***
Домой Платонин добрался сильно за полночь, Ренфильд уже спал. Стоило упырю переступить меловую линию, как хвост привычно обвил щиколотку: навец, что тот кот, не терял бдительности. — Ужин остыл. — Извини, задержался. Поговорить надо, — Платонин присел перед тёплой горой одеял. — Утром, — ответили ему и сгребли внутрь. — Ферка, — закопошился в объятиях Платонин, не успевший ни скинуть сапоги, ни расстегнуть неудобный ремень. — Ферка, да погоди же! Убери руки! Ты за ограду ходил? — Нет, не ходил. Уговор же. Спи, Серж, светает скоро. — Да какое тут спать! Это важно, дело не терпит… — Убедил. И Платонин внезапно оказался на спине с прижатыми к полу руками, хвост стянул его лодыжки. Ренфильд навис сверху, высунул удлинившийся язык и дразня лизнул самым кончиком щёку Платонина. — Не такое дело, — прошипел Платонин. — Человека убили. У тебя там точно никто из холмов не вылез? — Пусто там, — Ренфильд и не подумал отпустить добычу, коснулся губами виска, шептнул на ухо: — Как солнце взойдёт — отведу, сам посмотришь, товарищ уполномоченный. А сейчас…***
Завтракать пришлось на ходу. Ренфильд вручил Платонину корзину с его вчерашним ужином, коробкой покупного чая и баночкой мёда — навец сам собирал его где-то здесь, в лесу. Для себя же он захватил кусок сырого мяса, завернутый в капустные листы. Платонин украдкой принюхался: нет, точно не человечина. Ренфильд привёл его к тому месту, где начиналась невидимая Платонину тропка. — Теперь не отставай и не сворачивай, — хвост навца обвил Платонина за талию. Платонин шагнул в тишину. Птичьи голоса увязли в кисельно-плотном воздухе, краски поблёкли, сместившись к синей части спектра. Место всё ещё оставалось знакомым, сотни раз хоженым, но Платонин вдруг потерял чувство направления, хотя, как любой упырь, с первых дней после обращения мог указать север в помещении и с завязанными глазами. Из самых глубин памяти поднялась непонятная тревога, какая бывает при сонном параличе. Душа Ренфильда, напротив, переливалась уверенным спокойствием, навец остался единственным тёплым пятном в окружающих неуютных декорациях. Страховка хвостом оказалась не лишней: Платонина так и подмывало остановиться, оглядеться и, по возможности, спрятаться. А ещё — потрогать для верности траву, кинуть камешек, сбить листок с дерева: упадёт или зависнет? А Ренфильд шёл быстро, на один его шаг Платонину приходилось делать три. Он не сразу узнал поляну между четырьмя холмами: в мире тайной тропы она выглядела иначе. Вроде, и ориентиры всё те же — да расстояния между ними немного другие. Или это тоже искажение восприятия? Но главное — теперь к трём из холмов вели ясно различимые дорожки, каких в реальности Платонин не видел. Не сбавляя темпа, Ренфильд поволок его по левой. — Последний бруг я ещё не взломал. А в этих картина одна и та же. Платонин так и не понял, каким образом Ренфильд открыл проход: при их приближении из поросшего мхом склона проступил примитивный на первый взгляд портал из трёх мраморных балок, и в следующее мгновение они уже переступили порог. Платонин обернулся, чтобы изнутри разглядеть хотя бы запирающий механизм, но и тот оказался хорошо замаскирован: земля за ними сомкнулась будто бы сама собой, надёжно перекрыв доступ свежему воздуху. Гости остались в кромешной тьме и затхлости старой могилы. Платонин закашлялся, переходя на замедленное дыхание. Прислушался к Ренфильду: исполина, похоже, мало заботил состав того, чем заполнялись его лёгкие. Впереди над головой вспыхнул и заплясал в глазницах лосиного черепа голубой болотный огонёк, следом ещё один, и ещё. — Как в сказку попал, — пробормотал Платонин, разглядывая развешанные по стенам черепа разного крупного зверья, служившие теперь светильниками. Они появились тут недавно, кости не успели иссохнуть. — Твои трофеи? — Мои, — не без гордости ответил Ренфильд. — Ты не увлекайся, а то так весь лес изведёшь, — приглядевшись, Платонин заметил на одном следы зубов, будто мясо с него не сняли ножом и вываркой, а обглодали. Перед глазами снова встал обнаруженный ночью труп. Сообразит ли милиция исследовать, кто его погрыз, точно ли собаки? Вопрос риторический. — Но охотник ты славный, Ферка, я впечатлён. Можно мне один на память взять? В сторожке повесим, на красивой подставке, я в Мозырь съезжу и у мастера закажу. Что скажешь? Ренфильд приосанился, выпрямил и распушил усики, вздыбил на груди