Опереточный злодей

На следующее утро, восемнадцатого сентября Нина догнала Платонина у лазарета. — Сергей Лукьянович! Я вчера пирог испекла, — сказала запыхавшаяся женщина и протянула свёрток, от которого пахло смородиной. — угощайтесь. Мама вас как увидела, говорит, вы худой как жердь. — Спасибо! Не стоило беспокоиться, — Платонину стало неловко: в последнее время ему и так постоянно готовили. — И упыри всегда худые, особенности организма. — Она ещё не знает, что вы несмерт, — отвела взгляд Нина. — И пока ей не стоит знать. Последнее уточнение насторожило: Нина предполагала, что ему придётся и дальше общаться с её матерью, как что-то решённое. И Шохина, и Сикорский не раз предупреждали, что ересь бессмертия не просто так клеймили искушением и преследовали. Любому человеку трудно устоять, когда возможность получить жизнь вечную оказывается рядом, только руку протяни. И чаще всего не устоявшие перед соблазном пробуют сперва соблазнить упыря, в надежде, что путь к неувядающей молодости лежит через сердце немёртвого. А когда надежда гаснет, стареющие любовники переходят к шантажу, угрозам и мести. — Действительно, не стоит, — эхом ответил Платонин. — Я, кажется, вас отвлекаю, и у вас, и у меня столько дел. Моя помощь в лазарете сегодня требуется, или я могу идти? Нина опустила глаза. — Нет, что вы, вы не мешаете. Но пока справляемся, сегодня двигать мебель не нужно. Платонин кивнул. Но всё-таки молча развернуться и уйти не смог, поинтересовался на прощанье: — Как там Алёша Вереткович? — О, ему намного лучше! — Она улыбнулась, неумело скрывая лёгкую тревогу. — Олег Павлович говорит, что надо наблюдать за ним внимательно: часто облегчение наступает перед кризисом. И его смущает, что мальчик ел конфеты. Это вы приносили? — Нет, не я. Я помню, что ему диета положена. А что за конфеты? — Не знаю, странная с ними история. Вы извините, что спросила, Олег Павлович сказал выяснить, кто их оставил. Платонин нахмурился. — Дайте-ка я сам с Алёшей поговорю. Мальчик всё ещё был очень слаб. Но в глазах появился здоровый блеск, а в голосе отголосок звонкой бодрости: по мнению Платонина, мальчик пошёл на поправку. Платонин постарался не пугать ни ребёнка, ни его мать, что несколько мешало задавать прямые вопросы. Где фантики от конфет? Фантик это такая цветная бумажечка, то есть, каляровая паперачка. Нет, и не было паперачки, цукерки — в смысле, конфеты вообще не были ни во что завёрнуты. Просто оказались на подоконнике, вот здесь, где Алёша мог до них дотянуться. Шесть шариков, и ещё стакан тёплой воды. А мама где была? Спала, это ночью случилось. Не надо было её будить. Алёша проснулся, увидел угощение и съел. Почему он решил, что ему можно? Так это для него же принесли, так сказал… кто-то. Кто-то добрый. Платонин кивнул. Понятно, с чего доктор забеспокоился. Только бы мать и остальные пациенты не догадались, в чём разгадка. Бежать к холмам в поисках навца смысла не было: дело уже сделано, предотвратить или исправить Платонин уже ничего не мог. На руках и шее Алёши необычных пятен не обнаружилось, а осмотр всего тела вызвал бы немало вопросов. Навье угощение принимать опасно. Как, собственно, и любые другие навьи дары. Навь исключительно редко делает что-то просто так, не рассчитывая получить ничего взаймы, и от неё стоит ждать подвоха. Сикорский несколько статей посвятил тому, чтобы доказать тезис: заключать сделки с нечистью в явной форме безопаснее, чем вести с ней дела, не оговорив цену сотрудничества. Ненамного, но безопаснее. Платонин был ознакомлен с пугающе огромным корпусом легенд, в которых навья щедрость оборачивалась бедой. Нельзя подбирать якобы забытые или оброненные кем-то сладости, особенно накануне больших праздников — это могут быть колоплутовы гостинцы. Дети, что не устояли перед ними, той же ночью убегут в лес. Нельзя брать без спроса ни кусочка с пиршественного стола в подземных дворцах — или сам на том столе окажешься в следующую перемену блюд. Нельзя есть пищу, выращенную