Опереточный злодей

Вода в речке оказалась холодной, где ж ей в сентябре прогреваться. Но купание действительно принесло облегчение, дрожь в руке прошла. Впрочем, долго теплолюбивый Платонин не выдержал, выбежал на берег, отряхнулся. Подумав, решил сначала обсохнуть, а потом одеваться. Сел под двойной рябиной на солнышке, зажмурился, чтоб не слепило, прислонился к дереву поудобнее — тут-то и догнала его усталость, и он не заметил, как задремал. Проснулся от ощущения, что по нему ползали. Много маленьких лапок щекотали кожу, после приключения в бруге это было неприятно вдвойне. Платонин вскочил, стряхнул с себя парочку муравьёв, оглянулся: оказывается, место для отдыха он выбрал крайне неудачно, не заметив невысокий муравейник с другой стороны ствола. Тут Платонина накрыла тень. От Ренфильда пахло костром и чаем с малиновыми веточками. Тёплые крепкие руки — рукава рубашки закасаны выше локтей, — поймали запястья, развели в стороны. Платонин непонимающе уставился на навца. Зрачки Ренфильда расширились до невероятных размеров, а на лице застыло странное, отсутствующее выражение. Платонин замер, как жертва при виде хищника. Ренфильд высунул полосатый язык. Тонкие бороздки на нём расширились, раздвигаясь, он удлинился и заострился на конце. Одним протяжным движением Ренфильд провёл им от плеча до ключицы Платонина, слизнул пару муравьёв, оставив влажный след. Но на том не успокоился, пошёл выписывать кончиком сложную траекторию, и дальше захватывая бегавших по телу насекомых. Обомлевший Платонин не знал, как реагировать. Ренфильд и раньше вёл себя по-всякому, но сейчас что-то пошло не так. Душа. Ида Мееровна учила: при общении с навью всегда отслеживай состояние души. Платонин моргнул — и перед ним заполыхал костёр. Эфемерный разбитый витраж вокруг Ренфильда тёк и плавился, яркие осколки, что составляли скорлупу имитации человеческих переживаний, вспыхивали и тонули один за одним в пожиравшей их тьме безумия. Навца охватил психотический приступ. Но почему именно сейчас? Ренфильд поймал губами очередного муравья на животе, поднял затуманенный взгляд и хрипло, с трудом — мешал увеличенный язык — произнёс: — Надо тебя мёдом намазать. Хотя ты и им и так нравишься. Платонин чувствовал, что Ренфильд не шутит. Тот потерял связь с реальностью, провалившись в некие тёмные, болезненные фантазии, и явно намеревался воплотить их в жизнь. Хвост вонзился в муравейник, разворошил его, переполошив обитателей, сотни чёрных чёрточек побежали вверх по рябиновому стволу. Ренфильд мягко подтолкнул туда Платонина. — Нет… Ферка, нет! — Платонин вывернулся из захвата и отскочил. — Я не буду заниматься этим в муравьиной куче! Он с трудом удержался от того, чтобы броситься прочь: не стоило провоцировать перевозбуждённого хищника. По-хорошему, и кричать не стоило: в отличие от психотиков-людей, в большинстве своём не опасных для окружающих, навцев в подобном состоянии куда чаще швыряло в агрессию. Платонин внутренне сжался, ожидая чего угодно: подсечки, удара когтей, яростной атаки на посмевшего отказать. Но Ренфильд стоял неподвижно, всё ещё согнувшись, будто забыл, что может выпрямиться. Тяжело дыша, он рассматривал не желающего разделить с ним извращённую страсть партнёра, но глаза оставались тёмными. Бить он не собирался. — Ты думаешь, почему вы назвали меня Ренфильдом? — Наконец выдавил из себя он. — Это весело, Серж. Это очень смешно. — Понятия не имею, о чём ты, — голос самого Платонина подскочил вверх от испуга. — Но нет, просто нет, и всё. Платонин очень хотел спросить, кого Ренфильд имел в виду, но уже догадался, что с этим стоит повременить. Спусковым крючком для приступа послужило что-то личное, возможно, связь нескольких раздражителей сразу: улей или муравейник, недавнее воспоминание о Хозяевах, поедание насекомых, похоть. И ещё — навязчивые мысли вокруг имени. Что-то из этой гремучей смеси выбило Ренфильда в эмоциональную нестабильность. И пока он не уймётся, ковырять этот душевный гнойник не стоило. — Я. Не. Причиню. Тебе. Вреда, — Ренфильд сгорбился ещё сильнее, по-стариковски, и поднял руку в приглашающем жесте. Потянулся было привычно обвить бёдра Платонина хвостом. В топорщившейся метёлке застряли еловые иглы и кишели муравьи. — Убери это от меня. Взгляд Ренфильда расфокусировался. Навец нехотя подчинился, хвост увёл — и взялся его вылизывать. Платонин отвернулся и пошёл одеваться. Разумеется, всё не могло закончиться так просто. Через несколько шагов Ренфильд преградил ему дорогу, выступив из ближайшей тени. — Ты говорил, что хочешь помочь. — Тебе нужна помощь? — Платонин посмотрел ему в глаза, стараясь держаться уверенно, но без вызова. — Не хочешь так — тогда сам предложи игру, — видимо, язык Ренфильд всё же вернул в нормальное состояние: слова выговаривал чётко, и даже вспомнил, как играть тембром, понизив его до обманчиво ласкового бархата. — Со своей подружкой ты весьма изобретателен. Платонин похолодел внутри: Ренфильд всё-таки знал про Нину. И не просто учуял запах соперницы, а, выходит, подглядывал. Что, с одной стороны, показывало, что Ренфильд не ревнив, по крайней мере, пока пребывал в нормальном состоянии. А с другой, прямо сейчас в голову навца могло взбрести вообще всё что угодно. — Ну же, Серж, впечатли меня тем же способом, что нравится ей, и я награжу тебя, — Ренфильд приобнял Платонина за плечи, склонился к самому уху, зашептал с жаром, — я согрею твои вены. Я дам больше, чем она может тебе позволить. — Я не могу, — выдохнул Платонин. Палец Ренфильда лёг на его губы, останавливая поток отрицаний, провёл по нижней, легко толкнулся внутрь. — Я подскажу, что делать. Вместо ответа Платонин поднял верхнюю, демонстрируя выдвинувшиеся от нервов и предвкушения клыки. Для верности провёл по ним языком, чтоб Ренфильд понял. Как часто случалось с новообращёнными, Платонин не очень хорошо контролировал их длину, когда волновался или думал о крови. Если иметь дело с женской анатомией, то они не особо мешали, но в случае мужской создавали очевидную проблему. Ренфильд усмехнулся. — Так и быть, я дам аванс, — он легко подхватил Платонина под ягодицы и поднял, так что тому пришлось обвить навца ногами. Ренфильд закинул голову, подставляя шею. Будь перед ним человек, Платонин, скорее всего, тут же отказался бы от предложения: налицо саморазрушительное поведение на фоне психоза, возможно даже попытка свести счёты с жизнью. Да и себе Платонин не особо доверял: пить из шеи всё-таки опасно не только тем, что останется заметный след, но, в первую очередь, риском напустить кислород к мозгу. Но Ренфильд человеком не был. — Ты точно знаешь, что делаешь? — Ещё как, — ухмылка Ренфильда растянулась в оскал, в уголках глаз проступили слёзы. Буря в душе предупреждала о приближении истерики. — Давай, Серж. Ты у нас совсем домашний мальчик, да? Платонин мягко, как учили, прокусил кожу. Она отличалась от людской: более гладкая и сухая, жёсткая. Но под остротой клыков не выдержала, поддалась, и рот Платонина наполнился густой солоноватой жидкостью. Удовольствие оказалось обоюдным. Платонин, не в силах оторваться сам и не прерываемый Ренфильдом, скорее чувствовал, чем видел метаморфозы души последнего. Иллюзорный витраж будто осветило восходящим солнцем, и тьма отступила, сужаясь, истончаясь, превращаясь в соединительные перемычки. Из разрушительной силы она превращалась в опору. Платонин успел было подумать, что переживания Ренфильда слишком похожи на настоящий — не индуцированный наркотиками — экстатический транс. Такое должны были испытывать вурдалачьи монахи, сливаясь со своими божествами, но никак не навь… А затем внутренний свет Ренфильда затопил и его.