Универсальный морально-этический кодекс для ближайшего окружения первых лиц

Кондратий внимательно смотрел на него, чуть сощурившись и почти не мигая. Он всегда так смотрел, если хотел заговорить о чем-то, что долго держал в уме. Сергей давно это понял — равно как и то, что ни в коем случае нельзя на него давить. Как бы ни было любопытно. Он скажет, только когда сам сочтет нужным. На веранде было свежо и тихо. С парадной стороны доносились голоса, высоко над головами шумели сосны. На столе остывал френч-пресс с чаем. Вышло ровно так, как он и предполагал: Кондратий откинул голову на спинку кресла, перестал задумчиво щуриться и медленно протянул: — Слышал… Сашины коллеги… бывшие коллеги. Публикуют его заметки о международной жизни? Вместе с воспоминаниями... Человек, оказывается, стихи писал в свободное от ООН время. — Слышал, — Сергей кивнул, грустно улыбнувшись. — «Горе от ума». Очень, конечно… — Остроумно, — Кондратий сосредоточенно уставился на свои руки, сцепленные в замок, и снова на Сергея. — Ага. Мне на самом деле понравилось. «Вот сейчас скажет, — подумал Трубецкой, — не просто же так снова эта тема…» А тема эта витала в воздухе и время от времени всплывала с того рокового дня, когда Александр Сергеевич трагически и нелепо погиб при исполнении. И снова угадал. Кондратий со вздохом продолжил: — Мне бы встречу... с издателем. С авторами, конечно, да, но я и не прошу, это слишком сложно, а вот… Понимаешь, иначе просто нехорошо. Там выйдет — без нас. Да и к тому же… — Он замялся. — Я вот подумал, если подарить ее финалистам, это был бы красивый жест. Как думаешь? Трубецкой кивнул. Чего-то подобного он тоже вполне ожидал. Кондратий правда душой болел за свой первый большой проект — и очень хотелось разделить с ним радость и ответственность этого момента, несмотря на летящий прямо в лицо гигантский снежный ком пугающих событий. — Я тебя понял. Устроим. — Особое удовольствие ему всегда доставляло смотреть, как после таких обещаний у Кондратия загорались глаза. Это неуловимо напоминало то самое, с чего все когда-то началось — и снова хотелось сворачивать горы. Сергей потянулся к столу, чтобы разлить чай (замену старой посуды Кондратий считал своим личным подвигом в деле борьбы с безвкусицей), и подвинул к нему вазочку с печеньем. Разговор снова сошел на нет, но молчание, как это часто бывало у них в последнее время, совершенно не тяготило. Пили чай — и переглядывались. Улыбались друг другу, каждый о своем. Шорох шагов по газону тоже безошибочно уловили оба. «Наташа», — одними губами сказал Кондратий. «Я понял», — так же безмолвно отозвался Сергей, а вслух добавил противным ледяным тоном: — Наталья Михайловна, вас раскрыли, выходите. Он сидел вполоборота к столу и боковым зрением видел убегающую за угол дорожку. Сначала на дорожке появилась длинная тень, а уже следом за тенью сама Наташа в летнем костюме. Сергей встал и подвинул ей стул. — Роль плохого русского тебе не идет. — Ну спасибо. Я вообще-то старался. — На здоровье. — Наташ, честное слово, — Кондратий вылил остатки чая в одну из пустующих чашек, — я скоро начну ревновать. Сергей протянул руку через два подлокотника и примирительно сжал его пальцы. — Я срочно нужен? — Пока не срочно. Я и не собиралась прерывать вашу идиллию. — (На секунду создалось впечатление, что она вот-вот покажет Кондратию язык. Из вредности.) — Ответ из Рамаллы пришел. — Да неужели, — пробормотал Сергей, вмиг посерьезнев. Следом за ним посерьезнел и Кондратий. — Давно? — Только что, — Наташа выложила на стол запечатанный конверт из гербовой бумаги. Сергей тут же взял его и без лишних церемоний вскрыл ножичком для масла. — Нам здесь только мыши в чайнике не хватает для полного счастья, — пробормотал Кондратий. Его глубокомысленное замечание культурно проигнорировали. — Вы верите данным международного расследования, Сергей Петрович? — Вполне. Хотя я все-таки прошу вас обратить внимание на то, что расследование еще не завершено. — В таком случае, скажите, каким будет ваш ответ на убийство российского дипломата на иранской территории, если подтвердится, что оно было совершено с пособничества властей? Будут ли введены дополнительные санкции? Вы инициируете двустороннюю встречу? ...Пресс-конференцию передавали в прямом эфире. На него смотрели несколько десятков журналистов — и еще несколько миллионов человек. Разговор предстоял сложный. И гораздо длиннее, чем можно было надеяться. — Во-первых, хотел бы еще раз сказать, что в такой ситуации мы считаем — я считаю санкции неэффективными. Я подробно объяснял, почему, в интервью для «Российской газеты». Это открытый материал, вы его можете прочитать. Во-вторых, я в любом случае — подчеркиваю, в любом случае — инициирую двустороннюю встречу, вне зависимости от того, подтвердятся ли нынешние предположения. И наконец, потому что мне хочется, чтобы наша позиция была предельно ясной, есть только один способ решить эту и другие проблемы раз и навсегда. Только один способ сделать так, чтобы не