в Улье — для человека она ядовита. Много этих «нельзя». — Ну как, вкусно было? — Платонин беззаботно улыбнулся и подмигнул. Он врал ребёнку и окружившим его взрослым, будто всё в порядке и волноваться не о чем. — Смачна? — Ага! — Сверкнул неровными зубами Алёша и откинулся на подушки: беседа его утомила. И снова день был полон забот. Впрочем, не такой тяжёлый, как вчерашний. Пара главных по этажам, инвалид Потапенко и рабочий Сашнёв, подошли к Платонину и предложили помочь: — Вы ўсё бегаеце, мітусіцеся, а толку мала. У вас плану няма, вось усё з рук і валіцца. Давайце сядзем, разбярэмся, што перш-наперш зрабіць трэба. А потым вы ўжо з’ездзіце, куды трэба, а мы тут, на месцы прасочым за справамі.[1] Платонин был им очень благодарен. У него действительно не хватало опыта. Отвозить Олю и Нину в Берегиничи после их дежурства стало входить в привычку. Впрочем, у Платонина был и свой повод отправиться в посёлок: кинуть в почтовый ящик очередное письмо в Менск. — А кому вы их всё шлёте? — Поинтересовалась любопытная и наблюдательная Оля. — Семье? — Начальству, — ответил Платонин, и, спохватившись, что активная переписка с КомКоНавью может навести людей на нехорошие подозрения, стал объясняться: — Мой начальник, Аркадий Волкович Сикорский — он же и патриарх, то есть, глава моего ордена. Можно считать, что старший родственник, вроде деда. Суровый дед, предводитель рода, понимаете? — Он ваш царь, бог и воинский командир, — засмеялась Нина. — Читали мы, как у вас ордена устроены, понимаем. Однако же какая у вас, оказывается, выдающаяся родословная! Платонин прикусил язык. Похоже, отвлекая девушек от навца в Заповеднике он ещё больше привлёк их внимание к собственной персоне.

***

— Это ты ребёнку конфетки подсунул? — Я, — Ренфильд даже не обернулся, поглощённый разделкой очередной птичьей тушки. Платонин подошёл к нему вплотную. — Ферка, что в них было? — Лекарство. Оно горькое, я разделил его на части и слепил шарики из творога и мёда. Малышу понравилось. — Что за лекарство? Ренфильд пошевелил усами антенн. Платонин уже научился расшифровывать альтернативную жестикуляцию навца: сейчас тот перебирал варианты, как уйти от разговора. — Я не могу тебе сказать состав, Серж. Но ты сам видел, ему стало лучше. — Да, стало. Но у твоего лекарства могут быть побочные эффекты, неправильная дозировка, да мало ли чего. И, главное: у него может быть слишком высокая цена. Что ты собрался взять взамен? На Платонина уставились сияющие белые глаза. — Я детей не ворую, Серж. Я не причиняю ему вреда ни словом, ни безмолвием, ни делом, ни бездействием. Я помогаю. — Осознанно, может, и не причиняешь, — не отступил Платонин. — Ферка, давай-ка ты отныне и впредь будешь спрашивать разрешения, прежде чем помогать людям. Ренфильд раздражённо встряхнул гривой: — Да что ты понимаешь!.. И исчез. Платонин обернулся к двери: свежая надпись «2-13» осталась нетронутой. Значит, Ренфильд из сторожки не выскочил, просто решил отсидеться в тенях. Платонин предположил, чем может выманить навца обратно. Он сходил за кухонным ножом — Ренфильд пользовался только своим, и, разумеется, растворился вместе с ним, — и принялся потрошить уток. Он уже подметил за навцем странность: тот легко делился приготовленной едой, но с ревностью хищника глядел на Платонина, если тот прикасался к ещё сырой добыче. Ренфильд продержался недолго. Но вместо того, чтобы, как обычно, отобрать мясо с неизменным «дай я, у меня лучше получится», он захотел иного общения. Полосатый хвост обвил бёдра Платонина, ясно намекая на то, что его обладатель заинтересовался настроением партнёра на предмет близкого телесного контакта. Платонин ткнул его локтем, желая освободиться, но не тут то было: захват стал крепче. Хвосту Платонин посвятил в своих заметках несколько страниц. Конечность заслуживала того, чтобы её рассматривали как полноценного участника общения и индикатор умонастроений навца. Хвост цеплялся, ощупывал, тыкался, вился вокруг объектов, в