Универсальный морально-этический кодекс для ближайшего окружения первых лиц

Он обещал Кондратию свидание еще две недели назад. К этим вопросам Кондратий относился очень строго. Иногда Сергей всерьёз предполагал наличие у него специальной записной книжечки, в которую он педантично вносил все подобные обещания, чтобы потом в нужный момент обнять со спины, ласково ткнуться носом в шею и вкрадчиво поинтересоваться, а когда они все-таки собираются пойти в оперу, про которую дорогой супруг обмолвился двадцать второго марта в девятнадцать ноль две. Но если книжечка и была, то Кондратию стоило сказать за неё спасибо: Сергей всем сердцем дорожил каждым пунктом. Итак, он обещал Кондратию свидание две недели назад, но за эти две недели приключилась встреча на высшем уровне, на три дня парализовавшая работу всего аппарата, несколько экстренных совещаний, визит депутатов Европарламента, церемония вручения государственных наград и юбилей сургутского завода — на это приглашение у Сергея просто рука не поднялась ответить отказом. В тот единственный день, когда он сам оказался относительно свободен, был занят уже Кондратий, и их давно запланированное мероприятие по укреплению семьи опять перенеслось на неопределенный срок. Наконец Сергею это окончательно надоело, он волевым решением отложил все дела на завтра, пусть даже придется работать с шести до полуночи, резко встал из-за стола, чуть этот стол не опрокинув, прошагал двадцать метров по коридору, рывком распахнул дверь спальни и непреклонно заявил: — Собирайся, мы идем в ресторан. Приблизительно так в этот вечер они оказались в «Sixty». Разместились на диванчике у окна, чуть в стороне от основного зала. Кондратий сидел вполоборота, потягивая вино, и наслаждался видами вечерней Москвы, Сергей предусмотрительно не пил, но пользовался ситуацией — ненавязчиво гладил его колени и любовался голыми щиколотками под задравшимся краем брюк. Порой взгляд сам собой возвращался к расстегнутому на две пуговицы воротнику, и тогда приходилось прикладывать существенные усилия к тому, чтобы говорить ровно. Под воротником блестела тонкая золотая нитка — ей-богу, он застегнул ее сам, собственными руками, несколько дней назад, а пальцы по-прежнему подрагивали и тянулись коснуться. Наверное, и десять лет пройдет, а он будет все так же по-мальчишески влюблен в этого невозможного человека. Когда принесли салаты, Кондратий почти нехотя оторвался от созерцания видов, Сергей пригубил «Боржоми» из граненого стакана — когда только этот атрибут советской кухни успел вернуться в моду? — и попросил: — Расскажи про проект, пожалуйста. — (Кондратий сейчас занимался собственной программой президентских грантов для талантливых молодых писателей.) — Мне очень интересно, правда. Прости, что не был на открытии. — «Прости» на пальчик не наденешь, — протянул Кондратий, многозначительно поиграв бровями, и тут же спешно добавил, пока шутка не вышла из-под контроля: — Шучу. Ничего не надо. Лучше приходи потом на финал. — Приду. Кондратий удовлетворенно кивнул и закинул в рот креветку. …Он трижды проигнорировал телефон, привлекающий к себе внимание вибрацией и миганием, — трижды! — прежде чем совесть и чувство долга все-таки взяли верх над желанием послать весь мир к чертовой матери во имя большой и чистой любви. — Это с работы, наверное, — очень спокойно предположил Кондратий. Он всегда говорил «с работы» так, будто Сергей трудился штатным экономистом в ООО «Рога и копыта», а не управлял огромной ядерной державой. — Возьми. Я не обижусь, честно. Сергей вздохнул и потянулся к телефону. В самом деле: ближайшему окружению было отлично известно, где он и с кем, и едва ли стал бы кто-то так настойчиво обрывать телефон после первого сброшенного звонка, если бы дело не было срочным. На экране высветился засекреченный номер: звонили по внутренней линии. — Кремль слушает. Кондратий очаровательно хихикнул в кулак. Это все было тоже, разумеется, для него — и очень хотелось приосаниться и гордо поддернуть галстук, как будто на первом свидании удалось рассмешить того, за кем до этого он бегал несколько месяцев. Вот только на деле галстук он дернул не поэтому. Дернул — и замер, медленно разглаживая пальцами узел. — Да… Я понял. Понял. Полчаса у нас есть? Соберите всех, я скоро буду. И ничего без меня не предпринимать. Ему потребовался не день и не два, чтобы к этому привыкнуть. Не месяц и даже не год. Иногда казалось, что привыкнуть к этому невозможно в принципе: ему звонили много и часто — просили подписать документы, вызывали на срочные переговоры и вежливо интересовались, что ответить на открытку от губернатора Краснодарского края. Но такие звонки — короткие, приглушенно-тревожные, раздающиеся поздно вечером или ночью, в самый неподходящий момент — всегда заставали врасплох. «Созывайте Совет безопасности». — «Да, господин