***
В столовой, несмотря на ранний час, многолюдно. Кто-то бодро стучал приборами, кто-то зевал над тарелкой каши, кто-то, попивая горячий кофе, переговаривался с одноклассниками. Вышагивая между круглыми столами, Лина держала курс к столику, стоящему рядом с окном у самой стенки. Сонно таращась вокруг себя, иногда что-то невзначай спрашивая, за ним сидела компания сыщиков, за исключением сладкой парочки Макса и Юли. Сонно пожелав всем доброго утра и услышав в ответ того же, она выдвинула один из свободных стульев, садясь рядом с Ромой, который, улыбнувшись ей, сделал пару небольших глотков чая. Аппетит до сих пор не посещал его, а вот нервные клетки с каждым днём всё чаще с ним прощались. Лёгкой походкой Женя вошла в столовую, оглядываясь на ученические столы, один из которых привлёк всё её внимание. Коварная усмешка тут же нарисовалась на её миленьком лице, но девушка быстро осеклась, меняя ухмылку на дружелюбную улыбочку, с которой она подошла к раздаче. Тарелка неприятно обжигала руки, а ложка наровила выпасть из неё, постоянно ударяясь о керамический край посудины. За столом сыщиков никто не смотрел в её сторону, что почему-то огорчало девушку. Прибавив скорости, она уже в считанные секунды оказалась возле них. — К вам можно? — мило улыбнувшись, она обвела всех присутствующих взглядом, добрым и невинным. Рома недовольно усмехнулся, громко ставя стакан на стол. — Нет, — грубо произнёс он, смотря на неё брезгливым взглядом. От одного только её появления его уже начинало тошнить. Её двуличие раздражало не меньше вот этой вот улыбочки, с которой она сейчас возвышалась над ними. — Но ведь здесь свободные места есть, — кивком головы она указала на два свободных стула, между Ромой и Викой. — Макс с Юлей скоро придут, — в тон Ромы произнесла Вика, поймав на себе удивлённый взгляд парня и непонимающий всех остальных. — Да ладно вам, — переводя взгляд с Жени на Вику, протянула Лина и вновь, подняв голову, посмотрела на девушку. — Навряд ли они придут. Макс опять ночью увёл Юлю в ту комнату, где они часто бывают, поэтому, Жень, садись. — Правда, Жень, садись. Мы все тебе рады, — поддержал Алину Андрей, а Савельева только в знак «благодарности» шире заулыбалась. Не смотря в сторону недовольных Вики и Ромы, она села на соседний с парнем стул и уткнула взгляд в тарелку. Вика же недовольно посмотрела на Лину, которая лишь пожала плечами. Вика перевела взгляд на Женю и закатила глаза. — Ром, а ты историю-то сделал? — вдруг спросила Савельева, из-за неожиданности парень вздрогнул, переводя на неё непонимающий взгляд, то же сделали и остальные. — Что, прости? — дрогнувшим голосом ответил он. — Так ты же на уроке прошлом сам обещал мне помочь с таблицей, — все смотрели на неё, не издавая и звука. — Ну меня ещё учительница к тебе посадила, а вовремя разговора ты сам предложил мне помощь, — невинно произнесла она, внимательно смотря в глаза парня, горящие гневом. — Если просить у кого-то о помощи с уроками, то точно не у Ромы, — усмехнулась Алина. — Если тебе нужна какая-то помощь с историей, можешь попросить меня, — сказал Андрей. — Я её неплохо понимаю и чем смогу, тем и помогу. — Да, Жень, мы все будем рады тебе помочь, — поддержала их Даша, улыбаясь девушке. — Будут затруднения, ты только скажи, если сами будем что-то из этого знать, то наша помощь тебе обеспечена. Правда, Вик? — она повернулась в сторону подруги. — М-м, — протянула она, внимательно разглядывая милое личико Жени. Что-то внутри скривилось, будто только что съела дольку лимона, — конечно, — глядя прямо в глаза, произнесла она таким тоном, будто говоря, что всё знает.***