казавшиеся просто вышивкой по жилету листья, надувшись точь-в-точь как бойцовая птица, — и милостиво разрешил: — Выбирай, какой приглянётся. Платонин взял кабаний, на котором отпечатки зубов Ренфильда просматривались наиболее чётко. В призрачном свете место, где они оказались, мало походило на жильё разумных существ, скорее, на громадных размеров нору. Ни следа позолоты и гобеленов на стенах, ни иных каких богатств убранства, что воспевалось в древних сагах и балладах романтиков. Казалось бы, вот оно — сердце сказки, подземное царство, навий Улей. Но он оказался буднично мёртв, пуст и скучен. Если и было тут когда-то волшебство, то оно давно истлело и выветрилось. Даже в тех развороченных бругах, что обнаруживали то и дело после сражений на западном фронте, оставалось что-то чудесное. А местные холмы остались покинутыми очень давно. О рукотворности норы свидетельствовала лишь отчасти сохранившаяся мозаика из шестиугольных плиток на полу и свисавшие тут и там космы серебряной пряжи, тонкой как паутина. Инстинкт подсказал Платонину держаться от неё подальше. — Неужели лунный шёлк? — удивился он. Существование лунного шёлка, или же лунного серебра, которое — если верить фольклору — пряли по полнолуниям из лучей ночного светила бессмертные духи, многие до сих пор считали мифом. В сказках ему приписывали совсем уж фантастические свойства. Одежда из лунного шёлка меняла цвет, форму, сама чинилась и не пачкалась. Сетями из него ловили отлетающие души и пришивали их обратно к телу. Волшебным пояском хрупкая дева могла удержать цмока — водяного дракона. А упыри звали его лунным серебром: оно было для них в двенадцать раз опаснее серебра обычного. И последнее оказалось правдой. — Он самый. Не трожь, он тебе навредит. — Я слышал, у вас это очень ценная штука, а тут он повсюду… — На самом деле, это основной строительный материал Улья, — Ренфильд объяснял тоном заправского музейного экскурсовода. — Внутренняя оболочка кокона. Плести и ткать его могли только колоплутовы принцессы; принцы, конечно, тоже, но они реже этим занимались. Раз ты его видишь, значит, конструкция Улья необратимо повреждена, жить здесь невозможно. О чём я тебе и говорил. Они перешли в круглую залу с дюжиной арок по периметру. На полу Платонин увидел густо поросшие мхом и тонкими подземными поганками фигуры, очертаниями напоминавшие тела. Ренфильд оставил их непотревоженными, а вот Платонин из любопытства тронул одно носком ботинка, ожидая увидеть кости. Но их не оказалось: «кисть руки» обмякла, из-под мха посыпалась труха. — Дальше не суйся, — предупредил Ренфильд. — Часть переходов завалило, в прочих потолок ненадёжен. — А как же дух авантюризма и поиск сокровищ? — улыбнулся Платонин. — Бруг покинут, а не истреблён. Они ушли сами, и унесли всё ценное, что могли. Платонин выразительным жестом указал на замшелые останки: — Сами, говоришь? Вы же, пока привязаны к Улью, своих не бросаете, семья для вас — и есть самое дорогое на свете. Глаза Ренфильда полыхнули белым огнём: видимо, что-то в невинном замечании его зацепило. Но он взял себя в руки. — Это могли быть рабы, захваченные в других Ульях, или прибившиеся перехожие. Таких Колоплут с собой не унесёт. Я обыскивал бруги, по которым прошлись снарядами при Пашендейле, и выжил подчас битвы на реке Сомме, когда к нам залетели мины с ипритом. Не так бы это выглядело, случись тут подобное. Внимание Платонина привлёк уцелевший барельеф. Жутковатый, выточенный из тёмного камня с большой любовью к деталям объёмный узел гробака, в котором несколько десятков многоногих тварей переплелись в концентрических кругах хоровода, вползая и выползая из отверстий в стене. Казалось, моргнёшь — и они отомрут, закопошатся, зашуршат лапками о хитин. — А не могла это быть та таинственная болезнь, что косит ваши гнёзда в Европе? Не боишься заразиться? — Не боюсь, — Ренфильд перехватил руку Платонина за секунду до того, как тот, завороженный величием и чуждостью навьего искусства, чуть было не сунул пальцы в одну из дырок. — Это правда, что Колоплуты на самом деле похожи на червей или гусениц? — Нет, — криво усмехнулся Ренфильд. Но Платонин не поверил ему до конца: с навью нужно быть внимательным в формулировках. Он попытался ещё раз. — Я понимаю, вы считали их самыми прекрасными существами на Земле. Но говорят, что это лишь наведённые иллюзии. Колоплуты принимают разные обличия, но