погибали дипломаты и правозащитники, чтобы не бомбили российские культурные центры… И так далее. Нам — я говорю не только о России, потому что не только Россия в этом, на самом деле, заинтересована, а обо всем мировом сообществе — придется решить ближневосточный вопрос. А для этого придется усадить стороны за стол переговоров. Москва могла бы выступить в качестве площадки. Разговор действительно получился долгим и непростым. Конференция продлилась два часа вместо запланированного часа, все вышли утомленными и подгрузившимися. Трубецкой отпустил всех, написал Кондратию краткое сообщение о том, что немного задержится, ушел к себе и долго ходил по кабинету, размышляя. Еще через полчаса вышел на улицу, сел в машину и попросил отвезти его в резиденцию. Пестель приехал к ним в тот же вечер якобы выпить пивка. Пиво он действительно привез, но оставил на столе. Потом бродил по гостиной, то взмахивая руками, то погружаясь в мрачную задумчивость, пока наконец не сказал: — Ты со своим миром во всем мире совсем спятил. Не то чтобы я тебя не поддерживал, но ты спятил. — Спасибо, Паша, — с чувством ответил Сергей. — Это именно то, что я рассчитывал услышать от старого друга. Не надо мне рассказывать, что объективная историческая реальность не на моей стороне. Я хотя бы попытаюсь, ладно? Разрешаю тебе потом поржать и написать в Твиттер: «А я предупреждал». — Да я разве против? — театрально развел руками Паша и тут же добавил: — Я тебя знаю — нет, дослушай — я тебя знаю туеву хучу лет, я знаю, как для тебя это важно. Вот поверь, я как никто хочу, чтобы выгорело. После этого они все-таки выпили. А потом выпили еще, и еще, и еще, а когда закончилось пиво, то перешли на коллекционный виски, а когда закончился виски… Это Сергей помнил уже не очень отчетливо. Зато помнил, как ближе к ночи — точно, было уже темно — он заплетающимся языком велел Наташе следить, чтобы ни единого кадра не просочилось в прессу, они с Пестелем вывалились на задний двор и, обняв друг друга за плечи, с выражением горланили ДДТ. Наутро единственным, кто злорадно ухмылялся со словами «А я предупреждал», был Кондратий, выдавший им по стакану минералки и по волшебной пилюле от головы. Сейчас, как и тогда, все тоже смотрели на него. Зрителей, правда, было существенно меньше — только Кондратий с Наташей, мирно распивающие чай со свежим печеньем. Никаких камер. Никакого прямого эфира на несколько миллионов человек. Все так же шумели сосны и отдаленно звучали голоса, где-то в вышине иногда заливалась птица. Затылок упирался в мягкий подголовник, руки расслабленно лежали на удобных подлокотниках. Даже галстука не было — удобная рубашка и мягкий джемпер. Совершенно другая обстановка. А трясло сейчас почему-то куда сильнее. — Ну? — Наташа, заметив, что он дочитал, нетерпеливо заерзала на стуле, явно борясь с желанием самой сунуть нос в письмо. — Не торопи Сережу, он этого не любит, — занудно протянул Кондратий (в этом они были очень похожи). Трубецкой прикусил язык, пресекая рвущуюся наружу ужасную шутку. Есть такое удивительное свойство человеческой психики — в самые серьезные и ответственные моменты нам проще в голос рассмеяться над чем-нибудь совершенно неуместным, чем принять для себя эту серьезность и ответственность. Как в кабинете у директора: тебя ругают за слово из трех букв, нацарапанное на задней парте, а ты смотришь на красное лицо завуча и еле сдерживаешь смех. Наташа, конечно, была не такой грозной, как школьный завуч, но Сергей все-таки покачал головой, сбрасывая нервозность, и посмотрел на Кондратия с благодарностью. Тот улыбался. Наверное, все уже понял. Он всегда все понимал и так. — Я не знаю, как мы это сделали, — Трубецкой бросил конверт с письмом обратно на стол и позволил себе откинуться в кресле, закидывая руки за голову. — У нас или гениальная дипломатия, или блестящая разведка, или нам чертовски повезло, или все сразу, причем я бы ставил на последнее, потому что они согласны. Наташа поставила чашку на блюдце и уставилась на него с искренним восхищением: — То есть… то есть да? Прям согласны? Согласны приехать к нам сюда, чтобы... — Ну, здесь так написано, — Сергей кивнул на письмо. — Хочешь, прочти сама. — Можно? Сергей кивнул снова. Наташа тут же схватила лист и стала вчитываться, как вчитываются, наверное, только в письма с полей сражений — и это сравнение было почти уместным. Когда же она дочитала и снова посмотрела на Трубецкого, ее лицо приобрело совсем уж восторженное, почти счастливое выражение. — Обалдеть. Вот это да. Ты… — А ну тихо, — Сергей отмахнулся, нахмурившись. — Это еще ничего не значит. Прибереги до тех пор, когда… Если… Нет, надеюсь, что все-таки «когда». — Хоть «молнию» можно дать? — Наташа демонстративно скривилась. — Какой же ты зануда, я не могу. Как с тобой жить… Кондраш, как ты с ним живешь? — Не жалуюсь, — пожал плечами Кондратий. Боковым зрением Сергей уловил, что его улыбка перешла в тихий радостный смех, и, поддавшись общему настроению, наконец улыбнулся сам.