Шум воды за стеной стих, заставив Тамару забеспокоиться. Быстро захлопнув ящик стола и сделав пару больших шагов в сторону кровати, она тут же опустилась на неё. В эту же секунду дверь из ванной открылась, и на пороге появился Витя, оглядывая её с ног до головы. — Я всё-таки был уверен, что ты уйдешь на завтрак, заперев меня здесь одного, — усмехнулся он, оглядывая комнату в поисках своего нижнего белья. — Не приняв душ и не переодевшись? — удивилась она, а на лице появилась улыбка. Страх, сковывающий её ещё со вчерашнего дня, когда к ней только пришло осознание, что заветного зеркальца больше нет рядом, вмиг исчез, оставляя одно счастье, которое ей дарила каждая секунда, проведенная с Витей. Руки больше не чесались искать по всей комнате маленькую драгоценную её сердцу вещь, как это было во время стоматологического осмотра или на собрании Вадима в учительской. Но всё же мысли о дорогой безделушке не покидали её. — …так что ты думаешь по этому поводу? — с нотками веселья спросил Витя, всё же выводя Тамару из мыслей, которые кружились вокруг одного вопроса: «Где же это зеркальце?». Витя уже нашёл предмет гардероба, который так отчаянно искал, и сейчас просто сидел на краю кровати, выворачивая рукава рубашки и глядя в окно. А после повернулся и ожидающе смотрел на неё. Тамаре даже стало несколько стыдно, что в очередной раз она вместо нормального времяпрепровождения с любимым человеком думает о каком-то зеркальце. Но только это не «какое-то зеркальце», а единственное, что осталось у неё от прошлой жизни. Единственное воспоминание, которое она не готова была терять или забывать. — Что? — извиняюще произнесла она. — Как ты смотришь на то, чтобы своровать у Володи пару булочек? На завтрак мы всё равно не успеем уже, — со вздохом произнёс он, заканчивая застёгивать пуговички на рубашке. — Извини, я просто задумалась, — она грустно усмехнулась, смотря на мужчину глазами котика из «Шрека». Но Витя уже разглядывал её рабочий стол, который был, мягко говоря, неприбранным. Бумаги раскиданы по всей столешнице, как и всякая мелочь, обычно хранившаяся в маленьких коробочках, которые, к слову, лежали открытыми и наполовину пустыми в ящиках стола. Хорошо, что педантичный Витя не видел, что творилось в них на данный момент, а то страшно представить, как ей бы было сейчас стыдно. И это она ещё пару дней назад читала Дане нотацию из-за бардака в комнате. — Я просто искала… — Что-то очень ценное, — усмехнулся он, потянувшись за своими штанами, которые лежали рядом с Тамарой, «случайно» задев её калено губами. Тамара улыбнулась, а по телу побежали мурашки. — Да… — она замолчала, не зная, стоит ли вообще что-то говорить про это зеркальце и насколько оно ей дорого. — Если ты поторопишься, то вполне успеешь на завтрак, а я, так и быть, пойду по кривой дорожке и украду пару булок у Владимира, — они вместе рассмеялись, поднимаясь с кровати. Приподнявшись на носочки, Тамара оставила невесомый поцелуй на губах Вити и ускользнула в ванную. Пару секунд Витя смотрел на брюки в своих руках. В голове было слишком много мыслей, но одна из них кричала громче всех. Сам не зная зачем, он повиновался ей. Рука поползла в карман, доставая оттуда зеркальце. Пару секунд он смотрел на него, будто выпал из реальности. Медленно повернув его, он увидел тёмный силуэт с красным ярким сердцем и невероятно красивой буквой «В». Закусив губу, он повернул голову к двери в ванную, откуда доносился шум воды. Оглядывая комнату, Витя пытался найти место, где можно его оставить. Положить под кровать за её ножку? Или лучше в ящик стола? Или на стол, на самое видное место? Так ведь часто бывает, когда усиленно что-то ищешь, а это что-то лежит прямо перед носом. Подойдя к подоконнику, Витя дотронулся до холодного чемоданчика. Где нашёл, туда и положи. Аккуратно открыв его, кстати, почти бесшумно, он опустил зеркальце на дно, прикрывая блокнотом с бланками для заметок. Закрылся чемоданчик уже гораздо громче, нежели открылся. Но этот шум остался незамеченным Тамарой. Быстро надев брюки и носки, у входа обув ботинки, Витя поспешил покинуть комнату, ведь Тамара права — на завтрак он ещё успеет.***
