Тэн и междумирье

Тэн уже который день слышит музыку. Еле различимую, на границе восприятия — и раскрывающуюся обертонами, расходящуюся по вагону, отражающуюся от стен... Красивая духовая музыка — кажется, труба... или валторна? Тэн не уверена в инструменте, и уверена в одном: музыка — кажется. Несуществующая музыка — и настоящий внутренний резонанс. Каждый раз возле станции Нижние Ямы. Дзениба как-то раз упомянула это название — в перечислении тех мест, о которых, без обращения Вышних Сил, лишний раз даже думать не надо. Тэн и не думала. Неинтересная станция. Там никто никогда не выходил, кроме еле видимых теней с багажом, иногда толпящихся в поезде Побережья Мононоке. Разве что, одно время Тэн принялась думать: а какие запреты тут, вблизи Дна Болота, вообще есть? Вспомнила про станцию. Впрочем, думать о ней, даже мимо неё проезжая, как-то не хотелось... но Тэн очень старалась — из вредности! Единственное, что получилось — это видеть тени с острыми ушками. Собакоголовые эльфы? Доберманы с телами бесов и вилами в изящных лапах? Борзые-носильщики, сжимающие в зубах поклажу... а в не-собачьих совсем когтях на крепких пальцах — пассажира, у которого этот багаж только что взяли? Ушастые тени скользили и опять превращались во что-то совсем другое и вообще неописуемое. Тэн казалось, что, пытаясь найти ответ, она каждый раз слышит смех той самой Синей Дамы, про которую говорил Цвях... И, наконец, рассказала Дзенибе про свой очередной эксперимент с нахождением границ и беспределья, простонав со стыдом: «Достали эти Анубисы!..» Дзениба смеялась громче Синей Дамы. «У тебя хорошие защиты. Спонтанные, сами ставятся. А это не Анубисы! Анубис в единственном числе, и его ты не увидишь — ему уже тысячи лет никто не поклоняется... Это подручные Бога Дхармы и Смерти. Как раз на Нижних уровнях работают!» В общем, странная станция... И она не может становиться интересной! Тэн не интересна станция. Тэн притягивает музыка. В ней есть загадка. В ней есть вопрос и ответ. В ней есть тайные знания. В ней есть нераскрытая интрига! В глазах Тэн вспыхивает демонический огонь — и Тэн, сидящая в поезде, сразу видит выходящего на платформу трубача. Выходящего сквозь закрытые двери — они тут никогда не открываются. Тэн тянется, тенью за тенью... и в поезде вырубается свет. ...Или не в поезде?! Тэн ощущает темноту и невесомость. Тэн затягивает во вращающуюся воронку энергии — которой нет нигде конкретно, но она проходит сквозь всё. Тэн остаётся в поезде, где время застывает — не потому что время может стоять, а потому что оно совершенно по-разному идёт в разных мирах — и в то же время Тэн там не остаётся. Тэн проваливается в другой мир. Провал кажется долгим выходом из кошмарного сна. Или не выходом, а входом?.. Из вращающейся мглы в поднебесье серой тучи — и на вполне светлый двор. Кругом стоят многоэтажные дома — не шибко многоэтажные, и не шибко новые... Потрескавшаяся краска и зияющий трещинами кирпич. Тэн стоит перед подъездом — и знает, что, конечно же, может пойти побродить по улицам и посмотреть на дома. Но не сможет подняться наверх по лестнице — лестница для неё нематериальна. Не сможет открыть дверь, или окно, или вообще войти хоть в какой-то проём жилого дома... даже ворота придётся обходить... через забор... насквозь. Совершенно неизвестный и чуждый ей пока мир. По двору ходят голуби. У подъезда — тоже. И происходящее перестаёт ей нравится. Голуби гадкие. Больные, искажённые — отринутые природой и не принятые смертью. Один бьётся в нескончаемой агонии, описывая круги. И из верхних окон тихо-тихо звучит тоскливый голос трубы. «Про эту станцию лишний раз даже думать не стоит! — звучит в голове голос Дзенибы. — Но если Судьба