Универсальный морально-этический кодекс для ближайшего окружения первых лиц

«...Мы прерываемся на экстренный репортаж из Краснодара. Здесь в торговом центре “...” с десяти утра держат в заложниках около двухсот человек, среди которых — женщины и дети. По требованию боевиков, чья личность пока не установлена, Сергей Трубецкой незамедлительно прибыл на место происшествия. Только что со слов лидера группировки стало известно, что президент убит “за провокационное поведение в ходе переговоров”. Информация не подтверждена. Силами спецназа развернута спасательная операция, успешно ликвидированы трое боевиков, двое обезврежены и взяты под стражу...» Миша замер с пультом в одной руке и вилкой в другом. На ней остался тоскливо висеть продырявленный помидор. Диктор продолжала что-то вещать, но информация перестала восприниматься почти мгновенно: колоколом раскачиваясь по опустевшей черепной коробке, услышанное набирало громкость, становилось звонче, пронзительнее, пока не стало громким настолько, что Миша обессиленно упал на стул, запрокинув голову в потолок, и прошептал: — Суки... Между вскрытием бутылки сувенирной карельской водки и звонком от Сережи он успел выключить телевизор, увидеть на экране посыпавшиеся шквалом сообщения от Ипполита, бросить в раковину вилку с ножом, сковырнув попутно кожу на пальце и с горечью выругавшись. Выругаться зло или хотя бы раздраженно не получалось. — Блядь, — сказал Сережа вместо приветствия, шумно вдохнул через нос и замолчал на минуту. — Да, — сдавленно согласился Миша. — Мы... — Да. — (У Миши не было сомнений, что они говорили об одном.) — Я взял. На полседьмого. Раньше не было. — Спасибо... Надо чт- — Захвати паспорт, — сказал Сережа вполголоса, — мой, я домой не успею... сразу там. Ладно? Вот и решился вопрос с планированием отпуска. Вот и поехали под откос все их попытки увязать ремонт, отъезд и работу… Миша покосился на кровящий палец. Боль так и не пришла — детская акварель, густо разведенная в банке, или бутафорская кровь, не настоящая, а как в «Убить Билла». Поразительное все-таки явление — болевой шок. — Угу, — он кивнул неясно кому, но Сережа, будучи в схожем состоянии, как-то понял и невнятно попрощался до вечера. Рука сама потянулась к бутылке — первая стопка, хотя и обожгла горло, совершенно не проняла.

@tass сегодня в 13:17 ⚡️МОЛНИЯ ⚡️ Очевидцы сообщают об убийстве Трубецкого в ходе операции по спасению заложников в Краснодаре. В доказательство приводятся кадры (ниже). Официального подтверждения со стороны Кремля пока не последовало.

К сожалению, несмотря на отсутствие подтверждения, на прикрепленных к твиту фотографиях действительно был запечатлен Трубецкой. Поля приблизил, насколько позволил экран, прищурился, изо всех сил надеясь углядеть хоть что-нибудь, что позволит облегченно выдохнуть и сказать: «Обознался». Задней мыслью подташнивало от собственного цинизма — мерзко желать кому-то смерти только потому, что это не твой знакомый. Но эмоциональные человеческие реакции, к сожалению, сложно подчинить правилам, обычаям и нормам морали. Нет, на фотографиях был Сергей Трубецкой — в неестественной позе на грязном полу. Наспех, украдкой сделанный кадр. Смазанный, как все подобные кадры. Что ж... Нетрудно догадаться, какая участь могла постигнуть того, кто попадется на попытке задокументировать происходящее. Всем тем, кто живет в цивилизованном, казалось бы, мире, кто имеет счастье не видеть этого повсеместно, кто ни разу не слышал по новостям о гибели близкого, подобные удары даются в разы тяжелее. И это тоже можно было назвать цинизмом, а можно — объективным фактом. Судя по тому, что фото попало в сеть, первые заложники были уже на свободе. Выше в ленте, рядом с вырвиглазно-розовой аватаркой с тремя косыми полосками уже появился первый репортаж со спасенными — кто-то переживал страх внутри, кто-то плакал в трубку родным, другие вот были рады возможности выговориться на камеру. Поля поколебался, даже занес палец над треугольником «пуска», но в последний момент передумал. С трудом перевернувшись набок, он подполз к краю и заставил себя встать с кровати, дойти до ванной и брызнуть в лицо ледяной водой. В глазах против воли щипало. На автомате он написал Мише — вряд ли что-то принципиально новое. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы знать, что Миша знает, что он знает, что... Можно было, конечно, напроситься с ними: Поля не сомневался, что тем же вечером они с Сережей сорвутся в Москву. С другой стороны — что-то внутри противилось идее вклиниваться сейчас в ту часть Сережиной жизни, которая всегда стояла особняком, в которую никто из семьи — ни он, ни Матвей, ни умница Катя — не был посвящен до конца. Нет, так будет гораздо справедливее, чем навязывать свое общество Сереже. Нужно только привести себя в нормальное состояние, выйти из ванной, выпить валерьянки... Забронировать билет. Заказать такси в Пулково. Позвонить тому же Матвею — все равно у него целая комната пустует, да и не откажет он. Конечно, не из-за комнаты. Поля приложил к лицу мягкое белое полотенце, глянул в телефон: два сообщения от Миши, реклама кредита, уведомление от Инстаграма — Инстаграм сообщал, что на него подписалась @gretathunberg. В другой день, наверное, он уже бегал бы потолку от счастья. Сейчас же — смахнул уведомление и поморщился: не до этого было. Совсем не до этого. Антон односложно поблагодарил водителя и выпрыгнул на тротуар. За спиной шумело шоссе и текла по своим речным делам Москва-река. С забора на него безразлично-надменно взирали двуглавые орлы, символические размахивающие мечом. Сунув в нос охраннику министерское удостоверение, Антон пробежал через КПП и затормозил только оказавшись во дворе. — Миша! На него никто не отреагировал. Справа собралась своеобразная компания — мелкий очкарик в гражданской одежде и двое военных с очень напряженными лицами, сосредоточенно вникающие в его монолог. О чем говорили, слышно не было, да Антон и не пытался разобрать. Он приехал по совершенно другому делу. — Миша... Михаил Александрович! — снова крикнул Арбузов, приблизившись. Миша наконец перестал мерить шагами длину скульптурной композиции, резко замер и обернулся на сто восемьдесят градусов. Антон сбавил шаг и помахал рукой: — Привет. — Слава богу. Ты приехал, — в его голосе слышалось явное облегчение. Антон утвердительно кивнул. Миша похлопал его по плечу и извиняющимся тоном сказал: — Кофе не предлагаю, немного не до того. — Понимаю. — Да. Разговор на этом иссяк. Озвучивать не было необходимости — все несказанное витало в воздухе. Про такие события хочется думать, что все они где-то далеко, не с тобой, не в твоей жизни. Не в твоей стране и не с теми, кто меньше всего этого заслуживал. Все-таки мир — это очень хрупкий стеклянный шарик... — Я могу мобилизовать части по региону, — наконец сказал Миша. — Стянуть войска… — Можешь, конечно. Чтобы что? — Чтобы… не знаю. Миша честно отвернулся в сторону и замолчал. Антон устроился на краю парапета, вытянув ноги и уперев руки в колени. Первый раз за долгое время страшно захотелось курить — еще зимой он вполне успешно бросил и с тех пор больше не начинал, даже на нервах. — Вот именно, — буркнул он в ответ, повесив голову. Не нужно было смотреть друг на друга, чтобы все понимать. В каком-то смысле смотреть даже было тяжеловато — зато делалось легче от мысли, что ты сейчас не один, делишь свои странные смешанные чувства с кем-то другим. Тем более, с Мишей. Тем более, Миша сам позвал. — Просто так получается… Наверное, глупость это. И лишнее. Но я чувствую какую-то ответственность. Как будто это и на моей совести тоже. И я в том числе не уследил… Эти слова все-таки заставили Антона поднять голову и посмотреть ему в лицо. Миша тоже перестал созерцать забор. Несколько секунд они сидели молча, потом он тяжело вздохнул и сказал: — Говорят, что чувствовать стыд за чужие ошибки — это удел очень хороших людей. Давай подождем хотя бы пару часов? — Ладно, — Миша махнул рукой и устроился на парапете рядом. Они сидели теперь совсем близко, касаясь рукавами пиджаков. Откровенно говоря, для одного костюма в этот день было прохладно. — Ты прав. Давай подождем. Телефон выпал из руки и с высоты обрушился на зеркально чистый кафельный пол. — Mon dieu, Serge! Полина не заметила, что перешла на французский, но восклик получился, должно быть, слишком громким, потому как снаружи раздались медленные грузные шаги и негромкий стук в дверь: — Полиночка, дорогая, все в порядке? — Non, madam