— Юль, ты сама не своя сегодня, — поворачивая голову в сторону подруги, проговорила Лина. В коридоре была огромная толпа. Облокотившись о деревянный подоконник, Юля и Алина стояли напротив кабинета математики, скрестив руки на груди и думая о чём-то своём, создавая приятное молчание. Сейчас оно было гораздо лучше натянутых разговоров. Мимо них постоянно пролетали разные лица, спешащие кто в другой конец коридора на химию, кто в другое крыло на физкультуру. Были и те, кто тоже очень спешил, только не в кабинет, находящийся за тридевять земель отсюда, а сделать домашнюю, которую сегодня точно будут проверять, или шпаргалки на предстоящую и очень важную контрольную работу. — Кажется, меня опять преследует призрак, — прожигая взглядом плинтус пола, лежащий вдоль всего коридора, отстранённо проговорила она. — Опять Миша и Соня? — уже тише спросила Лина. Юля оторвала взгляд от коричневого деревянного плинтуса, переводя его на девушку. Задумчивый и напуганный. — Нет, — поджимая губы, покачала она головой и перевела взгляд на двух маленьких девочек, пробежавших мимо них. В руках у одной большая книга с зелёной обложкой. Она бежит и иногда оглядывается на другую девочку, догоняющую её. Та ей что-то кричит, что-то, что в шумном коридоре разобрать не получается. В ответ ее подружка лишь показывает язык. — А кто? — тоже глядя на девочек, тревожно спросила Лина. — Я её не знаю, — по коридору раздался звонок, оповещающий о начале очередного урока. В коридорах всегда звонок звучит гораздо громче, нежели в кабинете или спальне, оглушая своей звонкостью. Юля вздрогнула от неожиданности, поднимая глаза на металлическое устройство звонка, состоящего из двух полусфер и молоточков. — Не говори пока никому. — Пошли, — положив руку на плечо Юли, сказала Лина и двинулась к кабинету. В коридоре уже было пусто, все разбежались по своим кабинетам, и наконец-то воцарилась тишина. Дёрнув дверь за ручку, Лина уже приготовилась извиняться за опоздание, но Кирилла в кабинете не было, зато был Слава, его друг, сражающиеся большими треугольником и транспортиром возле учительского стола, и весь остальной класс, сидящий в основном за партами. Взгляд Лины упал на её третью парту второго ряда, на любимое место возле окна, где сейчас почему-то сидела Женя, которая о чём-то безмятежно болтала с Ромой, иногда поглядывая на неё с глупой, но отчего-то доброй улыбкой. — Чего это она на твоём месте забыла? — послышался позади голос Юли. Лина оглянулась на неё, пожимая плечами и выкидывая из головы все дурные мысли. Они ведь просто сидят вместе, что тут такого? Вика иногда садится с Андреем, это же ничего не значит. Или это ничего не значит у них, а у Ромы значит? Да нет, конечно нет. Лина тяжело вздохнула. Они прошли вглубь класса ко второму ряду. Лина остановилась возле Ромы, а Юля, сделав пару шагов, уселась на свой стул, поворачиваясь к ним. Рома тут же поднял голову, и его взгляд был отчего-то напуганным. Лина выдохнула, уже менее напряжённо. Эти глаза не могут врать. Наверное… — Ой, извини, — с извиняющейся улыбкой протянула Женя, начиная подниматься с парты, — я просто подумала, что я теперь здесь сижу, так ведь сказала Вера Дмитриевна, — она начала собирать с парты свои принадлежности, виновато смотря на Лину исподлобья. — На истории, — усмехнулась Юля, отворачиваясь. В