занесёт там выйти... не думай, что оттуда можно просто взять и уйти. Там начинаются очень жестокие игры — в Круговороте Дхармы...» Тэн смотрит на голубей. Смотрит на небо. Видит стрижей — хоть какое-то разнообразие. Очень далеко... Видит галку. Близко, на ветке под окнами... Тэн становится зеркалом. Тэн расправляет крылья — и летит к окну, из которого горьким потоком льётся голос трубы. И, видя сквозь стекло лежащего на полу пожилого, но изящного мужчину, вокруг которого ходят голуби — впрочем, по подоконнику они тоже толпами ходят — думает только об одном: «Почему обзор становится в таких красных тонах?!» Бабулька идёт в магазин — приспичило вот за хлебом. Бабулька вздрагивает — от звука и от зрелища. С ветки рядом с подъездом срывается галка, набирает скорость, бешено махая крыльями и приближаясь к дому — и с размаху разбивается о стекло. Хотя рядом настежь открыта форточка, через которую шастают туда-сюда голуби — впрочем, как всегда... Голуби всегда шастают! Галки не всегда разбиваются... По стеклу стекает птичья кровь. Бабулька истово крестится. Она знает: если вот так вот убилась птица — или пакость какая произойдёт, или умер кто-то. Бабулька вполне права. Она думает ещё, и три раза плюёт через левое плечо... Ничего не происходит. Думает ещё, срывает с ближайшего куста гроздь рябины и, ощипнув ягоды рывком, ловким движением рассыпает вокруг себя. Помогает особенно хорошо. Больной голубь, быстро ковылявший к ней, в направлении поперёк дороги, спотыкается, падает на бок, загребая лапами — и снова идёт, но уже в другую сторону. Бабулька не знает, что это не голубь, а гайра... но чувствует подвох — даже не думает взглянуть в ту сторону. И точно решает, покупая душистый батон: «Завтра поеду навестить внука!» Вообще-то, умная бабулька. А то, что на всплеске энергии умирающей птицы, разбившейся о стекло, в мир материальный могут проходить демоны, которые меняют вероятности, ей вообще знать не положено! Об этом рассказывают на кафедре Малефициума в Реттийском Университете — и то только на курсе, предваряющем получение звания бакалавра... Красная аура расплывается, открывая обычный обзор обычного материального мира. Пожилой мужчина — тот самый трубач? — лежит на кровати. Мёртвый. На вид — как будто спит... Только что умер? По комнате, шурша сломанными перьями, шаркают искажённые голуби. Невозмутимость лица умершего — и мерзкие твари рядом! Диссонанс. Он... спит?.. он видит морок... смотрит фальшивый сон... обманчивый... он... спит... Ощущение сна накатывает, накрывает назойливо. Тэн чувствует, как её затягивает мягким и липким мраком очередной воронки. Тэн очень старается не заснуть. И справляется, просыпается — чувствуя, как выдирается из темноты под потолком, в центре комнаты. Та же комната... Нет. Комната выглядит лучше, чем была. Новее. Краски яркие — на обоях, на скатерти. Странно... тут не было скатерти. Пожилой мужчина выглядит тоже чуть моложе — и показательно ровно, с прямой спиной, сидит у окна. Неестественно правильно. Лицо и не яркое, и не бледно-мёртвое — оно никакое... вроде должно быть приятное и даже милое, а выходит... отрешённое и безразличное. И фальшивое — даже в этом спокойствии. Доволен? Недоволен? Сидит и кормит голубей у окна. Голуби красивые, как с театральной афиши... вроде. Яркие, разноцветные — породистые почтари, которым не по здешним подоконникам бродить, а носить письма знатным и родовитым... фальшивые картинки! Ложь. Возмутительная, слащавая ложь... Тут всё — ложь! Музыка была правдивей, она звучала... как крик умирающего она звучала — последним возгласом рвущихся наружу красок жизни. Тэн думает о музыке — и музыка начинает литься. Опять — труба... Но — страшно