данный момент занимавших внимание Ренфильда. Навец пользовался им как третьей рукой. Лишь изредка хвост застывал на длительное время в покое: когда Ренфильд слушал речи Платонина, то держал его чинно свёрнутым в спираль. — Ладно. Ты прав. Ты тут уполномоченный, — томный шёпот раздался над левым плечом. Нечеловечески длинный язык пробежался по краешку уха, на что Платонин дёрнулся от неожиданности. — Ферка, не сейчас. Иначе мы без ужина останемся. Ренфильд часто заигрывал с Платониным, но не настаивал и не принуждал силой. Если Платонин не был настроен в данный момент на нечто большее, то по первому замечанию Ренфильд принимал отказ и унимался, ограничиваясь объятиями или просто устраиваясь рядом. Иногда он укладывался дремать возле занятого бумажной работой упыря, будто домашний зверь. Так он поступил и в этот раз. Не отрывая больше Платонина от готовки, Ренфильд приобнял его из-за спины и уткнулся длинным носом в волосы. — Пожалуйста, Серж, позволь мне помочь ребёнку. Лекарство он должен принимать пять дней подряд, курс нельзя прерывать. — Что у него за состав? Каковы показания и противопоказания? Ферка, ты же не врач, чтобы оценить, как ваши чудо-порошки, рассчитанные на нелюдей повлияют на детский организм. — Оно рассчитано на людей, Серж. На чистых людей, не на ассимилянтов. — Где ты его взял? Если оно действительно помогает, то давай я его нашим медикам отнесу. Ренфильд тяжело вздохнул. — Я не могу рассказать тебе о нём. Я могу им делиться, но не отдать на изучение. И у меня его очень мало, на всех не хватит. Серж, прошу, не мешай мне спасти хоть кого-нибудь. — Да почему не можешь-то? Ренфильд не ответил.

***

После завтрака они, как обычно, разошлись каждый своей дорогой: Ренфильд исчез в курганах, Платонин приступил к обязанностям лагерного администратора. Алёша Вереткович получил этой ночью вторую порцию конфет. Решение разрешить навцу кормить ребёнка неизвестным веществом далось Платонину нелегко. Очень хотелось с кем-нибудь посоветоваться, снять с себя хоть часть ответственности — но не с кем было. Сикорский далеко, ждать ответа слишком долго. Ренфильд же продолжал настаивать на том, что курс лечения должен быть непрерывным. Так что весь день Платонин ходил будто в воду опущенный: ждал дурных вестей из лазарета. Хотя логика подсказывала: если навец сказал про пять суток, то непоправимое могло случиться по прошествии этого срока, не раньше. Но ведь могло и не случиться. Ренфильд мог оказаться прав, его лекарство могло сработать, не убив, не покалечив и не превратив ребёнка в раба потусторонних сил. Вопрос был в том, стоило ли Ренфильду доверять. Ночью Платонин склонился к тому, что стоило, но днём он уже не был так уверен. Хотя врач отметил, что состояние Алёши стабильно, пока без ухудшений. В таком настроении его и поймала после дежурства Нина. — Сергей Лукьянович, у Оли сегодня свои дела, её ждать не надо. А я решила, что домой пешком пройдусь. Вы не могли бы встретить меня за аллеей? Намёк был кристально ясен: Нина хотела пообщаться наедине, но так, чтоб её не увидели в компании упыря. Секунду Платонин колебался: с одной стороны, ему-то в Берегиничи идти было незачем, только время зря терять. С другой, прогулка манила возможностью немного развеяться, и, может быть, окольным путём разрешить сомнения насчёт навьих «конфет». — Хорошо. Вы идите, я вас догоню. День выдался по-осеннему тёплым. Платонин всё ещё нуждался в тёмных очках, но кожей чувствовал, как ослабело солнце. Поначалу они болтали ни о чём. Платонин выжидал момент, чтобы аккуратно подступиться к волновавшей его теме, да и у Нины тоже что-то было на уме. — Это же вы цукерки подкидываете? Платонин похолодел. Буквально: он ещё не очень хорошо владел телом, и подчас упыриные рефлексы брали над ним верх. При испуге он быстро терял пару градусов тепла: механизм этот позволял упырям прятаться в непригодных для обычного человека местах и залегать в спячку, сохраняя ресурсы организма. Но сейчас это было не к