кабинет вошёл Кирилл, недовольно оглядывая класс. Ученики начали расходиться по своим местам. Лина проследила за Максом, который, оторвавшись от первой парты первого ряда, где сидели Андрей и Даша, направился на своё место рядом с Юлей. — Сиди уже, — выдохнула Лина, окинув Женю спокойным взглядом, когда она уже сдвинулась с места. Лина сделала пару шагов и приземлилась рядом с Викой. Женя же злорадно улыбнулась уже в спину Семёновой, приземляясь обратно на стул. — Зачем ты это делаешь? — опустив голову на руки, прошептал Рома. — Я же просил тебя уйти, как только ты села ко мне… — Начнём наш урок, — произнёс Кирилл, беря мел и отворачиваясь к доске. — Ты не выполняешь свою работу и получаешь соответствующую плату за это, — надменно сверкнув глазами, ответила Женя и открыла свою тетрадь. — Старайся, Ромочка, старайся, — она наклонилась к нему, — а то я сделаю так, что ты потеряешь всё, что было тебе дорого, — горячее и такое противное дыхание коснулось уха Ромы, заставив скривиться, шепот казался угрожающе громким, будто проговорила она это в рупор. Женя медленно отодвинулась, с улыбкой оглянулась на Вику, а после отвернулась. — Не верю я ей, — проговорила Вика, не сводя глаз уже с профиля Савельевой, мирно разговаривающей о чём-то с Ромой. Лина повернулась к ней, пожимая плечами. Пока она не видела угрозы в Жене. И очень надеялась, что не увидит её в ней.***
Рука медленно поднимается, будто вот-вот ударит по лицу, оставив после себя жуткую боль и красный след. Но на удивление обходится без звонкого шлепка, рука задерживается возле левого уха, слегка касаясь горячего от адреналина, вызванного сильным страхом, в крови хряща прохладным металлом ободка дорогих часов. Пугающий контраст. По спине пробегает новая толпа мурашек. — Тик-так, время идёт, — противная усмешка в голосе заставляет тонкие пальчики сжаться в крепкие кулаки до побеления костяшек, до глубоких следов от, казалось бы, коротких ногтей на ладонях, до неприятной и тянущей боли в предплечьях. — У тебя осталось 24 часа, или я не ручаюсь за жизнь Максима. — Я ещё раз повторяю, что не знаю, где Ваши бумаги, — рука медленно опускается, заставляя непроизвольно выдохнуть от облегчения, от появившегося такого необходимого личного пространства. — Так пораскинь своими куриными мозгами, куда твой приятель Толик мог их припрятать, — голова Морозова наклоняется вперёд, оставаясь в десяти сантиметрах от лица Маши. Угрожающий шёпот заставляет сделать крохотный шаг назад, ведь больше не позволяет стоящая позади неё тележка. — Если я через сутки не получу свои документы, — он поворачивает голову в сторону, всматриваясь куда-то вдаль, — то я не смогу поручиться за жизнь Максима, — мотает головой, будто действительно нет другого выбора, будто нельзя ничего изменить. Маша тяжело выдыхает, крепче сжимая зубы. Морозов лишь усмехается, эффектно поворачиваясь на пятках своих шикарных туфель и уходит прямо по коридору… Маша прижимает руку к потному лбу, в очередной раз громко выдыхая. Прикрывает глаза, вновь вспоминая до мелочей детали разговора с Морозовым. Он давал ей неделю, неделю, за которую она должна была найти документы и, само собой, спасти Максима. Она перевернула всю комнату, в которой жил Толик, но ничего, кроме закатившейся за тумбочку монетки, так и не нашла. Сидя на кровати в его комнате, окружённая полным беспорядком, Маша уже не сдерживала своих слёз, которые сопровождались острым комом в горле. Не проглотить и не выплюнуть. Лишь давиться этой режущей болью. Она вспоминала всё произошедшее той весной. Ту ночь, когда впервые увидела его после исчезновения из ее жизни, тот день, когда столкнулась с ним на кухне… Казалось, всё это было не так давно, казалось, что