Anenkova, n'est pas ok! Нет! Кошмар, ужас... Какой ужас… Она судорожно подобрала телефон с пола, уронив при этом еще раз и даже не поинтересовавшись, цел ли экран, и выскочила в коридор. Анна Ивановна смотрела на нее встревоженно, даже слишком встревоженно для своей обычной невозмутимости. В руках у нее была маленькая чашка, в которой она по кругу водила фамильной серебряной ложечкой. Полина не глядя протянула ей телефон. — Serge … Серж Трубецкой… Он… Читайте, читайте, я не могу, это… Для этого Анне Ивановне пришлось перестать помешивать чай и взять телефон в освободившуюся руку. По мере прочтения ее лицо становилось все более серьезным и хмурым, и когда они с Полиной снова нашли силы посмотреть друг другу в глаза, уже зная все, что там написано, полная внутреннего достоинства мадам Анненкова, несмотря на еженедельные походы к косметологу, выглядела на десять лет постаревшей. — Боже правый... — Это… должна быть ошибка, нет, нет, не может… Не сговариваясь, они кинулись друг другу навстречу — как есть, с телефоном и чашкой в руках, неловко столкнулись, но все-таки обнялись. В последний раз Анна Ивановна так обнимала ее на свадьбе, но тогда это были совершенно другие слезы. — Не может, блядь, быть такого! — Паш… — НЕТ! Стукнув по столу так, что взлетели тарелки, Пестель встал, отпихнул ногой стул и вышел. Кулаки то сжимались, то разжимались, словно он готов был ударить кого-нибудь по лицу, а еще лучше — сразу в переносицу, до перелома, глаза сделались злые-злые и судорожно забегали по комнате. От одной фотографии к другой: вот Леша пожимает руку директору Россельхозбанка на фоне бескрайних полей Поволжья, вот Паша фотографируется с детьми, которых привели на экскурсию в Белый дом. Вот они вместе — в отпуске, под пальмой, в одинаковых гавайских поло. А вот фотография из штаба сразу после победы — Паша, Сережа и Сережа в обнимку с бутылкой шампанского… Отличные, конечно, фотографии. Повесить их посоветовал психолог — дескать, будете напоминать себе, что жизнь продолжается. Надо сказать, что эта техника неплохо работала, жаль только, что такое развитие событий никто не предусмотрел. — Паша! Юшневский редко повышал голос, еще реже повышал голос на него. Обычно они решали вопросы, даже очень спорные, как взрослые люди — спокойно, контролируя каждый свои эмоции. Нервов обоим хватало на работе. Сейчас Паша не был готов ни решать вопрос, как взрослый человек, ни тем более контролировать эмоции. — Леша, нет, — прорычал он снова, жестом останавливая попытку подняться из-за стола. Юшневский нахмурился, но остался сидеть — по всей видимости, сохранял больше хладнокровия и благоразумия. Вероятно, за последний год у него было достаточно практики. Паша вдруг несвойственно-тонко, едва ли не истерически захохотал и сказал: — Я его прибью. Придушу голыми руками, клянусь. Сукин ты сын, Серега… Еб твою… Он все-таки размахнулся и ударил воздух. Рука прорезала пустоту, Пашу по инерции повело вперед, но он устоял. Квартира погрузилась в напряженную тишину. Несколько минут они молчали — Леша сидел за столом, Паша ходил вперед-назад по комнате, иногда вскидывая руки, но молчал. Потом ему удалось, наверное, собрать последние крупицы воли воедино, он остановился и неожиданно твердо сказал: — Он мой друг, Леша. Мой ближайший друг. Мы через столько дерьма прошли вместе. Сидели в соседних камерах, был Новый год, мне сторож оливье принес, а ему — нет… Я, блядь, не могу сейчас об этом говорить, понимаешь? И не буду. И я не знаю, когда смогу. Не надо вот психологии. Она мне вот тут. Он красноречиво показал ладонью поперек горла. — Извини, — искренне вздохнул Леша. Паша молча кивнул. Можно было попытаться сесть за стол, но еда больше не лезла в горло, а хуже разговора, которого сейчас не хочешь, только молчание вместо разговора, которого сейчас не хочешь — и этого хотелось еще меньше. — Позвони, если что, — он потер ладонью лицо. — Но я недолго. Развеюсь... — Ладно. Паша кивнул и вышел в прихожую. Там все было прежним, но совсем не казалось таким — будто каждая вещь неуловимо изменилась и стала совсем чужой. С тяжелым сердцем он распихал по карманам паспорт, кошелек и ключи, бросил напоследок взгляд на свое отражение в зеркале и практически бесшумно вышел в подъезд.