Универсальный морально-этический кодекс для ближайшего окружения первых лиц

Сережа нежно прихватил зубами загривок, бегло очертил пальцами розоватый отпечаток, еще напоминающий по форме его ладонь, и аккуратно поднялся, выпрямляясь. Кондратий не имел возможности видеть, даже положив голову набок, щекой к подушке, но легко представил, как он опустился на пятки, подогнув под себя колени, представил и легкую улыбку на губах, и сбившуюся на лоб челку — после стольких раз это было нетрудно. Вспомнилось, как на прошлой неделе визажисты заметили характерные два полукруга на шее за пару минут до эфира, пришлось срочно поставить рекламу чая и анонс спортивных событий грядущей осени, пока на скорую руку замазывали компрометирующие подробности личной жизни. Наташа до конца дня называла его Пираньей, и было, с одной стороны, забавно, а с другой… С другой стороны, думал Кондратий, пусть бросит в меня камень тот, кто бы, имея в постоянном доступе Сережу Трубецкого, так не делал. Он протестующе замычал. Сережа за спиной хмыкнул, но не повелся, слез на пол — кровать характерно прогнулась, — и утешительно потрепал по волосам. Кондратий повернул голову, подставляясь под руку, но касание не продлилось долго: рука исчезла, разгоряченной кожи коснулась прохладная простыня, он сладко зевнул и прикрыл глаза. Было тепло и лениво. Тихо хлопнула дверь — Сережа зашел в ванную. Через несколько минут полилась вода. Сейчас он возьмет с полки шампунь, что-то там про мятную свежесть и хвойные леса, прикроет глаза под теплыми струями... В размытых и прекрасных мыслях о том, как же ему повезло изо всех жизней жить именно эту, Кондратий провалился в некрепкий полусон и открыл глаза уже тогда, когда звук льющейся воды прекратился, снова хлопнула дверь, следом скрипнула дверца шкафа. На Сереже был тяжелый темно-синий халат поистине аристократического вида. Кондратий оттолкнулся от постели и сел, опершись на вытянутую руку. — Хорошо тебе? — Сережа ласково усмехнулся и подошел ближе. На него это действовало всегда: Кондратий мог нагнуться вперед, схватиться за мягкую махровую ткань и требовательно потянуть его на себя, мог скривить губы или умоляюще нахмурить брови — Трубецкой с удовольствием покупался на любые его приемы. — Мне красиво, — он качнул головой, отбрасывая волосы со лба, подтянул к себе простыню, невзначай обнажив пятку. Сережин взгляд молниеносно метнулся вниз. — И надо в душ. — Я тебе ванну набрал. — Сереж... Сережа не ответил, но наклонился за долгим медленным поцелуем — чувственным настолько, что впору было снова падать в кровать. Проходили дни, недели и месяцы, но по-прежнему хотелось порой спрятаться с ним ото всех и сутки не вылезать из-под одеяла — пожалуй, теперь, когда это стало непозволительной роскошью, даже чаще, чем поначалу. Кондратий честно подобрал бы слово более подходящее, если бы знал, но слова не было. Наверное, именно это люди условились обозначить понятием «любовь». Сережа обнял ладонями его лицо, поцеловал поочередно щеки, нос и лоб. — Остынет. — Ага... Кондратий потянулся и снова зевнул. Безо всякой задней мысли: это Сережа понял его по-своему (может быть, так, как хотел понять, он в любом случае не был против), поднял с кровати вместе с простыней, бережно прижимая к груди. Кондратий обвил руками его шею, собрал стекающую с волос влагу кончиками пальцев — кожа была теплой, его пальцы неожиданно прохладными, от них, как круги по воде, разошлись и спрятались под халат мурашки. Простыня волочилась по полу, напоминая свадебный шлейф или императорскую мантию. В ванной Сережа неуловимо-ловким движением размотал ее, бросив оседать легким облачком на подогретую плитку, и все так же бережно опустил Кондратия в теплую воду. Было влажно и почти жарко, пахло эфирным маслом — лимон