он всплывает в памяти, словно живой. Столько боли от одного человека, но почему-то и хорошее вспоминается, будто не было тех предательств. Каждая фраза, отдельное слово врезается ножом в сердце. Особенно ванная, куда пришёл он без спроса, особенно кладовка, где… Маша в очередной раз вздохнула, продолжая исследовать каждый миллиметр этой несчастной кладовки. «Думай! Думай!». Но эта мантра не помогает. Она повторила это уже миллион раз, а волшебного эффекта нет. Злость медленно поднималась в крови, заставляя более грубо выдвигать коробки и более жёстко толкать их обратно. Казалось, что ещё немного и деревянные полки полетят вниз, а их содержимое окажется у Машиных ног. Может, так даже лучше? Искать, наверное, гораздо проще. Ярость берет верх лишь на пару секунд, когда в очередной коробке находит всё, что угодно, но не нужную папку. Кулак резко ударяется о стену. Боль приходит не сразу, но с отрезвляющим эффектом. Не теряя ни секунды, Маша садится на корточки, одну за другой открывая разные коробки. За одной из них виднеется красная крышка пластикового сундука с инструментами. Победа? Может, эта мантра всё-таки сработает? Со звоном инструменты оказались на полу, а ящик был откинут в сторону. Пусто. Везде пусто. Нигде нет ничего. Истерика начинала подкрадываться к Маше, руки уже тряслись от смеси ярости и бешенства. Казалось, что ноги уже перестали её держать. Руки встретились с шершавыми стенами. Голова начинала кружиться. Уперевшись взглядом в пустующий пластиковый ящик, Маша слышала лишь звон в ушах, а перед глазами всё начинало плыть. Или это уже казалось ей? Слишком много нервных клеток она потеряла за эти полчаса. И ведь это всё она делала в течение недели. Взгляд скользнул по инструментам, тело будто пульсировало, словно до него дотрагивались прямо сейчас, а в ушах голос. Отчего-то он кажется мелодичным, хоть Маша и помнила, что у Толика более грубый голос, чем слышала она сейчас… Трясущиеся руки хватают ворот толстовки, а после трясут за него. В глазах Маши страх, мольба, гнев и ярость. Толик медленно опускает руки на её, пытаясь их убрать, но хватка кажется ему просто звериной. — Где эти бумаги? — голос срывается, а руки с новой силой дёргают за ворот. — Где? — в глазах уже стоят слёзы, но голос не дрожит. — Куда ты их дел? — она переходит на шепот, хватка становится сильнее. — Отдай мне их сейчас! — Тише-тише, — Толик аккуратно убирает Машины пальцы и тяжело выдыхает. Её глаза смотрят на него с такой огромной ненавистью, что, кажется, он сам начинает себя ненавидеть. — Тут такое дело, — слова почему-то даются с трудом. Дышать отчего-то очень сложно, — понимаешь, у меня их нет, — Маша смотрит на него ничего не понимающим взглядом. — Черт! — руками он обхватывает голову. — Черт! — почему-то страшно встретиться глазами с её, будто взглядом убьёт, а он и пошевелиться не сможет. — Их у меня нет, — он отворачивается, ударяя кулаком о стену. — Что? — убийственный шепот. — Их у меня нет, — Толик разворачивается обратно к ней, тяжело вдыхая. — Они под сиденьем мотоцикла, а он у Максима…***
— Как ты это сделал? — между громкими ударами ножа по деревянной дощечке, которая, кажется, за свою короткую жизнь уже успела увидеть и, самое главное, пережить многое, спросил Илья, не поднимая взгляда на Пашу, стоящего напротив и уплетающего морковку. Невероятно сладкую морковку. — Что именно? — кажется, Паше ещё придется научиться не разговаривать с набитым ртом, но это позже, сейчас важно только то, как он смог понять, что стоит довериться Вере. — Не делай вид, что не понимаешь, о чем я говорю, — скидывая в глубокую тарелку порезанное мясо, спросил Илья и всё же посмотрел на Пашу. Тот уже расправился