Опереточный злодей

Череп со следами зубов Ренфильда Платонин отдал младшему помначу Груздичу со словами: — Это надо отнести какому-нибудь зоологу, что ли, пусть специалист мерки снимет. Нашёл недавно, не могу сам определить, что за хищник у нас завёлся. И подумал, что надо бы сравнить со следами на трупе. Груздич посмотрел на Платонина как на типично городского мальчика, но возможную улику всё же в руки взял. После чего скепсис быстро сменился изумлением: — Ничего ж себе! Никогда такого не видел, Колька, глянь! — Груздич подозвал товарища. — Чистенько обглодано, как наждаком прошёлся, видишь? — Отпечаток во какой, стервец этот крупный. — Ну! Что за зверь вообще — не пойму… Лукьяныч, ты самого-то его видел? — Нет, только кости пока нахожу, — развёл руками Платонин. И на всякий случай добавил: — К лагерю он не суётся, от людского жилья держится подальше. А вы личность погибшего установили уже? — Ещё нет. Кабатчиков опрашивают, торгашей, но тут полно незнакомых лиц, за всеми не уследишь. Ждём, вдруг пропажу среди местных заметят и заявят, но пока тихо. Ты и своих больных на всякий случай лишний раз пересчитай. Платонин скривился, как от зубной боли. — Я вам и так могу сказать, что недостача большая — разбегается народ. Никакой охраны же нет, всё на честном слове и на гражданской сознательности, а большинство плевать хотело. — А как им охрану выделишь, без суда и следствия? — Платонину показалось, что Груздич ему немного сочувствует. — Не контингент же это, чтоб сторожить. В общем, объясняй им, что это их же самих, дураков, лечат… — Объяснял, и не раз, на каждом обходе, — отмахнулся Платонин, которому этот совет уже надоел. — Ладно, мне возвращаться надо, дела. Ему действительно было чем заняться до вечернего патрулирования: стоило заменить повреждённый дада-копф и осмотреть место преступления при дневном свете. Машину пришлось оставить в гараже у сторожки: вдоль всей границы Заповедника на ней не проедешь, там много непроходимых участков. Платонин решил, что за оставшиеся полдня успеет и пробежаться, обследовать, нет ли где-нибудь ещё дыр в противонавьем контуре. Благо, кровь, которой поделился Ренфильд, согрела и приободрила Платонина, он давно не чувствовал такого прилива сил. Сам Ренфильд остался у холмов, предупредил, что может провозиться над вскрытием последнего до глубокой ночи. Платонин усмотрел в этом желание навца побыть одному после случившегося, и его самого такой расклад устраивал. Им обоим не помешало бы отвлечься, привести мысли в порядок. Так что Платонин решил не откладывать с инспекцией границы, захватил в сторожке один из походных экзохимических наборов и сложил в наплечную сумку все семь вурдалачьих кольев, что у него были. Колья на баланс Заповедника передали «живцы» — церковные обновленцы во главе с перешедшими на сторону новой власти вурдалаками. Сикорский решил, что сотрудничество с ними и обмен опытом пойдёт КомКоНави на пользу. Платонин всей выгоды такого союза не понимал. По крайней мере, с практической точки зрения её не было — всё, что по части контроля и усмирения нави умели вурдалаки, упыри могли сделать и сами. А в вопросах теории так и вовсе вурдалаков в чём-то обгоняли: те получали свои навыки и рецепты от маток, не склонных делиться информацией даже с собственными порождениями, а упырям, чтобы повторить их, веками приходилось изучать, как это работает. Но сейчас подарок «живцев» пришёлся как нельзя кстати. Колья эти были вырезаны из осины: мягкая древесина лучше впитывает пахучие масла, которые у вурдалака проступают из специальных желёз прямо на ладонях. Упырю, чтобы получить состав со схожими свойствами, нужно повозиться, смешивая свою кровь с некоторыми веществами в правильном порядке. Четырёхгранное жало длиной в локоть, и такой же длины рукоять с чуром — изображением хмурого лика святого, чтобы отпугивать нечисть. Стойкий приятный запах подтверждал: «благодать» не выветрилась. Воткнёшь такой кол в землю — вот тебе и пограничный знак, защитная печать как временная замена дада-копфу. Платонину вспомнился рассказ наставницы, Иды Мееровны про то, что бывают и другие такие колья, во всём похожие, но с серебряными сердечниками — их вурдалачьи прихвостни изготавливали для охоты на еретиков-упырей. В средневековой Западной Европе это был непременный атрибут каждого инквизитора. Забавно, что позже это оружие обернули и против самих вурдалаков. Бегать по не хоженому лесу — это вовсе не то же самое, что по протоптанным дорожкам. Несмотря на кровь навца Платонин начал уставать уже на первом часу пути. Проклял свою самонадеянность, но решил всё же довести дело если не до конца, то хотя бы продвинуться настолько, насколько выдержит. А ведь потом ещё в патруль. Не видать ему покоя с этими