фальшивая. Сладостно-липкая, притворно-торжествующая... И откуда-то... не отсюда... как будто с балкона... но тут нет балкона! Тэн смотрит на окно, перед которым сидит... Трубач? Трубач сидит. Голуби прилетают. Больше — ничего. Тэн приглядывается — и ей кажется, что, собирая крошки с ладоней невозмутимого Трубача, цветные голуби — странно, на пределе видимости, дёргаются — и выхватывают из ладоней вместо крошек кровавые клочья. Кажется... Кажется! Или не кажется?.. Кажется, это страшно мерзко... Тэн отворачивается от Трубача. Есть ещё одно окно — рядом с аккуратно застеленной кроватью. Нарисованное на висящей рядом картине. Занавешенное. Тэн смотрит туда — и на тумбочке рядом с кроватью медленно, медленно проявляется патефон. С пластинкой, которая играет свою притворно-заводную мелодию. И в неё при том раз за разом входит патефонная игла — так же гадко входит, как клюв в ладонь! Нет, это не пластинка... и не патефон... это... это внешнее воздействие! Тэн видит, как раструб расширяется, плывёт сизой дымкой — и превращается во втягивающую её в темноту воронку. Там мерзко и липко... внутри воронки. Путь становится очень долгим... Проклятая воронка! Проклятые раздирающие её эмоции! Всё тут проклятое! Проклятие... оно где-то очень рядом! Воронка очень сильно стискивает — так, что Тэн даже счастлива, упав на пол, удариться о деревянные доски, ощутив свободу со всех других сторон. Счастлива, пока не поднимает лица от досок. Стен нет — доски уходят в хмарную бесконечность, в которой реют бесформенные тёмные пятна. И Тэн понимает — нужно лавировать как угодно, но касаться их нельзя! Тэн видит Трубача — сидящего как будто перед окном, но уже на кровати. На той самой кровати, на которой он лежит мёртвым в материальном мире. И Трубач — живой. Сидит, доверчиво протягивая руку. Голуби толкутся перед ним. Грязно-серые, в коричневом жире и в клочьях слипшихся перьев — они тянутся к Трубачу... И выхватывают из него куски плоти. Они никогда не трогают протянутую руку и стараются метить в лицо. Огромные, как орлы! Паразиты разрушающегося психонома. Трубач не страдает, не пытается убежать, не дёргается — он не чувствует боли. Он не может истечь кровью — у него нет крови. Он мёртв — и паразиты съедают его душу. Где-то есть якорь! И Тэн понимает — она тоже встала на этот якорь... И никакой волной, пока он есть, отсюда не унесёт ни её, ни Трубача. Когда она понимает это, голуби странно-синхронными, дёргаными движениями поворачивают к ней головы. У них нет клювов. И у голубей не бывает, не бывает искажённых злобой и отчаянием человеческих лиц!.. Тэн хочет стать зеркалом. Очень хочет! Но она понимает, глядя на не-голубей — для демона это путь в один конец. Она станет такой же — и никогда больше не будет собой. Тэн хочет крови... Это можно позволить. И это не будет кровь Трубача. Тэн вспоминает красную ауру на стекле. Тэн разворачивает крылья — узкие, как у галки. Синяя Дама громко смеётся. Тэн смеётся в ответ — за гранью терять уже нечего. Крылья Тэн разворачиваются шире и становятся синими. Тэн чувствует воронку и почти не чувствует, как проходит сквозь неё. Тэн проваливается в Бездну. Океан, где нет ни неба, ни дна — всё едино. Безначалье... Воды бесконечных вероятностей — где якорь корабля жизни Трубача намертво застрял в одной точке. Вокруг неё безумными голодными осами вьются не-голуби. У Тэн есть широкие синие крылья — и она может лавировать в воздухе, ускользая от мерзких бесформенных пятен, которыми оборачиваются не-голуби, набирая скорость. У Тэн есть птичьи лапы с когтями — и Тэн, глядя на себя, вспоминает гарпию — на графском гербе, на карете в Реттии... Тэн понимает, что крови она получит. И ощущение ярости захватывает её. Тэн