Универсальный морально-этический кодекс для ближайшего окружения первых лиц

— Павел Иванович, разрешите доложить. — Докладывайте, Михаил Александрович. — Вчера в двадцать один ноль семь по Москве боевиками террористической группировки «Хамас» был нанесен удар по территории государства Израиль. Под ракетный обстрел попали два жилых района Тель-Авива, включая улицу Хаяркон, где располагается посольство Российской Федерации. В результате разрыва одного из снарядов было задето здание Российского культурного центра. Погибли и пострадали мирные жители, двое граждан Российской Федерации находятся в больнице... — Он оторвался от листа и внимательно посмотрел на коллег. В кабинете стояла оглушительная тишина, собравшиеся сидели с серьезными, будто вмиг повзрослевшими лицами. — ...В тяжелом состоянии. В ответ на действия боевиков состоялось экстренное заседание Совета безопасности Российской Федерации. Не вызывает сомнений взаимосвязь между таким выбором цели удара и позицией России по ближневосточному вопросу. Совет постановил, что действия террористов можно расценивать как угрозу национальной безопасности страны. Бестужев вновь замолчал. Говорить было трудно: не каждый день приходится делать подобные заявления. Коллеги, по всей видимости, разделяли его чувства: Арбузов крутил карандаш, Юшневский с кажущейся отстраненностью смотрел в окно, Раевская, белая, как простыня, то снимала, то надевала кольцо. Пестель стоял, упершись кулаками в стол, и внимательно следил за ним из-под нахмуренных бровей. — Продолжайте, Михаил Александрович. — В двадцать два часа пятьдесят две минуты по московскому времени силами ВВС России при поддержке сил израильской регулярной армии был нанесен ответный удар. В качестве объекта выбран склад боеприпасов, рассекреченный спецслужбами Израиля в мае текущего года. Удар нанесен в соответствии с принципом пропорциональности, объекты гражданской инфраструктуры не пострадали. К нашему глубочайшему сожалению, в результате налета погиб один гражданин Израиля. Ответных действий со стороны боевиков не последовало, — Бестужев закрыл папку и отложил карандаш. — Благодарю за внимание, у меня все. Его речь на некоторое время погрузила кабинет в тишину. Затем коллеги поочередно начали отмирать, каждый в меру своей впечатлительности: Юшневский перестал созерцать пейзаж, а Пестель — хмуриться, Раевская вернулась к рисованию чего-то на полях повестки дня, Орлов снова перевернул телефон экраном вверх — туда беспрестанно сыпались сообщения из самого беспокойного ведомства. Некоторые вполголоса перебрасывались короткими фразами. Только Арбузов по-прежнему вертел в пальцах карандаш. Вид у него был серьезный и понимающий чуть больше, чем было доступно остальным. Пестель оттолкнулся от стола, выпрямляясь, и бросил короткий взгляд на часы. — Мы заслушали все заявленные сообщения. Есть у кого-то замечания, соображения, предложения? — Замечаний, соображений и предложений у присутствующих не нашлось. Пестель удовлетворенно кивнул и перевернул планшет с программкой листом вниз: — Хорошо. Тогда по сегодняшней повестке дня завершаем. Дмитрий Александрович, с вами по Евро пообщаемся, как договаривались, к трем подъеду. Всем спасибо, все свободны. Постепенно все стали подниматься со своих мест, собирать вещи, раскладывать по карманам пиджаков и портфелей телефоны, планшеты и ручки. Ручки, кстати, были в этом коллективе весьма занятной деталью. Удивительно, сколько можно сказать по ручке о ее обладателе: Юшневский, к примеру, регулярно заправлял фирменную черно-золотую «Паркер», у Раевской их было штуки четыре и еще столько же цветных маркеров, а Щепин писал шариковой ручкой за десять рублей, судя по виду, подобранной на полу в коридоре. На эту пеструю компанию мужчин и женщин в солидных костюмах Паша Пестель смотрел с легкой улыбкой. Обычно улыбающийся Паша Пестель в силу ослепительной белозубости напоминал Чеширского Кота — первым на это указал Миша, когда они еще толком не были знакомы, и с этого, кажется, началась их с Пашей долгая дружба. В итоге сравнение прижилось и даже обросло родственными эпитетами. Леша, он же Юшневский Алексей Петрович, глава стратегически важного министерства и просто уважаемый человек, складывал вещи в портфель с профессиональной медлительностью и закончил собираться как раз к тому моменту, когда последний из министров вышел, бросив дверь наполовину прикрытой. Они остались в кабинете одни. Паша потер пальцами виски и негромко резюмировал: — М-да. Леша защелкнул крышку портфеля, выпрямился и пожал плечами: — Да теперь-то что. Ты же не считаешь, что не надо было этого делать? — Нет, конечно, — отмахнулся Паша. — Все правильно. Просто люблю начинать утро с таких обсуждений, ты не представляешь, как. Ладно. Леша неопределенно покачал головой, но промолчал — добавить было особенно нечего. Утро действительно выдалось так себе. Оба не сговариваясь уставились сквозь приоткрытую дверь в коридор: из кабинета хорошо просматривалась напряженная спина Бестужева. Того, с кем он разговаривал, было видно гораздо хуже, но по коротко стриженной