со своей морковкой. — Ты никогда не замечал, что, чтобы не предположила Вера, всё всегда сбывалось? — Илья покачал головой, отходя к холодильнику. Армия его поваров на заслуженном перерыве, который закончится через ближайшие десять минут. Он всегда приходил на кухню раньше всей команды, делая заготовки для дальнейшей работы. — Одно из крайних наших заданий, помнишь? Мы ловили одного наркоторговца, — Илья задумался, а после кивнул. — Такое трудно забыть, — усмехнулся он, вспоминая, как весело началась эта поездка и как победно, но тяжко она закончилась. Как-никак одно огнестрельное в руку и пару ссадин на лице. — А что там такое было, что ты сравниваешь этот раз со вчерашним днём? — У нас был один единственный свидетель, которому никто не захотел доверять… — Конечно, он сам был словно под наркотой, — заметил Илья, опуская овощи в раковину и включая воду. — Кто ж знал, что он правду говорит? — Так а поверил-то ему кто? — спросил Паша, когда друг оказался вновь возле барной стойки, положив овощи на доску и вытерев руки о полотенце, покоившееся всё это время у него на плече. — Кто убедил всех нас, что человек дело говорит? Благодаря кому мы вышли на старого его напарника, который после первой же удачной сделки оказался за бортом, так ещё и в огромном минусе? — Ты хочешь сказать, что из-за одного свидетеля ты доверился чуйке Веры? Я не спорю, она точно есть, но ведь это могло нам и на руку сыграть… — Мы арестовали его, но до последнего ничего не могли найти у него дома, там было всё абсолютно чисто, — победно произнёс Паша, а Илья поднял на него задумчивый взгляд, не боясь вместе с овощами порезать себе и пальцы. — Вера просто предположила, что все запасы, довольно в крупных размерах, могут прятаться не у него дома, а у… — Того свидетеля, который изначально пришел к нам с желанием рассказать правду, — закончил за друга Илья. — Он заплатил огромные деньги тому свидетелю, надеясь отогнать от себя все подозрения после обыска. — Вера с самого начала об этом знала, — качая головой, подытожил Паша. — И это не единственный случай, вспомни, их было миллион за всю нашу работу. — Если способности, которыми даруют своих подопытных «Ингрид», дают прекрасную чуйку, то и не только Вера способна на это, — задумчиво произнес Илья. — Всё возможно, — пожал плечами Паша. — Мы не особо-то и следили за другими. Может, чуйка есть и у них.***
В сарае было очень холодно. Казалось, что деревянные доски, из которых он сделан, уже давно прогнили и держались на честном слове. Освещение было плохим, или это Маша не могла найти выключатель, чтобы зажечь единственную лампочку, опасно свисающую с деревянных перекладин на тонком черном проводке. Всю ситуацию спасало небольшое окошко, создающее хоть какую-то видимость. Внутри сарай был похож на лабиринт для спецагентов. Всего лишь нужно миновать кучу препятствий в виде лопат, граблей, разных деревянных ящиков и раскиданных инструментов, чтобы добраться до своей заветной цели — мотоцикла, который, к слову, тоже был завален какими-то досками. Сердце почему-то громко стучало. Его стук отдавался гулом в ушах и пульсацией в голове. Ноги уверенно миновали все препятствия, быстро добираясь до своей цели. Отодвинув в стороны доски, которыми мотоцикл зачем-то был прикрыт, Маша с пару секунд просто смотрела на него. Страх, что Толик ей тогда всё-таки соврал, был огромен, но и надежда на правду в его словах не покидала её. Синяя сидушка не собиралась поддаваться трясущимся рукам девушки. Как бы сильно она не дёргала её, расшатывая из стороны в сторону, она не хотела поддаваться. Подняв голову и тяжело выдохнув, Маша закатила глаза. Ещё раз дёрнула за неё, прилагая всю свою силу, и сидушка всё же