забывает себя — ровно до того момента, как очередная воронка вышвыривает её из Безначалья в знакомую комнату без стен. Тэн не знает, сколько уже прошло времени... Пол завален растерзанными не-голубями — и Тэн даже не понимает, гаже или лучше они выглядят мёртвыми. Лужи крови на полу хотя бы искрят. Тэн не понимает, почему — почему искрят и почему ей это нравится... Но почему-то от этого легче. От искрящих луж. Тэн истекает кровью — но для демона это не смертельно. Прожить она сможет ещё долго. Только якорь всё равно на месте... И уйти не сможет ни она, ни Трубач. Тэн понимает, что она... что её тело сидит неподвижно в поезде — и это вообще не кровь. Это вытекающая сквозь бреши в разорванных защитах энергия. Тэн чувствует: защиты больше не держат удар — они перенаправляют силы пляшущим пятнам, которые мелькают где-то вдалеке — не способным ещё атаковать, но жаждущим обрести такие возможности... Тэн не умеет ставить щиты — они ставятся спонтанно. Тем более Тэн не умеет их снимать. Трубач ещё жив — если, конечно, можно назвать живой гору раздёрганной плоти... которая вообще даже не плоть, а забывающая себя душа. Трубач даже не может видеть, что не-голубей больше нет — он сидит, уставившись в пустоту хмарной тьмы без стен пустыми глазницами на исковерканном лице... Трубач кажется Тэн незначительным — хочется взмахнуть крыльями и, крича свободной птицей, полететь узнавать тёмную многомерность. Крылья кажутся Тэн незначительными — хочется дойти до ближайшего края, сложить их, забыть все эти такие сложные чувства и тихо упасть в Бездну. Её не пугает ни один из вариантов. И ни один не притягивает. Тэн видит раскол в центре баланса. И ещё живую, сильную душу в этом центре. Нельзя уйти. А можно было бы?.. Нет, не ушла бы. Тэн не чувствует сил, и не знает, что делать — кроме одного... Тэн просто верит. Тэн садится на пол и сжимается в комок. Венатор-сигнал не звенел так переливисто у Цвяха, пожалуй, с момента последнего инцидента на Вальпургиалиях. И это — в Университете?! Направление быстро становится понятно — вторая лабораторная. Зашёл, называется, к другу на кафедру — кофию попить... «Фа-а-арт!» — насмешливо звучит в голове голос Матиаса. Впрочем, Фортунат Цвях и так понимает — всё неспроста... Нижняя Мама такую шутку спела! У кого-то учитель-венатор на инстант-канале, тянет на последних силах... точнее, уже не тянет... и из гордости отказывается обратиться к помощи Университета, чтобы выбраться из передряги? Цвях не может вспомнить таких идиотов — они обычно не доживают до звания Учителей. На кого-то из близких студентов, причём тоже обладающих способностями, напал демон? А студент ни сном ни духом, и не бежит, оря «Помогите!», в деканат?! Бред! Тут хватит сотой декасингеля маны — даже во сне, даже в лихорадке, в бреду с температурой — проснуться и заорать. «Синяя Дама... Нижняя Мама... Ползучая Благодать! Да в Горние Бездны такие закавыки!!!» Цвях распахивает дверь в лабораторную — и тишина... направление точнее неизвестно. Доцент Мириэ смотрит от стола кафедры с недоумением. Он не венатор и может чувствовать разве что незначительные ауральные возмущения — что, впрочем, и от просто нервничающих недоучек случается. Цвях смотрит по недоумённым лицам студентов и ещё больше уверяется, что ожидаемых решений не будет. И на полную запускает сканер-сигнал, дающий резонанс инстант-каналов. Небольшое нарушение порядков, но не более чем на выговор со штрафом... пойдёт. Пойдёт? Тишина... Всё равно тишина... нет, уже только ауральная тишина — материально страшный грохот. Кудряш вскакивает, вздёргивая плечами и опрокидывая двухметровый тяжеленный штатив, и орёт, багровея: — Доцент Мириэ! Можно?! Можно, я выйду? Я сейчас