навцами и ярмарками. Вот что бы действительно не помешало бы изучить в рамках сотрудничества с культистами, так это секретную технологию, благодаря которой вурдалаки в своих владениях превращали пограничные столбы-истуканы в соглядатаев. Оставаясь куском дерева, стражи неизвестным науке образом приобретали способность кое-как видеть, слышать и даже отличать животное от человека — или человекоподобной твари. А главное, чуть что — сразу сигнализировали хозяину о нарушителях. Настоящая сеть мгновенного оповещения — это ведь чертовски удобно. Упыри научились обманывать стражей, даже отравлять их так, чтобы чурбаны признавали упырей за «своих». Но не то, что повторить — хотя бы приблизиться к разгадке их изготовления не сумели. Сам Платонин таких стражей не видал, знал о них по байкам наставницы и Сикорского. А вот Аркадий Волкович на своём веку сталкивался с ними часто. Он любил рассказывать, как оборудовал на территории одного монастыря секретную келью. Местный вурдалак, кстати, о её существовании так и не догадался. А потом его и вовсе выселили за город, когда при Бисмарке секуляризировали учебные заведения, и под это дело отобрали у монастыря пристроенную мужскую гимназию. Сикорский же поколениями прятал там ценные вещи и отправлял туда нужных ему людей — всеобщая вера в надёжность вурдалачьей границы отлично защищала его тайны. Мечтая о такой сети-самоохранке, чтобы не приходилось каждый раз при малейшем подозрении обходить весь периметр, Платонин добрался, наконец, до выбитого дада-копфа. По крайней мере, на участке от сторожки до места убийства все прочие дада-копфы стояли на своих местах целёхонькие, это радовало. Но, как Платонин и подозревал, вокруг повреждённого он не заметил ничего особенного сверх того, что было обнаружено ранее. Да, запах крови — небольшое её количество впиталось в землю возле лунки, что осталась от выкорчеванной фигуры, это он чуял и раньше. Да, похоже, тело упало на землю внутри границы Заповедника, а не снаружи. А потом его вынесли — а может, подняли и вывели, ещё живого — и сбросили в овраг. По крайней мере, точно не волокли. Больше ничего Платонин по следам понять не мог: его, горожанина до мозга костей, не учили оперативной работе в природной местности. А без навыков, без понимания, куда смотреть и что искать упыриные обострённые чувства мало что дают. Так что покружив ещё немного и осознав, что всё без толку, он воткнул кол в нетронутую землю неподалёку от лунки, убедился, что контур здесь снова замкнут — и отправился дальше.

***

Обратно к сторожке Платонин вышел, когда уже стемнело. Времени на ужин и отдых не осталось, только на то, чтобы переодеться в чистое и ехать к милицейскому управлению. Зато он мог гордиться собой: периметр Заповедника он проверил весь, других повреждений или ещё чего-то подозрительного не обнаружил. Ещё издалека он заметил огонёк сигареты: кто-то ждал его на крыльце. И это явно был не Ренфильд. — Добрый вечер, — Платонин обозначил своё присутствие в нескольких шагах от человека. — А, заявился-таки, — фельдшер, Аким Дмитриевич, резко поднялся и вгляделся в приближающуюся фигуру. Поза и состояние души выдавали напряжение и нервозность, для него совершенно нехарактерные. — Тебя по всему маёнтку шукают. — Что случилось? — Платонин быстро поднялся по ступенькам, отпер дверь и включил в сторожке свет, чтобы человек не таращился в потёмках. — Проходите, согреетесь. Кто меня искал? — Милиция, — Аким Дмитриевич не торопился принять приглашение. Теперь от него веяло нарастающей неприязнью. — Всё шляешься невядома гдзе, а у вас труп у лагеры и Нину захапили. Из-за тебя. Платонин замер. — Как забрали, кто?! Почему из-за меня? Про труп он спрашивать не стал — это надо идти и смотреть самому. Аким Дмитриевич сплюнул в сторону. Ответил с небольшой задержкой, размышляя, что говорить, а что нет. — Падышли к ней незнаёмцы, мужчына и жанчына. Мы их николи раней не видали. Там рядом Иваныч и Оленька были, услыхали разговор и кинулися отбивать, когда парочка Нину кудысци поволокла. Да без толку: Иванычу лицо разбили и зникли в невядомым направлении. — Чего они от неё хотели? Аким Дмитриевич, не томите! — Выйсци из Заповедника, — нехотя ответил фельдшер, буравя Платонина взглядом. — Гэтак Оленька запомнила. Они сбежать отсюда не могуць, нейкая перашкода мешает. И Нину в заложницы взяли, получаецца, из-за того, что она с тобой спуталась. Во что ты девку втягнул, сволач?! Платонин на мгновение прикрыл глаза, выдыхая, и шагнул обратно за порог. — Куда идти? — В администрацыйный корпус сказали отправить, як увижу. Милиция там зараз, обыскивае и допрашивае всех. — Уже иду, — Платонин запер сторожку и бросился по дороге в лагерь, как был, с заплечной сумкой и чемоданчиком экзохимика.