отошла от мотоцикла, открывая вид на бумажную папку. Руки начали трястись ещё сильнее. То ли от счастья, что она наконец-то нашла эти документы, а значит и спасла сына, то ли от страха, что в них такого важного, раз Морозов за них рвал и метал? , то ли от дикой ненависти к Толику, которая неожиданно пришла в тот момент, когда она ощутила вкус облегчения. Тут же она схватила эту папку, стряхивая с неё пыль ладонью. На ходу она начала просматривать её содержимое. Какие-то непонятные бумаги, сканы. Времени вчитываться не было. — Браво! Умница! — слишком неожиданно и слишком громко. Вздрогнув, она повернулась на такой мерзкий голос, вглядываясь в довольное лицо Морозова. — Стоило тебе дать маленький стимул, как ты сразу всё нашла. Поздравляю, — он быстро сократил расстояние между ними, забирая из рук Маши папку. Руки Морозова быстро перебирали все документы, которые находились в папке, а глаза пробегались по строчкам. Ликование на его лице росло с каждой новой бумажкой. На пару секунд Маше показалось, что на одной из бумаг она видела свою фамилию. — Там была моя фамилия, — выдохнула она, а улыбка на лице Морозова только стала шире. Не отводя взгляда от папки, он кивнул, продолжая изучать бумаги. — Что это за документы? — Твоя медицинская карта, — усмехнулся он, всё же переводя взгляд на Машу. — Не повезло тебе, — с удовольствием он смотрел, как по щеке прошлась слеза, — упустила единственное доказательство того, что ты мать Максима, — Маше казалось, что она не может дышать, будто на горле тугая петля или сильная хватка чужих или, возможно, своих рук. Шаг вперёд почему-то вызвал головокружение, тело не слушало её. — Стоять! — перекрыв ей дорогу собой, Морозов продолжил рассматривать бумаги. — Я никого никуда не отпускал, — она попыталась вдохнуть, но, казалось, воздух не попадал в её организм. — О, здрасьте, Пётр Алексеевич! — радостно раздался голос дворника после громкого скрипа деревянной двери. Спасение? Возможно. Дыхание открылось на пару секунд, позволяя выпорхнуть из ловушки Морозова, протиснуться между косяком и дворником и оказаться на улице. По лицу текли слёзы, руки тряслись, а ноги еле поднимались над землёй. Тело было ватным. Она дрожала, но не от холодного ветра со снегом на улице, а от бури с острым градом в душе. Всё кончено, Максим никогда не поверит ей, а её единственное доказательство сейчас было в руках у человека, который последним в этом мире захочет ей помочь. Что дальше? Может, её ждёт такая же участь, как и Толика? Почему-то Маша думала сейчас именно об этом.***
— Эта Женя какая-то странная, — проходя вперёд Лины к раковинам, сказала Юля. — Даже не знаю, каким словом описать её, — включила воду, начиная высмаркиваться. — Приторная, — ответила Лина, облокотившись о соседнюю раковину и скрестив руки на груди. — Даже слишком, — усмехнулась она. — Интересно, что ей нужно от нас? — умывая лицо прохладной водой, спросила Юля. — Почему сразу «от нас»? — удивилась Лина, отрываясь от раковины и направляясь к небольшой белой тумбочке возле двери. — Вчера она была со Славой и Светой, — схватив бежевое полотенце, которое лежало сверху, она вернулась назад и протянула его Юле. — Мне кажется, что она просто пытается влиться в коллектив нашего класса. Я, как недавняя новенькая, могу сказать, что это очень трудно. — Я тоже новенькой была, — проговорила Самойлова, одновременно с тем вытирая лицо мягким полотенцем. — Но знакомств не искала, они сами нашли меня, — усмехнулась Юля, начиная складывать полотенце. — Поскорее бы ей уже кровать поставили. — Ну нет! — театрально возразила Юля. — Мне не очень хочется иметь соседей сверху, но и её раскладушка посреди комнаты уже тоже достала. — Ты только ночью