сдохну, как между лопаток чешется!!! — Не ты. Это твоя подружка. Я помню, у тебя там демон на инстанте. Кудряш меняется в лице. — Так вот что меня так кроет! А я-то думал, лабы боюсь... но я же наизусть методичку выучил! Методичка... к бесам методичку! На Тэн венатор напал?! Но она же в Мире Духов! — Я тебе что, ясновидящий?! Это твой канал, открывай! Как ты его открываешь? — Не знаю... Это она его открывает! Я только один раз! Тогда, на зачёте... который я не сдал! Цвях чувствует, что у него нет времени возмущаться. — Тогда как тогда на зачёте! Доцент Мириэ, четыре нимбус-факела сюда! Быстро! Срочно! Тэн сидит, качаясь, на коленях, на деревянном полу комнаты без стен. Разодранные не-голуби — комками грязных перьев с мерзкими, искажёнными человеческими лицами — усеивают пол вокруг. Умирающий на слое своего психонома Трубач, растерзанный, с выдранной клочьями плотью, с местами оголившимся черепом — упав, лежит на кровати. Целым на его лице остался только рот. Пальцы сжимаются — и с каждым сжатием сквозь кожу на руках проступают грязные, лоснящиеся жиром, слипающиеся взъерошенными клочьями перья... Между лопаток Тэн торчат крылья — собранные во встопорщенный горб и похожие на старый театральный хлам — с обломанными и выщипанными перьями, короткие, подрагивающие... На поддержание облика гарпии у Тэн уже не хватает маны, а на развоплощение нет внимания — его захватили тёмные кляксы в воздухе: неоформленные, не успевшие ещё набрать силу гайры психонома. Тэн сидит, качаясь, и всё больше сжимается в комок... Кудряш никогда сам, как маг, преодолевая ещё и сопротивление, не вызывал инстант-канала... Он демонстрационный портал для зачёта делал — но это же совсем не то! И, отчаявшись достучаться, видя только расплывающийся образ.... не получая связи, исходя эмоциями — Кудряш полоснул себя любимым кинжалом. С размаху, по запястью — прямо над ступкой с искрящейся водой. Возле Тэн лужа крови гайры сразу же подёрнулась рябью — и от её поверхности поползли синие блики, свиваясь сияющим дымом... Тэн распахнула глаза. В луже виднелся побледневший от боли Кудряш и стоящий за его плечом Учитель Цвях. — Человек на кровати превращается в гайру. Гайра — демон сожалений. Несуществующее «кроме» — невоплощённое, запретное, мёртвое, питающееся искажённой жизнью того, чьим бездействием управляет. У него не будет души — вся его энергия уходит в Бездну Искажения. Ты убила активных гайр, не дающих ему помогать — но он сам остался на якоре сожалений. Он уходит в резонанс Вторичных Сил. Он ещё там, рядом с тобой, но... — Что можно сделать? — Лучше всего убить его — он уже почти гайра. — Я не за этим сюда пришла... Синий искрящийся отблеск, пробежав сквозь лужи, по инстант-каналу, вспыхивает и ветвится яркой сетью — охватывая дрожащие крылья и уводя их в не-материю... Освобождая энергию Тэн. Кудряш бледнеет как молодой вампир — кровь из разрезанной руки начинает течь ещё сильнее... Тэн, поднимаясь с колен, показывает ему «Victory!» Складывает на обоих руках из Victory, не зная символа, по наитию, прана-мудру — и выпрямляет свободную от крыльев спину. — Я... пришла... сюда... не за этим! — Нижняя Ямы? Хранитель Равновесия? С Дхармой пришла играть?! — Да. Цвях смотрит на Тэн. Вся аудитория смотрит на Цвяха. Доцент Мириэ смотрит на Кудряша и бежит за лекарем. Цвяху без разницы то, что происходит за спиной. — Я тебе не могу помочь, это просто информация. Ты можешь попробовать докричаться до его души. Шансы малы, но есть. Только даже я, со своим опытом, не скажу, в какие Бездны тебя при этом занесёт... — Я попробую. — Ты на пределе. — Я знаю. Я стараюсь не уйти во Вторичный Хаос. Я попробую. Я буду молиться. Фортунат знает это состояние. Крайнее, запредельное... Он