец всё-таки выполз из тени, чтобы почистить лук. — Был у меня один знакомец, что всерьёз ей заинтересовался. Платонин оживился: — Из нави? И что он из неё вынес? — Хороший вопрос, — буркнул Ренфильд. — Он понял её по-своему. Как по мне, людям она, может, и подходит, но тут уж не мне судить. А к нам-то её не применишь. — Почему? — Платонин хорошо знал причины, но ему было важно услышать, как их понимал Ренфильд. Тот вздохнул. — Хозяева порабощают на физиологическом уровне. Ты зависишь от них. В Улье всё, вообще всё завязано на Колоплута. Его сила поддерживает твоё изменённое тело, его воля решает, кем и чем ты станешь. Оборвёшь эту связь — останешься калекой, если вообще выживешь. — Ренфильд говорил ровно, спокойно, как наставник юнцу. Словно бы не в первый раз произносил эту речь: похоже, ему доводилось объяснять новичкам, куда они попали. — И касты у нас отличаются не просто набором правил, одеждой и знаниями — разница в возможностях действительно огромна. Неравенство в Ульях не экономическое, а биологическое, Серж. Это у людей можно взять ребёнка из трущоб, отправить в школу и выучить на управленца. В Улье если тебя назначили простым фуражиром, то у тебя просто не будет нужных органов в теле, чтобы подчинить себе воинов и командовать гвардией. — Это каких ещё органов, кстати? Ренфильд прижал к голове мотыльковые антенны. — У воинских каст есть дополнительная сигнальная система, у каждого Улья своя, и приказы они получают по ней. Тебе просто нечем с ними общаться, если тебе не прирастили модулятора, и сам ты их без чувствительного детектора не подслушаешь. Просто попробуй сказать что-нибудь муравью или пчеле — вот такой между кастами коммуникативный разрыв. А ведь сигналы ещё и расшифровать надо. И если мы говорим о рыцарях-оборотнях южан или драуграх северян, то шифры и коды для своих и чужих у них с серьёзной защитой. — Но ты, выходит, можешь их слышать… как-то чувствовать? Тебе за этим антенны нужны, да? — Внезапная догадка поразила Платонина: стабильная химера, с выдающимися охотничьими навыками, воевал в Бельгии… — Постой-ка, Ферка, ты сам воин? Мы раньше не встречали ни одного из вас! Почему вы не участвовали в боях? Ренфильд поник, сгорбился, и уставился на Платонина снизу вверх большими грустными глазами. — Что ты, Серж! Посмотри на меня, — для верности навец помахал хвостом. — Я же полузверь. Собака сторожевая, не более. Гладиатор для арены должен выглядеть занятно, поэтому мне и пришили всякое. Да к тому же будь я боярином, был бы у меня именной клинок, как же иначе? А троллям пользоваться благородным оружием не положено. Когти, зубы, шипы — вот и весь дозволенный мне арсенал. Шипов Платонин до сих пор не видел, но решил пока не трогать эту тему. Исследовать скрытые особенности тела навца он мог и позже — ночью. Ренфильд казался искренним и трогательно беззащитным, признаваясь в своём низком статусе. Только вот кое-что не сходилось. — Ты шибко образованный для тролля. К тому же они, говорят, вымерли. — Так если вы ни одного тролля не видели, откуда вы знаете, насколько мы можем быть образованы? — Ренфильд грустно усмехнулся. — Впрочем, мы отвлеклись. Ты про классовую теорию спрашивал, так ведь? Ренфильд очевидно увиливал. Но и ответ на свой первоначальный вопрос Платонин очень хотел получить. — Да, продолжай. Мне интересно, что ты о ней думаешь. — Значит, мы остановились на том, что не выйдет просто прийти, отменить аристократию и взять управление Ульем в свои руки. Но дело не только в физиологии. Лихослав сравнивал базисы: вы говорите, что у людей рабочие являются основным производителем благ в обществе, а высшие классы просто паразиты. Рабочий может работать без буржуя, буржуй богатеть без рабочего — нет. Так вот: в Ульях порабощённые люди к базису отношения не имеют. Всё, что необходимо для существования, там получают без нас, другим способом. А мы для Колоплутов — лишь предметы роскоши. Болонки и чесатели болонок. Бунт стригунов и цирковых уродцев общество перевернуть не сможет. Даже низшие касты рабов это не производительная сила, а инструменты. Да, Колоплуты могут извлекать выгоду, содержа нас, но не за счёт нашего созидательного труда. По крайней мере, не осознанного. Они используют нас так, как ты свою пишущую машинку. Если на ней никто не пишет — она стоит без дела, сама же не производит ничего. Потому что не способна ни нажимать собственные клавиши, ни вообразить, что такое текст и зачем складывать буквы в слова. Так и раб Колоплута лишён всякого механизма самостоятельно нажимать свои «клавиши», и возможности воспринимать и оценить созданное с его помощью произведение. Платонин медленно кивнул: — Кажется, я понимаю. Чудовищное отчуждение лишает вас человечности даже в большей степени, чем физические изменения. Но ты уже не в Улье, Ферка, тот кошмар закончился. Это людской мир, здесь всё может быть по-другому. Да-да, не будь так скептичен. Послушай, мы хотим вам помочь. Вместе мы найдём действенные решения ваших проблем. Ты сможешь вернуться к человеческой жизни… — Я не могу к ней вернуться, Серж. Не место мне среди людей. — Почему? — А почему ты сам живёшь на отшибе? — Широким жестом Ренфильд указал на спартанскую обстановку. — Ты молодой, девицам нравишься, но сюда-то их не приведёшь. И КомКоНавь своих сотрудников ценит, командировочные на жильё выдаёт исправно. Экономишь? — И всё-то ты знаешь, — удивился Платонин. — Сталкивался с нашими? Ренфильд пожал плечами и не ответил. Выждав время, Платонин попробовал снова: — Ты знаешь, что нарком Сталин планирует дать вашим поселениям автономии, на тех же условиях, что и для других пробудившихся народов? На самом деле вам больше ничто не мешает перейти на демократическое самоуправление. Создавайте свои советы, выдвигайте депутатов. Да, я понимаю, работа предстоит немалая. Понадобятся программы переобучения, планы организации хозяйств… Ренфильд вдруг оказался рядом, поднял Платонина и усадил себе на колено. — Что… В чём дело? — Это чтобы я мог лучше тебя слышать, Серж. Продолжай, — разрешил Ренфильд. И поступал потом так всякий раз, когда Платонин принимался рассуждать о серьёзных вещах.