и вербена, кто-то из доброжелателей, помнится, им советовал как эффективное средство от нервного истощения. Лучше только двенадцатичасовой сон и хороший секс. — Не усни. — Постараюсь, — он поймал Сережину руку. Сережа погладил тыльную сторону ладони и несильно сжал. Еще несколько секунд в ванной висела волшебная, ничем не нарушаемая тишина. Потом их руки расцепились — по миллиметру, как в замедленной съемке, — Сережа бросил на него последний ласковый взгляд и вышел. Сон, к удивлению, пропал. Кондратий с удовольствием провалялся в ванне добрых полчаса, отмокая и не имея никакого желания шевелиться, затем быстро принял душ и вылез другим человеком. Во всем теле поселилась приятная слабость. След с бедра тоже не пропал — его было хорошо видно в зеркале, как и собственное счастливое отражение. Кондратий накинул халат, такой же, как у Сережи, только меньше и темно-красный, и толкнул дверь в спальню. В его планах было — в идеале — незамеченным подкрасться к Сереже со спины, закрыть ему глаза и промурлыкать что-нибудь на ухо. Если уж не удастся это — то просто повиснуть у него на шее. Так тоже было бы хорошо. Но картина, развернувшаяся перед его глазами, не предполагала ни того, ни другого: согнувшись, чтобы дотянуть телефонную трубку и зажать ее между плечом и ухом, Сережа слушал кого-то с очень серьезным, суровым даже выражением лица, и одновременно застегивал ремень на брюках. На нем уже была черная водолазка, на разворошенной кровати лежала вешалка с пиджаком. В какой-то момент монолог прервался, и Сережа сказал: — Да, я понял. Три часа у нас есть. Вряд ли больше. Будем действовать, исходя из этого. Сергей Григорьевич… — И замолчал снова. Что говорили в трубке, было совсем не слышно — типичная ситуация для звонков по внутренней линии. Кондратий нерешительно замер между дверью в ванную и кроватью. Напряжение передалось и ему. — Да. Хорошо. Других вариантов все равно, насколько я — да, я вас понял. Я выхожу. До свидания. Он повесил трубку обратно на «рожки». Ремень наконец поддался, Сережа продел его в шлевки и стал торопливо влезать в пиджак, едва не запутавшись в рукавах. — Что случилось? Кондратий ненавидел этот вопрос — потому что в последнее время ответ на него был в разы серьезнее, чем «машину побили» или даже «квартиру взломали». В последнее время пугающе часто шла речь о человеческих жизнях, и такое «случилось» совершенно ему не нравилось. Сережа глубоко вдохнул через нос и медленно выдохнул, словно пытался собраться с мыслями, сделал несколько шагов ему навстречу, потом вдруг замер, как вкопанный — и односложно сказал: — Теракт. Кондратий не успел осознать услышанное, как он в том же отрывистом телеграфном стиле продолжил: — Заложники. Двести человек. Торговый центр в Краснодаре. Мне надо ехать. Несколько секунд они не мигая смотрели друг на друга. Потом Кондратий сделал резкий выпад вперед, все-таки повиснув у него на шее, с силой вцепился в пиджак на спине и зажмурился. — Блядь. Сережа инстинктивно сжал руки у него на талии. Пульс заполошно стучал где-то в виске, сердце — в горле: Кондратий готов был поклясться, что Сережу самого трясет, хоть он и держится очень достойно. Дверь в спальню приоткрылась, заставляя их отпустить друг друга, хотя и не до конца. Наташа, белая, как полотно, непривычно робко переминалась с ноги на ногу на пороге. — Сережа, вертолет… — Готово? — Да. — Хорошо, — он кивнул, как будто убеждая сам себя, и повторил снова: — Хорошо. Идем. Нечего... Сережа махнул рукой. Они вышли и странной процессией двинулись по коридору: впереди нервно ссутулившая плечи Наташа в обнимку с планшетом, за ней Сережа, весь в черном и отстраненный, как не от мира сего, и он сам — на полшага отстающий от Сережи, в неуместном банном халате по щиколотку. Даже в