голове, росту и цвету пиджака Паша сделал логический вывод, что это Арбузов. — Я так Антону вторую стадию его проекта и не согласовал... — протянул он задумчиво, постукивая пальцами по столу. — Надо сделать. Нехорошо. — Сделай, — согласился Леша и подошел ближе. — Нехорошо. У тебя перерыв есть? — До двенадцати. На часах короткая стрелка уже подобралась вплотную к одиннадцати. Юшневский бросил на нее быстрый взгляд, что-то прикинул про себя и сказал: — По кофе? — По кофе, однозначно по кофе, — облегченно-радостно закивал Паша. Кофе после общих совещаний постепенно превращался у них из приятной привычки в добрую традицию, и ближайший час оба всегда старались оставлять свободным. — Кофе? — Если не затруднит. Наташа полулежала в офисном кресле, запрокинув голову в потолок, чтобы блаженно прохладные патчи не сползали по щекам вниз. Надпись на коробочке сулила избавление от синяков под глазами, упругую кожу и хорошее настроение на целый день. — Прошу. Женя поставил перед ней большую белую кружку времен предвыборной гонки — с темно-красной надписью «За перемены» и силуэтом Трубецкого в профиль. Себе он оставил поскромнее — типовую «Нескафе», что было с его стороны очень по-джентльменски. — Манна небесная! — пробормотала Наташа, отхлебывая кофе. Им в кабинет недавно подарили компактную капсульную машинку. С виду она напоминала детеныша Чужого, капсулы заканчивались так быстро, будто кто-то жевал их всухомятку, но в целом ночные бдения стали заметно веселее. — Попробовать, что ли, раз ты так рекламируешь… — Женя с сомнением покосился на круглую баночку с мультяшной пандой. — Попробуй, попробуй, — хмыкнула Наташа. — Еще втянешься. На следующую премию попросим карточку в «Летуаль». Лениво сощурив один глаз, она наблюдала за тем, как Женя пытается справиться с маленькой лопаткой и скользкими гелевыми капельками, не желающими лежать под глазами ровно. Наконец ему это удалось, он уселся по стойке смирно и на ощупь нашел на столе кружку. Утро в личной пресс-службе президента началось с отходняка после безумной ночи. Было полное ощущение, что они и не ложились: пока шло совещание, было не до сна, никто и не спал, передавая срочные сообщения и ожидая итогов. Потом наступило долгое изнурительное ожидание, когда знаешь, что должно произойти и когда; знаешь, а все равно все внутренности скручивает от необъяснимой тревоги. Когда все случилось, тревога ушла — но ей на смену пришло такое опустошение, такое страшное чувство предрешенности и отчаяния, что оба ворочались в своих кроватях до самого звонка будильника, маясь бессонницей. Единственным плюсом можно было считать тот факт, что оставшись ночевать в Кремле, они избавили себя от необходимости ехать с утра на работу. Постепенно ясность мыслей возвращалась, и через полкружки Наташа почувствовала себя в силах листать новости. В них не находилось ничего особенно интересного: на девяносто процентов первые полосы были заняты сообщениями о ночном происшествии, кто-то писал об экономике, на «Дзене» вышла статья про сколковский аппарат для печатания блинов. Она оставила бы это до лучших времен, но в самом низу страницы натренированный взгляд вдруг выцепил из множества заголовков обрывок знакомой фамилии: «Несметные сокровища семьи Оболе…» У Наташи было мало знакомых, чья фамилия начиналась на «Оболе», а именно — один. Никаких других «Оболе», достаточно публичных, чтобы оказаться в СМИ, она тоже не знала. — Женя, проснись. Тут, кажется, про тебя. Пока Женя приходил в себя и тихо матерился под нос на поползшие к подбородку патчи, Наташа быстро кликнула ссылку и теперь с некоторым недоумением изучала содержание страницы. Автор, как полагается, писал под псевдонимом, ничем не выдавая свой пол, возраст и гендерную принадлежность, и писал весьма занятные вещи: дескать, вы-то не знали, но у честного госслужащего Евгения Петровича в собственности яхта и нехилый участок земли, а у родителей и вовсе — по счету в швейцарском банке. У каждого. Ниже следовал патетичный абзац о гниении системы. — Что скажешь? Женя у нее за спиной многозначительно вздохнул. Он прочитал талантливый опус по диагонали, перегнувшись через Наташино плечо, и, видимо, не впечатлился. — Ничего не скажу. — (На это действительно сложно было что-то сказать. Под статьей уже собралось некоторое количество комментаторов, но и те вели дискуссию неактивно.) — Бред какой-то. Людям нечем заняться. Я и не скрывал, что у меня семья не бедная. — Угу, — Наташа зевнула. — Сереже надо сказать. — Ну скажи. — Скажу. Правда вряд ли это всплывет… Вообще. Всплывет, — она изобразила ладонью волну. — Хотя, кто знает... Женя издал смешок. Жизненный опыт подсказывал: когда человек устал, ему смешно от всего. Смех — самая естественная защитная реакция организма на подобные издевательства... Подумав немного, Наташа все-таки сохранила статью в закладках — профессиональная паранойя подтачивала изнутри и велела ничего не выкидывать — с чистой совестью закрыла страницу, крутанулась в кресле на сто восемьдесят и с наслаждением потянулась. До начала рабочего дня оставалось двадцать минут.