месту. — Вы об этом хотели поговорить? — Да бросьте, больше ведь некому. Хотя когда вы Алёшу расспрашивали, вы были очень убедительны, умело от себя подозрения отвели. Что вы ему даёте? Повторялся вечерний разговор, только теперь Платонин оказался на месте Ренфильда. И очень хорошо понял, каково было навцу: открыть тайну происхождения лекарства по некоей причине нельзя, а ребёнку помочь хотелось. — Кое-что из последних разработок в области экзохимии. Пока засекреченных, — и всё-таки у Платонина было перед Ренфильдом неоспоримое преимущество: он мог врать. Нина кивнула. — Мы так и подумали. Но зачем вся эта конспирация? И снова Платонин перефразировал ответ Ренфильда, пропустив через себя и в полной мере осознав моральную дилемму: — У меня очень маленький запас, всем раздать не получится. Вы наверняка знаете, как тяжело принимать решения при медицинской сортировке. Каково потом в глаза смотреть людям, которым помогать не собираешься. И очень не хочется, чтобы они об этом знали, давать ложную надежду. — Правда ваша, — вздохнула Нина. — Хорошо бы, чтоб нам потом такое лекарство поставляли, и побольше. — Тут уж как профессура исследования закончит, — развёл руками Платонин. Ему поверили. Его авторитету поверили — он же уполномоченный по важным, пусть и далёким от медицины делам и представитель хоть и еретической, но уважаемой научно-философской школы. Он же в столицах с учёными небось за руку здоровался. Он вовсе не безумный бродяга с перекроенным телом и памятью. Платонину стало капельку совестно. И немного страшно: вместо того, чтоб скинуть с себя ответственность, он открыто её на себя взял. Разговор ненадолго смолк. — Я, собственно, вот чего думала спросить… — Начала Нина, кусая губу. — Вам крови вообще хватает? Той, что в больнице выдают. — Вполне, — не стал жаловаться Платонин и удивлённо посмотрел на неё. — А что? — Да так… интересно стало, каково это, когда у тебя кровь сосут. В душе Нины шла борьба. Лиловый туман осторожности прорвала яркой вспышкой честность, но картину омрачала грязно-багровая неприязнь. — Я не прикасаюсь к донорам, — мягко успокоил её Платонин. — Зато вы рассказывали, что ваши пьют своих жён. Вот оно. — Хотите замуж за несмерта? Нина вздохнула. В сторону Платонина она больше не глядела. В ней победила холодная синяя решимость с ржавыми пятнами горечи. — Думала уехать отсюда. Просилась, чтоб в город перевели, а главврач не пустил: сказал, что я ему тут нужна. А если самой ехать, то без прописки никак. Ну и вот, Ольчик подсказала простой и надёжный способ: к упырю какому податься. Ваши жён по несколько штук заводят, и прилично их обеспечивают. Не только жильё с пропиской будет, но и продукты за вредность положены. Вроде и не любовница, а уважаемый человек получаешься. Звучит заманчиво, да только не знаю, выдержу ли. Всё-таки с мертвецом жить. — Мы не мертвецы, — поправил Платонин. — Мы переродившиеся люди. И я вам столичную прописку не обеспечу. — Знаю, — она засмеялась, — вы у нас ещё маленький. Я за вас идти и не собиралась, уж не обижайтесь. Но я другое хотела предложить: покажите мне, каково это. Вдруг мне противно станет, и тогда нечего и пытаться этой дорогой идти. Платонин остановится. — А каково будет мне, если вам со мной противно станет, вы подумали? — Да вам-то что? — Искренне удивилась Нина. — Вы-то своё в любом случае получите. Кровь без обязательств, согласны? Он уставился в землю, будто школьник перед директором. И ведь её правда: кровь ему нужна. Так он получит питание от живого донора. Добровольно, по согласию, всё законно. Опять же, Нина не стала ломать комедию про высокие чувства, она с ним честна и открыта — чего ещё надо? В своё время он продался Шохиной, совсем недавно он продался Ренфильду, чего ему стоило сделать это ещё раз? Или за еду — это уж слишком низко? — Я ж не животное, чтоб… вот так. — А как же крылатый эрос? Зачем усложнять? Платонин молчал. Не было у него ответа. — Ладно… Но вы всё-таки подумайте, Сергей Лукьянович.