и сам любит ходить по краешку. Тэн — что вовсе не запретно для демона — поёт мантры. Тэн уходит в свой резонанс. Тэн обращается к асурам, к Тёмным Богам. Тэн поёт странные песни — и не знает уже, джиббериш ли это, или неизвестные ей ещё слова Изначального языка... Тэн чувствует свою ненависть как грань любви. Тэн видит за спиной многорукую Богиню Ярости. Одержимую жаждой — жаждой вернуть мир утратившим его душам... Демон против Демонов. Голос срывается в другую тональность, пляшет на грани... И становится тихо-пронизывающим — приходящим из Бездны сочетанием звуков, которые видятся Тэн как на миг вспыхивающие сияющие письмена, осыпающиеся искрами во тьму. Тэн звучит. Гайровы перья Трубача, вылезая из-под кожи, рассыпаются в тёмном синем пламени чёрным прахом... Тэн поёт. И из губ Трубача вылетает странный, мальчишеский голос: — Тебе бы подыграть... Тэн отвечает. Слова произносятся нараспев. — Да-а... Знаешь, так красиво звучит труба... Я слышу, постоянно слышу, слышу её в поезде... Уже четвёртый... да, четвёртый день подряд... Трубач, не меняясь в лице — впрочем, меняться в разодранной плоти уже нечему — орёт странным, обиженным, детским голосом: — Ты мне трубу советуешь! В электричке!!! А мама ненавидит мою музыку! Мама говорит, если я буду музыкантом — я пойду собирать милостыню по грязным электричкам! А тебе нравятся электрички! Тебе нравится музыка! А я... я... я! Вокруг темнеет... Или не вокруг, а внутри?.. Тэн затягивает — в непонятном направлении, и непонятно как... в неизвестность?.. Тэн понимает: воронка в Безначалье никогда не чувствуется, не ощущается переходом, не даёт подготовиться... просто провал... пропасть... Бездна. Тэн распластывает между поднебесьем с кляксами и Бездной, одинаково мутными и малоприятными, в Начале Безначалья, в тёмной не-материи. Мигом промедления давая оценить глубину падения в любую сторону, и Тэн понимает — сейчас здесь можно только зависнуть... Маны на крылья хватает. Чтобы вызвать. Удержать? Должно быть, несколько мгновений — в любом из предыдущих слоёв... Тут же, в Пространстве Искажения, мгновения для демонов тянутся с погрешностью плюс-минус бесконечность... Пока — в плюс. Только Тэн уже не может не пользоваться теми силами, которые идут к ней сами. Крылья раскидываются шире и сверкают синими молниями. Перед ней, на крохотном балкончике, не держащемся ни на чём, стоит пацан — маленький, лет восьми, и старательно смотрит закрытыми глазами на свою протянутую вперёд руку. Вокруг той вьются тёмные кляксы — касаясь ладони мальчишки, они делают протянутую руку чуть прозрачнее... И отлетают прочь, чтобы вернуться снова — набираясь расхищенных сил. Тэн хочет сказать хоть что-то... Тэн не говорит. Слов почти нет — она кричит бешеной птицей... Голос Тэн срывается почти на визг — инвокации искажаются пространством... порождая лишние, неконтролируемые эмоции: — Ты?! Тэн понимает — ненависть здесь уже не поможет. Обида — тем более. Понять? Что — понять?! Тэн понимает только одно — становится страшно... страшно?.. это его страх. — Ты... ты теперь... боишься электричек? — Нет, я люблю электрички. За окнами там всегда яркие огни, новые дома, шустро бегущие куда-то люди, оглядывающиеся на бегу, любопытные... Я тоже любопытный! Тэн смотрит с удивлением: — Ну, пойдём тогда на поезд! Пацан снова застывает. — Нет! Мама сказала — тут развлекаться. Мама сказала — корми голубей! — Фэ!!! — Тэн снова срывается... эмоции бесконтрольны. Тэн визжит от омерзения. Снова чужие чувства... чьи?! Тэн скривилась. — Они же все помойки обтирают, твари!!! Пацан всё так же уверен, что никуда не пойдёт. Стоит ровно. Но Тэн кажется, что в его глазах стоят слёзы. Кажется?.. Одно точно