тебе известно, каковы они на самом деле? Ренфильд отвернулся и промолчал. Что, в том числе значило, что ответ отличается от простого и ясного «нет». — Значит, всё-таки знаешь. Они всё разрисовывают этими многоножками потому, что это и есть их истинная сущность? Ферка? Слушай, я понимаю, ты был влюблён в свою Хозяйку… Или Хозяина?.. — Я перехожий, Серж, — оборвал его Ренфильд. — Но кто был самый первый? — Не унимался Платонин. — За кем ты пошёл, кому назвал имя? Это ведь юноша был, да? — Как видишь, товарищ уполномоченный, здесь никого нет. Дальше куда? — Ага, так я угадал! Прекрасный юноша, что поманил тебя, и ты готов был отдать всё на свете? Как он тебя нашёл? Или ты его? Постой-ка, ты же археолог! Раскопал что-то не то? — Ещё как раскопал, — прорычал Ренфильд, впервые повысив голос. И тут же Платонин остался совершенно один. — Ферка? Ферка, брось прятаться, я знаю, что ты здесь! Извини, я не знал, что именно этот вопрос тебя так заденет, раньше ты таким чувствительным не был… — Платонин покрутился на месте в поисках особо густой и неестественно лежащей тени, но закономерно не смог угадать, куда заныкался навец. Тогда он решил сменить тактику: спровоцировать Ренфильда, чтоб тот не сдержался и выдал себя. — Слушай, я понимаю, ты обманулся и это очень обидно. Он сыграл на твоих чувствах, а потом изуродовал и выгнал бродяжничать. Или ты сам сбежал? Он дурно с тобой обходился? Ни звука, ни движения в ответ. Платонин вообразил, что будет, если оскорблённый навец бросит его одного в мёртвом бруге. — Ладно, Ферка, я дурак, был не прав. Ты самый адекватный навец из тех, кого я не то, что изучал — вообще из всех, о ком из вашего люда читал. Ты… Я хочу понять тебя. Хочу помочь тебе. Вам всем. Но для этого нам многое нужно узнать о вас. Мы должны разобраться, что и как с вами произошло. Как вообще работает то, о чём мы только в сказках слышали… Платонин обошёл залу по кругу и снова остановился у барельефа. — Если ты не хочешь, чтобы я спрашивал о Колоплутах, так и скажи. Я просто подумал, что раз ты так много знаешь об устройстве бруга, ты мог бы сообщить что-то и о его создателях. Узор в нескольких местах оказался повреждён: выгнутые куски сегментированных спинок сколоты, кое-где не хватало лапок. Платонин задумчиво провёл пальцем по гладкому камню, прочертил линию вдоль извивающегося тельца ближайшей многоножки. Несмотря на отталкивающий вид, она оказалась приятной наощупь. По крайней мере, пока не шевелилась. Платонину стало любопытно, выточил ли неизвестный скульптор ей голову. — Любая информация может оказаться полезной… Ферка, пожалуйста, не молчи. Ты меня пугаешь. Ты победил, ты добился своего, я напуган и сожалею. Платонин осторожно запустил указательный и средний в отверстие, куда входило только одно насекомое, и оставалось ещё достаточно места. Голова у многоножки, как оказалось, была — и оканчивалась она большим ртом-присоской. Палец коснулся чего-то липкого. Платонин вздрогнул, сначала ощутив лишь непонятный холодок, застыл от шока. И только затем, запаздывая, по нервам раскатилась волна страшной боли. Платонин всхлипнул, не в силах даже закричать, дёрнул было руку обратно, но тело отказалось слушаться. Упырь влип в лунный шёлк, как мотылёк в паутину. В ядовитую, парализующую паутину. Его подхватили подмышки и рывком оттащили от барельефа. От того откололся ещё кусочек. — Глупый Серж, — Ренфильд прижал Платонина к груди, пока тот вспоминал заново, как дышать, гладил и массировал обожжённые пальцы. — Некоторым сказкам лучше оставаться сказками. — Что?.. — Есть кое-что, что твои предки очень хотели забыть. И ты лучше забудь. Пойдём отсюда. Платонин сделал шаг, и мир пустился вскачь. Ренфильд снова подхватил его, поддержал за плечи, и повёл к выходу. Чистый воздух привёл Платонина в чувство. Тот оглянулся на холм, но не увидел ни портала, ни примятой травы, ни иного следа того, что тут только что была потайная дверь. — Сходи, искупайся, я заварю чаю с мёдом. — Ренфильд удостоверился, что взгляд Платонина прояснился, и отпустил его. — И он не прикидывался самым прекрасным существом на Земле. Он с самого начала не обманывал насчёт того, кто он и что он такое. — А кто он? Но ответа опять не последовало: Ренфильд уже шагал с корзиной к тому самому кострищу, где когда-то — десять дней назад, — сидели попавшие в навью ловушку люди. А потом они пытались Платонина убить.