Универсальный морально-этический кодекс для ближайшего окружения первых лиц

Пробуждение оказалось точно таким, как описывают в преимущественно детективных книжках. Сначала очнулся мозг. До органов слуха донеслись приглушенные звуки, глаза сквозь сомкнутые веки различили мягкий искусственный свет. Во рту было сухо, и Трубецкой с трудом разомкнул губы, шумно выдохнул через рот и открыл глаза. Он лежал на кровати, а над головой был белый больничный потолок. Никакого беспамятства — он отлично помнил все, что произошло. Из руки торчал катетер, мерно загоняющий в организм — что-то, но вероятнее всего, что глюкозу и витамины. — Где… — выдавил Трубецкой, медленно поворачивая голову, но не договорил. Ответ на его вопрос дремал на стуле, трогательно вцепившись в одеяло. Стало чуть легче. Возня разбудила Кондратия, он открыл глаза и быстро-быстро захлопал ресницами, отсониваясь. Потом увидел Сергея и облегченно улыбнулся: — Слава богу. — А… — Тихо. — Кондратий наклонился к постели и уперся ладонью ему в грудь, не давая встать. — Тебе нужен покой. Лежи. Я позову медиков. — Но… — Нет, — снова опередил Кондратий, приложив палец к его губам. Сергей уронил голову обратно на подушку. Если совсем уж честно, в ней еще не до конца прояснилось, к тому же, немного звенело в ушах. — Не переживай. Там другие. Когда я заглядывал последний раз, выступала президент Хорватии. Посмотри эфир. — Он утешительно погладил Сергея по голове, как заболевшего отличника, которому принесли чай с малиной и уговорили не идти завтра на контрольную по математике. Встал, одернув белый больничный халат. В дверях замер и обернулся: — Я же говорил, что ты не один. Оставшись в палате в одиночестве, Трубецкой наконец осознанно осмотрелся. Он был в чистом светлом помещении, где совсем не пахло больницей. В углу стоял шкаф, окна были завешены светлыми шторами, в щель между которыми пробивался последний закатный луч, маленький столик украшала ваза с цветами. Интересно, многим ли президентам до него доводилось бывать в медпункте ООН?.. Сергей пошевелил свободной от катетера рукой и с удивлением нащупал чуть ниже по кровати плоский гладкий экран. Выходит, заботливый Кондраша принес ему телефон — знал, что Трубецкой не сможет спокойно лежать, не зная, что происходит, изведется от нетерпения и придет в зал, притащив за собой капельницу. И решил поберечь как физическое здоровье своего супруга, так и психическое — остальных делегатов. Часы на экране блокировки показывали девять вечера. Не так уж долго он пролежал без сознания: должно быть, организм отключился из-за стресса и переутомления, но благодаря ударной дозе необходимых веществ и нескольким часам отдыха быстро восстановился. В целой веренице эмоциональных сообщений Паша подробно объяснял, почему ни за что не поедет навещать его в Нью-Йорк, и вообще он больше ни ногой в Соединенные Штаты, висело лаконичное «Отпишись, как придешь в себя» от Сережи Муравьева. Переписка с Наташей, как ни странно, была увенчана одобрительным «Наметилась деэскалация. Мб к ночи будет перемирие. Ты молодец». Трубецкой улыбнулся, но отвечать пока никому не стал. Все-таки обычно это требует каких-никаких душевных сил, а организм, приходилось признать, все-таки был ослаблен. Несмотря на то, что происходящее в Организации транслировалось на всех медийных площадках, а мировые СМИ без умолку писали о его поступке, беспощадно растаскивая выступление на цитаты, ощущения историчности и торжественности не было. В который раз Трубецкой подумал о том, что все добрые дела в мире совершаются бескорыстно: люди, поднимавшиеся один за другим на его место — он был уверен — не получали от этого никакой личной выгоды. Да, их имена назовут, им будет оказано должное уважение, но из долгого опыта нахождения в оппозиции власти Трубецкой отлично усвоил, что в бесконечном пикете важен факт его бесконечности, а не личность пикетчиков. Телефон пришлось отложить, когда в палату вернулся Кондратий в сопровождении врача. У того на лице было написано недовольство желанием Трубецкого немедленно приобщиться к обстановке в мире. Кондратий извиняющимся тоном сказал: — Видите, что я вам говорил… Извините. — Вам противопоказаны нагрузки, господин президент, — вздохнул медик, потирая нос под очками. Сергей виновато отвел взгляд. — И на глаза тоже. Пару дней полежите у нас под наблюдением. Я попрошу принести вам ужин. Отточенным профессиональным движением он быстро вынул из руки иглу и заклеил место прокола пластырем. Вена у локтя немного ныла, голова по-прежнему кружилась, но в остальном, несмотря на слабость, Сергей чувствовал себя хорошо. — Спасибо. — Не за что, господин президент. Это моя работа, — неожиданно тепло ответил медик. — Кто-то спасает мир, кто-то — отдельных людей. Поправляйтесь. — Он замолчал и перевел взгляд на Кондратия. Тот скромно топтался в сторонке, разве что носком пол не ковырял. Может же, когда хочет… Хотел он, впрочем, редко. — Ваше превосходительство, вы вернетесь в гостиницу или... — Если можно, — суетливо выпалил Кондратий, — я бы остался. Если это не против правил. Сергей поймал его взгляд и улыбнулся. Ему и самому будет несказанно легче, если Кондратий останется. Пусть даже ему постелят на раскладушке, а из самого Трубецкого собеседник будет, мягко говоря, не лучший. Просто в присутствии Кондратия всегда — с первого дня — все воспринималось легче. Да и на эту авантюру он ни за что не решился бы один. — Нет, ваше превосходительство. Вы можете оставаться здесь. Ванная за той дверью, постель вам сейчас принесут. Я зайду перед сном. Дверь за ним бесшумно закрылась. Кондратий проводил его взглядом и задумчиво протянул: — А-бель-ман. Твой врач. Улавливаешь? — Еврей? — хмыкнул Сергей, исподволь дернув бровью. Он не планировал иронии, просто… — С израильским паспортом. Ну, я не то чтобы… — Тебе надо было идти в шпионы. — Буду считать это комплиментом, — фыркнул Кондратий. — Я не о том, а… Ты понимаешь, да? Люди редко говорят тебе спасибо именно словами, но это не значит… — Да, — кивнул Сергей, соглашаясь. Кондратий был прав — такие моменты значили, и значили очень много, хоть он и делал свою работу не для того, чтобы кто-то сказал спасибо.