не кажется — ей противно. Очень, очень противно! Тэн передёргивает. Резко. Неудержимо. Тэн дерёт дикой дрожью. Все раны от гайр словно стали набиты солью — грязной, вонючей солью, подобранной с помойки! Омерзение, перетекающее в ненависть, переполняет её. Тэн уже не Тэн — она гарпия в чужом городе, похожем на грязный муравейник... Тэн садится на ограду балкона и взъерошивает перья: — Они клещей-пероедов приносят!!! Твари, грязные твари! Ненавижу! У меня от них крылья чешутся!!! Пацан вздрагивает и убирает протянутую к воображаемым голубям руку. Пацан поворачивает лицо на голос Тэн. Тэн орёт про клещей — и чешется, с шорохом дёргая себя за перья. Пацан открывает рот и тоже орёт: — Мама опять врёт! Врёт!!! Мама опять врёт Барту! От банки варенья живот заболит?! Я три банки украл и слопал — ни разу не заболело! И электрички не грязные! А грязные — наплевать!!! Там огоньки вдоль путей бегают! Я их помню! Мама врёт!!! Она сама ничего не знает!!! Серые пятна мглы в бесконечности перед балконом начинают метаться, дико всполошившись. Тэн помнит: от них надо уклоняться. Одно пятно почти врезается в подмышку — и Тэн таким привычным движением поднимает вверх руку, забывая про такое новое крыло... Крыло сводит страшно! И Тэн вцепляется в незнакомые мышцы — яростно, страшно, выдирая перья, летящие с шуршанием... Тэн не думает о том, что у неё просто закончилась мана, и на облик начинает расходоваться жизнь. Барт прислушивается — и ему кажется, что рядом разворачивает крылья та самая огромная волшебная птица, про которую он недавно смотрел книжку. Она же с неба прилетает! Птице больно, она чешется и клекочет! Барт протягивает руку, проводит по крылу, и щупает Тэн за длинное, огромное тёплое перо. От щекотки у Тэн сводит мышцы ещё сильнее. Тэн орёт — и вцепляется отрастающими когтями в крыло. Клочья перьев сыплются на руку Барта... и ему кажется, что по руке прыгают блохи! Барт багровеет. Барт хватается за прут балкона — тот перестаёт быть железным и превращается в сухую старую деревяшку. Барт выдирает прут и бросает в клубящуюся тучу клякс-гайр. Выдирает и швыряет ещё. И ещё... — Прочь! Брысь! Гнусь крылатая!!! Не обижайте моего ангела! Барт орёт, превращая в гнилое дерево и с треском выдирая стальные прутья, освобождает себя от решётки балкона: — Прочь, пероеды! Аа-а-а!!! — голос парня звучит потрясающе: вся ярость, вся красота клубящейся тьмы вокруг, вся решимость Барта — всё вместе сливается в гармонию. И тёмное синее пламя разгорается вокруг крыльев Тэн. — Я свободный! Я музыкант! У меня!.. есть!.. мой!.. ангел!!! Поручни балкона плывут — и стекают иллюзией в бесконечность, превращаются в пустоту. И вместо хмарной тьмы Тэн видит — на самом пределе зрения — как проявляются окна поезда. За ними медленно проглядывает небо... в блестящей раме окон поезда... небо усыпано звёздами. И на фоне звёздного неба проступают, различаются силуэтами качающиеся деревья. И где-то вдалеке, за ними, проблесками светятся волны вод побережья Мононоке. Сквозь закрытые двери в поезд входит маленький Барт и забрасывает на полку маленький чемоданчик. Тэн слышит сквозь сон: «Станция Нижние Ямы! Осторожно, двери не открываются!» Тэн знает, что на этот раз проспит свою остановку... Тэн проснётся только на платформе — когда её за шиворот вытащит на своей станции Дзениба. Дверь лабораторной резко распахнулась: на пороге стояла профессор Горгауз. — Мейстер Цвях! Что тут происходит?! Если бы не ваша купольная защита — фонило бы на весь Университет! — Можете сами посмотреть. В ступке перед Цвяхом клубилась тьма, сходясь в быструю воронку — Тэн выходила на внешний слой. Медленно обретал чёткость, проявлялся деревянный пол комнаты без стен. Разодранных