***

Метров через двести его догнала мысль, что стоило расспросить фельдшера, как выглядели похитители, не был ли мужчина чрезмерно высок. Показать портретики разыскиваемых, что остались лежать на столе. Но это заняло бы время, да и фельдшер мог и не знать этих подробностей — из его рассказа следовало, что сам он чужаков не видел. А милиция наверняка уже выяснила всё, что можно. И догадалась, что в Заповеднике объявилась навь. Только вот откуда она могла взяться? Вряд ли извне — с чего бы бродячим нелюдям добровольно соваться туда, где они окажутся заперты. Даже если около суток в защитном контуре была брешь, всё равно печати остальных дада-копфов навь должна была учуять. Ренфильд не мог нарушить уговор и показаться на глаза людям. Или мог, если это врачи? Они же не живут в лагере, они приходят извне… Нет, всё равно не мог, не сходилось. И откуда взялась сообщница? Причём тоже навка, иначе, будь она человеком, похищать Нину им было бы незачем: сообщница сама могла бы вырвать любой другой дада-копф и так выпустить Ренфильда на свободу. Раз оба похитителя не могли это сделать и нуждались в ком-то ещё, значит, оба — нелюди. Оставался вариант с четвёртым холмом: может, там прятались выжившие обитатели, и Ренфильд своим вторжением их растревожил. Но откуда бы тогда похитители могли узнать о Нине и о том, что у неё есть связь с Платониным? Потому что Ренфильд во время приступа её упомянул, вот откуда. Их могли банально подслушать, и сделать выводы. Это значило, что теперь по Заповеднику бродила неучтённая и явно недружелюбная навь. И ещё неизвестно, что стало с Ренфильдом, раз он это допустил… Может, он был ранен или даже убит. А может, договорился с выходцами из холмов — как-никак, он их освободил из заточения, вряд ли добровольного. И не стоило забывать, как он пытался выманить на попавших в ловушку людей: это ещё вопрос, на чью бы сторону он встал, если бы его план сработал. С каждой минутой размышлений паника Платонина нарастала. Милиции с навью не совладать, люди в Заповеднике совершенно беззащитны. И там есть женщины и дети — для гнездующейся нави это первостепенная мишень, будущие самки и потомство. Ассимилированный ребёнок к людям никогда уже не вернётся, из него можно вылепить почти всё что угодно. По-хорошему, в таких обстоятельствах нужно незамедлительно эвакуировать весь лагерь. Но какова действительная степень угрозы? Что-то беспокоило Платонина. Что-то помимо захвативших ум тревожных мыслей. Какой-то маленький кусочек головоломки, что в ворохе других забот всё время выпадал из поля зрения: память подсказывала, что что-то тут должно быть, но восприятие всё время на что-то отвлекалось… Не снижая шага, Платонин вытащил фляжку, открутил крышечку, принюхался. Микстура по рецепту Шохиной, которую он приготовил в первый день знакомства с Ренфильдом, пахла всё так же мерзко. Кажется, ещё не испортилась. Впрочем, отравление его не убъёт. Платонин зажмурился, глубоко вдохнул и задержал дыхание — чтобы не оглушило все органы чувств разом, как в прошлый раз, — и залпом выпил содержимое фляги. Его будто раскалённой кочергой прошило от горла до самого желудка. Рвотный спазм перебило спазмом в лёгких от болевого шока, пришлось остановиться. Из-под плотно сжатых век проступили слёзы. Пару мгновений Платонину хотелось просто лечь и умереть. А потом проснулась Жажда. Он медленно, осторожно выдохнул. Принюхался, давая себе привыкнуть. Промокшая от пота ткань, старая кожа и почему-то свежескошенная трава — это от его одежды. Причём здесь трава? Так, это он сегодня падал, и травяной сок остался на коленях. Слабый аромат полированной осины и вурдалачьего биохимического благословения. Прелая листва. Где-то час назад по дороге прошли лошади — наверняка милиция. Что-то плохо различимое, чему Платонин не знал названия — и малозначимое. Сладкие ноты сушёного липового цвета. Платонин открыл глаза. Взгляд голодного хищника цеплялся