президент». Когда Сергей снова поднял глаза на Кондратия, на его лице было написано абсолютное понимание ситуации и ни намека на упрек: жизнь с главой государства приучила его к некоторому смирению и помогла стать терпеливее. Не успел Сергей открыть рот, чтобы извиниться за скомканный вечер, как Кондратий заговорил первым: — Не извиняйся. Ладно? Все в порядке. В другой раз. — Но… — Молчать. Дай угадаю: наш танкер застрял в Персидском заливе? — Хуже, Кондраш. Палестинские боевики, — пробормотал Сергей без тени улыбки. На фоне последних новостей улыбаться было бы несколько цинично. — Я тебе вечером расскажу. Если все обойдется. — А если нет, я все равно узнаю из газет, не валяй дурака. — Кондратий сморщил нос и хитро сощурился. Уже на выходе из-за стола сцапал Сергея за галстук и характерно вытянул губы, требуя поцелуй на прощание: — Удачи. Звони, как закончите. Надо будет кого-то красиво оскорбить — зови. — Пока. — Сергей напоследок еще раз прижался губами ко лбу и вышел. На парковке внизу уже ждал служебный автомобиль с Наташей и Оболенским внутри. Вместо приветствия Сергею сунули в руки распечатку: телеграмму с грифом «Секретно» и печатью посольства Израиля в нижнем правом углу. — Когда нанесен удар? — Двадцать три минуты назад. — Наташа отвернулась к окну. — В непосредственной близости от зоны обстрела наше посольство и Российский культурный центр. Среди гражданских уже насчитали двенадцать жертв, сколько под обломками… — Ясно, — мрачно кивнул Сергей, откидываясь на спинку дивана. Никакой ясности не было. Универсальное трехсоставное заклинание «за счет президента» действовало на Полину Анненкову безотказно. Кондратий просто позвонил и сказал: — Приезжай в «Sixty» пить апероль. За счет президента. И Полина тут же бодро отрапортовала: — Уже выхожу, votre excellence. Он что-то натворил? — Скорее наоборот. — Расскажешь. — Да уж конечно. Она была из тех удивительных женщин, которые умели собираться за двадцать минут. Разумеется, дайте им час — они потратят час, дайте два — потратят все два, но желание подольше поспать всегда оказывалось в Полине сильнее желания тратить утро на сборы, а потому она отточила навык варки кофе одной рукой и нанесения макияжа другой до совершенства. Так и сейчас: чтобы собраться, прыгнуть в такси и доехать от Кузнецкого Моста до Москвы-Сити, ей потребовалось ровно двадцать четыре минуты (Кондратий ради интереса поставил таймер). — Голодна, как русский медведь, — с ходу объявила она, звонко целуя Кондратия в щеку. — Рассказывай, что у вас. Кондратий поднял тост за красивых французских женщин и благородных русских мужчин. Потер лоб и со смешком сказал: — Ты удивишься, но все то же. Полина сощурилась: — Я вся внимание. — Серж позвал меня на свидание. Выбрал ресторан, надел костюм, полчаса пялился на мои ноги… — Это хороший признак, особенно, если вы не первый год в отношениях. — Да я и не говорю, что плохой, — пожал плечами Кондратий, покручивая в пальцах бокал. — Мне приятно… Мы говорили о моем проекте, я пил вино, Серж — воду, все было просто замечательно, а потом он уехал бомбить «Хамас». — Всегда что-то мешает, — Полина прочистила горло. — Ничего себе работа, конечно. Я поражаюсь, что с такой профессией за него вообще кто-то вышел замуж. — Полин. — Без обид, votre excellence, но это правда. С другой стороны, он у тебя, конечно, красавчик… — Он со всех сторон красавчик. — Ладно, со всех. Так вот… Он, конечно, красавчик. Но если бы от меня мужик слился под предлогом того, что ему надо бомбить «Хамас»... Ой, не знаю, не знаю. Перед глазами сама собой встала картина маслом: Ваня Анненков пытается с гранатой в руках идти один против толпы палестинских террористов, Полина бежит за ним босиком по проселочной пустынной дороге, размахивая босоножками от «Гуччи» и громко матерясь на французском. Кондратий кое-как подавил смешок. — Ой, ладно. Что у нас может быть нового, — он махнул рукой. — Расскажи лучше, как у вас. Анна Ивановна еще не собирается в мэры? Хочется послушать про жизнь нормальных людей. Полина с готовностью пустилась в подробности, щедро приправленные байками, сплетнями и поговорками на двух языках, которые в ее речи почему-то не звучали нелепо. В компании этой женщины нелепым не выглядел и не звучал никто, словно ее простая, врожденная элегантность распространялась на все ее окружение. Кондратий как раз поэтому позвал именно ее: Полина была единственным человеком, в чьем обществе можно было не смотреть на часы, нервно кусая губы и каждую секунду проверяя, нет ли долгожданного звонка или хотя бы короткой смски. Едва ли кто-то мог сделать для него большее в те трудные, не поддающиеся рациональному объяснению минуты, когда дурное предчувствие граничило с паранойей — и пусть обычно эта паранойя оказывалась беспочвенной, всякий раз Кондратий был ей неизмеримо благодарен.