рабочем крыле сейчас было тихо — все как будто попрятались по углам. В прихожей Сережа открыл гардероб, сдернул с плечиков такое же черное пальто, перебросил через руку, и так же втроем они, спотыкаясь, как полуслепые котята, вывалились на улицу. Звук лопастей постепенно удалялся, превратившись сначала из оглушительного в очень громкий и наконец просто громкий. Вертолет стал маленьким, как игрушечным, казалось — нажми кнопку на пульте, и он, описав круг над детской площадкой, опустится тебе под ноги. В детстве у Кондратия вертолетика не было, но теперь он бы с радостью променял любые игрушки за возможность отменить произошедшее нажатием кнопки — однако это желание было вызвано не более чем бессилием и страхом. Наташа стояла рядом и смотрела в ту же сторону, что и он, сощурив покрасневшие глаза. Кондратий поежился и пробормотал: — Он даже не объяснил. — Я сейчас, — Наташа запнулась на полуслове. — Пойдем внутрь, я… Посмотришь сам. Только я не буду… еще раз. Ладно? Кондратий заторможено кивнул. Усилием воли заставив себя оторвать взгляд от темнеющего неба, он зашагал к выходу с посадочной площадки. Крест посреди бетонного поля, сигнальные столбики с погашенными сейчас фонарями, крутящийся в небе винт — все это оставалось за спиной и с каждым следующим шагом давило на плечи все сильнее. В молчании они вернулись в дом и упали на диван в гостиной. Экран на противоположной стене в беззвучном режиме транслировал очередное кино про доблестных полицейских с овчаркой. Наташа отдала ему планшет с открытой страницей редактора кремлин.ру и сказала, закрыв лицо руками: — Последняя новость. Прислали… Сереже. И… везде. Все наши официальные аккаунты, перехватили «Эхо» и «Первый», так быстро, я даже… господи. — Спасибо, — еле слышно прошептал Кондратий, вдевая наушники. На экране была только что опубликованная заметка: «Президент вылетел на место совершения теракта в Краснодарском крае». Ниже — мелкий текст и видеоролик. Что-то внутри сопротивлялось, как сопротивляется всегда мозг, привыкший беречь нашу хрупкую психику, любым шокирующим явлениям. Как уклоняется от просмотра тяжелых фильмов и чтения серьезной литературы, превращая становление тонко чувствующего, эмпатичного и думающего человека в тернистный путь вечного преодоления… Он нажал «пуск». Желание Наташи больше не смотреть эту запись было вполне объяснимым. На видео боевик в маске, скрывавей лицо, держал за волосы молодую женщину с заплаканными глазами. Дрожащим голосом с приставленным к горлу ножом она озвучивала условия — все как в том кино, которое так интересно смотреть и которое никогда не примеришь к реальной жизни: вот тебе и двести человек невинных граждан, взрослых и детей, и двенадцать часов на то, чтобы явиться лично, и… Трубецкого ждали лично — так просто и так правдиво, что усомниться в реальности происходящего не удавалось. Как бы он ни пытался. — Он ведь, — Кондратий сглотнул, выдергивая наушники, — будет… с ним все будет… — Хотелось сказать «хорошо». Хотелось — но язык не поворачивался. — Он же будет в порядке, да? — Конечно, — кивнула Наташа, глядя в стену. — Обязательно. Я верю, иначе… Боже мой, Кондраш, пожалуйста, я не хочу даже — Она вдруг вцепилась в волосы и посмотрела на него таким обезумевшим, полным боли взглядом, что Кондратий невольно подумал: это практически как смотреть в зеркало. Звенящая тишина повисла между ними на миг — но только на миг, и он не смог бы точно сказать, кто первый кинулся другому навстречу, кто первый уперся лбом другому в плечо и сжал, что было сил, давая почувствовать столь нужное сейчас тепло живого понимающего твою боль, твой страх и твое отчаяние человека. Такого не было с тех самых пор, когда… Впрочем, сейчас ему тем более не хотелось врать. Никогда у них такого не было.