за каждое мелкое движение. Бесшумно упал лист. Птица перелетела с ветки на ветку. Угрозы нет, добычи тоже. Надо идти дальше. Через несколько шагов подозрения Платонина подтвердились. — А ну-ка покажись, кто б ты ни был! Будь это Ренфильд, Платонин вряд ли бы его заметил даже с обострёнными чувствами. Но преследователь не был столь искусен. Справа из-за кустов на дорогу выступила девушка. Сапожки, домотканая юбка, серая шаль, светлая коса перекинута через плечо, скромно потупленный взгляд. Её легко было бы принять за обычную селяночку, если бы не очки. Круглые, интеллигентские, в тонкой оправе. Он сразу узнал её: Кася Суок, подозреваемая в убийстве собственной семьи. И, оказывается, навка. — Меня Ферка за вами послал, — тихо сказала она, глядя в землю. — Срочное дело у него к вам есть, Сергей Лукьянович. — Погоди, — ошарашенный таким поворотом событий, Платонин лихорадочно собирал наново только что рассыпавшуюся картину происходящего. Получалось плохо. — Есть ли в Заповеднике враждебная навь? Враждебная к людям и Ренфильду, я имею в виду. Вы с кем-нибудь прямо сейчас воюете? — Нет, здесь только мы, пришедшие с миром под начало Ренфильда-воеводы. — Вот оно как, — криво усмехнулся Платонин. Значит, рано он о Ренфильде беспокоился. Воевода, ишь ты. Тот же эрлконунг, по сути. Ольховыми королями беглая навь звала вожаков лесных банд. Стать им мог тот, кто оказался способен объединить и удержать разношёрстную ватагу нечисти, смог найти общий язык с чужаками из разных Ульев, растерял не все силы и навыки после потери связи с Хозяином. — И как давно вы тут? — Второй день. — И теперь не можете Заповедник покинуть? — Не могу, — кивнула Кася. Ровный тон её голоса ничуть не изменился. — Вы ж ограду поправили. Но это ненадолго, Нина ваша вот-вот её снова разомкнёт. С навью нужно говорить спокойно, не повышая голоса, чтобы не спровоцировать агрессию. С предположительно убийцами-психопатами — тоже. Платонин выдержал паузу, чтобы не дать волю эмоциям, и продолжил: — Так это вы её забрали? Зачем? Где она? Кася вздохнула: — Я только на три вопроса кряду отвечать могу, — и замолкла. — Да что ж ты сразу не сказала!.. Ах… Ладно, веди меня к Ферке. Милиция теперь могла подождать. Раз навь признала Ренфильда вожаком, то с ним и нужно переговоры вести, выяснить, чего они хотят. А людям, судя по первому ответу, опасность всё же не грозила — по крайней мере, пока. Ведь как вожак, Ренфильд нёс ответственность за действия подчинённых. Так что случись что, он, как не уследивший за своими, нарушил бы часть уговора про «ни словом, ни молчанием, ни делом, ни бездействием не причинять вреда смертным». А вот грозила ли опасность Нине? С равным успехом можно было предположить как то, что Нине не собирались наносить вреда, так и то, что уже нанесли, и не причисляли её больше либо к живым, либо к смертным. Скрепя сердце, Платонин приказал себе пока не думать об этом. Перед ним стояла задачка разобраться, что тут вообще происходит. Кася Суок точно не из холма вылезла, она прибыла извне. Вошла, пока защитный контур был ослаблен. Это что же получается, навь сломала дада-копф не для того, чтобы выбраться, а чтобы проникнуть внутрь? Что такого важного могло привлечь их в Заповедник, фактически в откровенную ловушку? Авторитет Ренфильда? Желание строить с ним гнездо? Или что-то ценное было в тех холмах, раз Ренфильд всё вокруг них крутился? Шли по-прежнему молча. Ноги нагулявшегося за день Платонина гудели от усталости, он пожалел, что не сел в автомобиль. Впрочем, тогда бы он Касю не почуял. Он присмотрелся к навке повнимательнее. С виду душа вполне человеческая, в других обстоятельствах он бы на неё внимания не обратил. И пахла девушка как положено пахнуть девушке, а ещё немного сушёной липой и крапивой. Хороша маскировка, не придерёшься. Если бы Платонин своими глазами не видел, как она проявилась из тени, засомневался бы, точно ли перед ним нечисть.