гайр в ней уже не было — вместо них на полу лежали мёртвые стервятники, пронзённые стрелами. Посереди них лежал человек — раскинувший руки на циновке, разодранный стервятниками... мёртвый, истёкший кровью. Он почему-то был чернокожий. Он почему-то улыбался. Мира, сидящая на задней парте, бледнеет и тихо стонет. Миры здесь вообще не должно быть — но Мириэ, в качестве награды за учёбу с отличием, разрешил своей почти-тёзке присутствовать на лабораторной у старшекурсников. Для того, чтобы написать анализаторский доклад. Писать о том, чего по сути не понимаешь, не зная даже основных терминов... донести смысл сквозь символы и чувства — в случае успеха это будет огромный шаг вперёд. Мира выглядит странно. Медленно встаёт, раздирая зацепившуюся блузку о ручку ящика стола, тянется вверх изгибающейся стрелкой вьюнка. Широко открытые глаза закатились. — Странный парень ваш Барт. Бешеный... Из прокушенной губы течёт кровь. Глубокое ясновидение на втором курсе даётся нелегко. Особенно когда включается от переизбытка внешней энергии. — Странный парень... Родится через год... Темнокожий мулат. С десяти лет сбегает из дома. Поёт в переходах. Стучит на перевёрнутых кастрюлях и мусорных баках — слушать стекается вся округа. Собирает группы из парней куда старше себя, выступает с ними в клубах. Они сажают его на барабаны и учат играть на трубе... И ангел... Ангел — его мать. Защищает от тех, кто считает его неправильным. Радуется возвращениям — каждый раз праздник для всей улицы. Познакомила с громилой из клуба самообороны — когда Барт пришёл избитый и еле живой. Другая бы сошла с ума от переживаний. Или бы отчаялась, обозлилась и отдала в дом милосердия. — Почему милосердия?! — Кудряш, шатаясь вернувшийся вместе с доцентом с Кафедры Медикусов в лаборантскую, уже ошалел от переизбытка информации. Забыл даже про тишину, необходимую для транса... Впрочем, его забывчивость на этот раз никому не мешает. Доцент, то и дело зыркая в сторону запрятанного под полой халата датчика мана-фактуры, вертясь между Кудряшом и Мирой, старательно делает вид, что следит за пациентом. Получается плохо. Хорошо одно — до его стараний никому нет дела. Цвях не выдерживает: — Ты же видел, каким он остался после гайров! Мира продолжает свои обожаемые научные изыскания даже в трансе: — Психоном — психофизическая структура энергии... И повреждения... повреждения вызывают... — Мира сбивается и начинает постепенно приходить в себя — пока только замолкая. Горгауз кивает, читая образы, и сама заканчивает мысль: —Да, повреждения психофизической энергоструктуры. Барт-новый родится слепым. Мира стоит, закатив глаза, и раскачивается. Студенты сидят, распахнув глаза как блюдца. Цвях прищурился. — Венатор. Гарпийных способностей! Горгауз снова сосредоточилась на ступке и прислушалась, считывая следы. — Гарпийных способностей... Это не человек... Это... это демон! Что она творит?! Цвях ухмыльнулся — еле заметно, но Горгауз успела прочитать бурю эмоций. — Творит... Она творит... добро она творит! «Ходит-бродит, понимаете, по всем приметам, демон в свободном состоянии... Гуляет, значит, и тайными путями творит добро. Ключевые слова: «демон», «свободный» и «добро». Нет, ваша честь, я не тронулся! Я под присягой!» — Фортунат! Я прекрасно помню про «девочку-одуванчик», которая стала просто кладезем для званий м.в.к.! А теперь — гарпийный демон?.. Творит добро?! Вы шутите?!! Цвях вспомнил ряды Бескорыстных Заговорщиков. Своё участие в покушении. Нарушение всех понятий порядка — ради контакта с демоном. Цвях в очередной раз почувствовал, как вероятности бешеным, хаотичным потоком струятся сквозь него. — Нет, профессор Горгауз... Я не шучу. Я их коллекционирую!!!