Универсальный морально-этический кодекс для ближайшего окружения первых лиц

После комфортного прохладного самолета сухой и жгучий персидский воздух царапал горло при каждом вдохе. Было жарко — не липко-жарко, как в Нью-Йорке в летнюю пору, не курортно-жарко, как в солнечной Доминикане или на Кубе. Было обжигающе жарко, до тошноты, до ряби в глазах, грозящей вот-вот обернуться миражом. Все вокруг пахло иначе, звучало иначе, жило совершенно иной, непонятной европейцу жизнью. Чарующей, как сказки тысячи и одной ночи, сладкой, как пахлава, экзотической, дикой, неизведанной и опасной — совсем как в тех приключенческих романах, которые читаешь в детстве с фонариком под одеялом. В самом аэропорту работали кондиционеры и дышалось легче, но ощущение чуждости никуда не делось: обычно аэропорты — этакая международная территория — в меньшей степени подвластны влиянию местной культуры, однако здесь на каждом шагу чувствовалось, что ты не дома. Их провели по дипломатическому коридору, довольно быстро проверили документы и отпустили. Вместе со своим германским коллегой он сел в машину, предоставленную Организацией, и только так смог наконец расслабиться. — Вы уже бывали в Иране, Александр? — Проездом, — он уклонился от прямого ответа. — А вы, Генрих? — Не доводилось. Дальше ехали молча: оба устали с дороги. Пейзаж вокруг постепенно становился все более урбанистическим, по обе стороны от шоссе начали вырастать жилые строения — сначала низкие сельские домики, затем белые квартирные дома в несколько этажей, одинаковые для всех южных городов в мире. По мере приближения к центру они становились все более опрятными и современными на вид; дорога делалась шире и ровнее, иногда между домами просматривалось некое подобие парков. Словом, город выглядел вполне типичной столицей, окутанной мощным флером ближневосточного колорита. Визит полного состава Совета Безопасности в Иран был его инициативой. Грибоедов впервые озвучил ее еще весной и потратил все два месяца своего председательства на то, чтобы убедить сначала коллег, а затем и Секретариат в рациональности своего предложения. Когда же после печально известной эскалации между Израилем и Палестиной у задержанного боевика, возглавившего налет, были обнаружены иранские документы, а реакции со стороны правительства Ирана не последовало, дело сдвинулось с мертвой точки: коллеги единодушно проголосовали за, начался утомительный процесс согласования бюджета, составления графика и планирования командировки. Через неделю пятнадцать постоянных представителей в сопровождении работников службы протокола, сотрудников Секретариата, охраны и представителей СМИ вылетели из Нью-Йорка в Тегеран. Конференц-зал гостиницы, где их разместили, превышал размеры привычного зала заседаний Совета минимум втрое. Из-за сводчатых потолков каждое слово прокатывалось эхом по всему помещению. Они вполне осознанно отказались от микрофонов и старались говорить вполголоса, стулья перетащили к месту председателя, писали в блокнотах, разложенных на коленях — чем-то это напоминало одну из полевых миссий, хотя и в заметно более цивилизованных условиях. — ... Слово предоставляется господину Сан-Мартину, Аргентина. У вас две минуты. — Благодарю, господин председатель. Мы присоединяемся к заявлению представителя Франции… Вопреки своему обычному, активному участию в обсуждении в этот раз он слушал выступления других дипломатов рассеянно, вполуха, и за все это время толком ничего не записал. На душе было неспокойно. Если завтра с ними откажутся говорить… Впору было дать себе подзатыльник за такой пессимистичный настрой. Это ведь международный скандал. Международные скандалы не нужны никому, даже самым радикальным и непредсказуемым режимам — и все же… Он снова поправил на носу очки, снова перелистнул почти не исписанную страницу, как будто это могло чем-то помочь. И все же — что-то ведь гложило его, не давая спокойно готовиться к грядущим переговорам. А своей интуиции Грибоедов привык доверять. За всю свою пока еще не почтенную, но уже солидную и яркую дипломатическую карьеру ему приходилось бывать в разных ситуациях. Его почти ничем невозможно было удивить. От экзотических стажировок в учебное время и самых безумных командировок еще в первые годы в МИД до высокой должности постоянного представителя своей страны при ООН — он прошел все и знал каждый шаг, который нужно проделать на этом пути. Умел договариваться, умел стоять на своем. Одинаково легко облачался в костюм-тройку и в восточный халат. Пробовал все — от лобстеров на роскошных приемах в государствах Океании до насекомых в кенийской глубинке, отдавая дань уважения народным традициям. Спал в палаточном лагере, в пятизвездочном отеле и в хижине на берегу реки. Но нигде еще не спалось Александру Сергеевичу Грибоедову так плохо, как в люксовом номере лучшей гостиницы Тегерана. Когда они разошлись, было еще не поздно. Некоторые коллеги спустились в ресторан гостиницы, кто-то вышел прогуляться, другие ушли к себе. Он распрощался со всеми одним из первых и, сославшись на головную боль от непривычного климата, поднялся в номер. С тех пор легче не стало. Задремать удалось уже под утро, когда стихло все, даже последние шаги припозднившихся постояльцев в коридоре: тревоги улеглись, снизошло философское понимание суетности, пустоты неоправданных метаний. Грибоедов провалился в глубокий сон без видений и проспал бы, наверное, до полудня, если бы его не разбудил приглушенный, но настойчивый стук. Номера, выделенные делегации, располагались на одном из верхних этажей — дотянуться до окна с земли было попросту невозможно. Для любопытной птицы звук был уж слишком глухим и тяжелым, да и не видел он нигде в Тегеране таких крупных и бесстрашных птиц. Грибоедов сел на кровати, сунул ноги в белые гостиничные тапки и на ощупь нашел на тумбочке очки. В глазах прояснилось. Он прислушался к внутренним ощущениям, но былой тревоги не обнаружил. Снаружи постучали еще раз. Окно было зашторено, не пропускало даже утреннего света, хотя, как подсказывали внутренние часы, уже должно было рассветать. Поколебавшись, Грибоедов встал с кровати и прошелся по комнате взад-вперед. Вместе с тревогой ушла и способность быстро соображать в стрессовой ситуации — он вяло перебирал в голове, что надо подойти к телефону, вызвать охрану, постараться не шуметь и не привлекать внимание… Вспомнился рассказ однокурсника, который в Колумбии чуть не угодил в плен к РВСК. Должно быть, не очень хотелось провести остаток стажировки в Сельве… Наконец Грибоедов заставил себя подойти к стене, снять трубку и набрать код. Ответили после пары коротких гудков: — Да. — Пятьсот десятый, — сказал он негромко, будто можно было скрыться от того, кто очень хотел услышать. — Принято, — ответили из трубки. Связь прервалась. Счет шел не на минуты — на секунды, и ему не оставалось ничего, кроме ожидания. Но ожидание больше не было болезненным: он словно знал , что будет дальше, знал — и больше не был напуган. Ничто не пугает человека так, как неизвестность. Окно отворилось с тихим щелчком, шторка отъехала почти неслышно. Грибоедов намеренно не стал оборачиваться — не хотел видеть. Никакого «желания посмотреть в глаза своему убийце», никаких патетичных глупостей. О каких желаниях можно говорить, когда остро хочется жить? Шею пронзила невыносимая жгучая боль; тонкий и острый, смертоносная игла, клинок ножа вошел в горло. Прежде чем ничком повалиться на пол, он успел увидеть, как с противоположной стороны распахнулась дверь.