***
Лёгкое движение — и переплетаются уродливо-изломанные пальцы. Инуи сжимает руки в замок и прячет в них уродливо-хрупкое лицо, почти в истеричном смехе откидывая голову назад, его тошнит так, что желудок готов вывернуть последнее содержимое. Это ли свобода? Уродливые, нежные, музыкальные пальцы сжимают друг друга, чтобы ему не захотелось выцарапать свои тёмные изумруды. Такие, как у самого дорогого и самого ненавистного человека. Невыносимо, несправедливо, нечестно. Алые губы растягиваются в уродливой улыбке, искривляя мягкие черты лица. Лысый неровный шрам вызывает только больше ненависти. Это только его вина, он потакал своим демонам. — Тебе пойдут длинные волосы. — Коко задумчиво поджимает губы, смотря куда-то сквозь друга совершенно расфокусированным взглядом лисьих глаз. В ответ Инуи, дрожа, проводит руками по короткому ёжику волос, с тех пор он их не состригал. Потому что Хаджиме заслуживает этого. Волосы ничего не значат. Подростковый самообман. С какой стороны ни посмотри. — Хм-м-м… — единственное, что срывается с таких обескровленных губ Коконой, когда он видит бежевые мюли с острым носиком и каблучками на витрине брендового магазина. В ответ Инуи поджимает пухлые губы и отворачивается, считая, как долго на них копить. Это лишь обувь, не более. Одной больше, одной меньше, без разницы. А родители били тревогу. Им это не нравилось, они надеялись, что это только травма, что всё пройдёт. Доктора говорили им то же. Прикрывая незнание витиеватым термином: расстройство гендерной идентификации. А Инуи видит в зеркале только себя, ни тени той, что погибла от огня. Да, изящные черты могут ввести в заблуждение, но нет. Сейшу видел только юношу, которому рукой подать до усов и бороды. До гордого звания мужчины. — Ты одержим! — зло шипит Сейшу в очередной ссоре. Словно давя на больную мозоль и получая от того непомерное удовольствие. — Деньги, деньги-деньги! Деньги! Ты помешался на этих бумажках! Ты сумасшедший! — Считаешь, что я обезумел? — Коко даже не поднял тон голоса. — Посмотрись в зеркало, только ты здесь сходишь с ума. Успокойся и поговорим завтра. Хаджиме прав. Это всё одержимость одного только Инуи, и от этого не легче, он смотрит в зеркало, абсолютно голый, плачет, рвя волосы. Это ужасно, отвратительно. Тело постепенно перестаёт быть хрупким и субтильным, появился рельеф мышц. Случилось то, чего он не желал, чего боялся. Ещё год или два, и Акане умрёт окончательно. Инуи не знал, смеяться ли ему или плакать.***
Хаджиме как-то странно улыбнулся, желая показать своё безразличие к расставанию, ко всему, что могло пригвоздить его к месту. Обсидианы его лисьих глаз заметно поблёкли после битвы с Тензику. Но остались всё такими же далёкими. Они поворачиваются спинами друг к другу, и в голове каждого банальное: обернись. В последний раз, только на чуть-чуть, обернись, ради бога. Никто не сделал этого. Оказавшись дома, Инуи прислоняется к двери комнаты и сползает вниз, вдруг стало так легко, что он открывает мусорные пакеты, выкидывая всё, всё, что может помешать ему освободиться. Драгоценные мюли, разного рода тинты, пудра, выравнивающий кожу крем. Ничто не помешает его новой жизни.***
— О! Оу… — Два года, через два года после расставания первым, что слетело с губ Коконой, было обидно-безобидное восклицание. Сейшу готов был продумать план убийства. То, что они сцепились в драке, стало чем-то само собой разумеющимся. Инуи зло скалился, они знали кто сильнее физически, кто подкованнее в драках. Поэтому и гроша ломаного не стоило оседлать бёдра Хаджиме, со вкусом и оттяжкой вбивая лицо в месиво левой рукой. Раздражение не уходило. — Канто Томан?! Серьёзно?! Ублюдок! Из-за этих чёртовых разборок Дракен в реанимации лежит! Это всё из-за тебя и Майки! Ты!.. Ты… Инуи плакал, а удары становились все слабее и слабее. Коконой был удивительным человеком. Только ему под силу вызвать и рвотный рефлекс от отвращения и чистейшее благоговение. Время не останавливается, как сейчас принято в фильмах нового формата. Страсть не горит, Сейшу даже не тянет на поцелуй. Его тошнит от мысли, что Дракен, принявший его как партнёра, чуть не умер из-за войны трёх божеств. Это неправильно — винить только Канто Томан, ведь не они стреляли, но Такемичи рассказал, что же ждёт их в будущем. Коконой, которому он был предан как другу… Уже не тот. — А если я уйду из Канто Томан, примешь меня? — Хаджиме смотрел прямо в тёмные изумруды совершенно без наигранности. Честно как никогда. — Нет, ведь… твоя паранойя не даст тебе покоя, ты снова попытаешься стать Ак… — Я не Акане!!! Не смей, не произноси! Не хочу слышать! Обсидианы смотрят с жалостью. Жестокой и такой нужной жалостью. — У нас с тобой сейчас такая дешёвая драма разворачивается, что тошнит. Ещё немного, и можно подумать, мол, мы снимаем какую-нибудь западную хрень… Коко усмехается и притягивает Сейшу к себе, обнимая, пока они лежат на грязной лужайке в парке. Они не целуются, не признаются в любви. Страсть между ними даже не искорка — это давно потухшее пламя. — Ты прав, ты не Акане, она давно уже мертва. А существовала ли она вообще?***
— Коко! Коко! Чёрт тебя дери! — Да-да! Что-то случилось? — Хаджиме вошёл в ванную, из которой доносился разъярённый голос мужа. — Слив забился, представляешь! Эта чертовка снова не прибрала за собой волосы! Теперь каждый день перед школой будет драить всё сама, — Инуи зло нахмурился, орудуя вантузом. — Ладно тебе, она подросток, мало ли что происходит, всё образуется. Зло прищёлкнув языком, Сейшу моментально отвернулся от благоверного, не забывая причитать: — Ты слишком балуешь Акане! Ей уже четырнадцать! Она должна научиться быть аккуратней! — Всё-всё, поговоришь с ней вечером. — Коконой попытался сгладить гнев Инуи, обняв того со спины и целуя в тонкую шею. — Кстати! Майки и Такемичи ведь поженились! Инуи удивлённо выпучил глаза, точно увидел у Коко дополнительную голову. Вантуз с красноречивым чпоком отлепился от кафельной поверхности, и грязная вода тут же хлынула в комнату. — Блять! Трубу прорвало! Вызывай сантехника!