неожиданно ногами не задергай, а то проснёмся ещё от того, что у Жени перекладины под матрасом сломались и она свалилась на тебя, — усмехнулась Лина, вглядываясь в зеркало по левое плечо от себя, куда прямо сейчас отправилась Юля, чтобы убрать полотенце на полку тумбы, стоящей под этим самым зеркалом. — Я думаю, мне будет трудно бороться с соблазном, — серьезно произнесла Юля, а после рассмеялась, присаживаясь на корточки. — Она миленькая и просто хочет всем понравится, — Лина посмотрела на Юлю в отражении зеркала, а после отвернулась к окну, зевая в руку. — Только тактику она выбрала странную. От этой милоты больше тошнит, чем появляется желание подружиться, хотя вроде она понравилась Даше, Андрею и Роме. Вика почему-то тоже не в восторге. Каждое слово Лины доносилось эхом до Юли. Она слышала лишь стук своего сердца, вглядываясь в стеклянные глаза незнакомки. Мокрые спутанные волосы лежали на голых плечах, шёлковая ночнушка нежно-голубого цвета на тонких лямках была насквозь мокрой. В её взгляде она видела боль. Или то была обида. Или боль от обиды. В голове всплывали пустые глаза Миши, в которых она не заметила ни одной эмоции, печальные глаза Сони, словно ей было жалко себя. Незнакомка молчала, не шевелилась и не отводила взгляд. В какой-то момент Юле показалось странным, что призрак способен отражаться в зеркале. От этих мыслей её кинуло только в бо́льшую дрожь. Краем глаза она видела Лину по правую сторону от себя. Её ярко-синий джемпер и светлую макушку. Она знала, что Алина что-то да говорит, но слова не задерживались в сознании. Ей было непросто их услышать, что уж говорить о том, чтобы понять смысл. Взгляд ещё раз прошёлся по незнакомке. Мокрые волосы и голубая ночнушка. Боль в глазах и… теннисный мячик? Стук сердца продолжал отдаваться эхом и пульсацией в голове и ушах. Она боялась сделать шаг навстречу к незнакомке или просто повернуть голову в её сторону, ведь точно знала, что расстояние для них не предел, как и время. В секунду эта женщина может оказаться рядом, стоит ей дёрнуть головой. От это становилось страшнее. Наверное, лучше сойти с ума, думая, что на тебя падает вода, чем точно знать, что рано или поздно к тебе придут… В этот раз рано, но лучше бы поздно или вообще никогда. Мячик казался потрёпанным. Фетр, из которого он был сделан, уже потерял свой ярко-жёлтый цвет. Он уже не выглядел бархатным и приятным на ощупь. Наоборот, один за другим начали выбиваться наверх грубые волосинки. Прорезиненная бежевая полоска, непрерывно идущая по периметру всего круга, очерчивая овал с немного вогнутыми вовнутрь боками, была грязной. На мячике было что-то написано черным маркером, но разглядеть, что именно там было, Юля не могла. «Она пришла ради этого мячика?» — почему-то появилось жуткое желание, подойти к незнакомке. Медленно повернувшись к ней, она столкнулась с её взглядом. Боль в глазах была настолько невыносимой, что Юля чувствовала, как она, смешиваясь с кровью, течет по её венам. Начали наворачиваться слёзы на глазах, и ей казалось, что она переживает всю эту душевную боль вместе с незнакомкой. Внутри будто начало разрывать всё от отчаяния. Слёзы давно текли по её лицу. Она перестала понимать, что происходит с ней — на душе было так плохо, что просто хотелось кожу с себя содрать, но Юля не шевелилась — не могла, тело стало ватным, непослушным. — Что с тобой случилось? — прошептала Юля, пока по её щекам одна за другой быстро скатывались слезинки. Рука незнакомки дрогнула и поднялась вверх, становясь параллельной полу. Мячик заманчиво красовался перед ней. — Что с тобой сделали? — Она чувствовала, как тёплая рука Лины опустилась к ней на плечо. Она слышала её голос, но слова продолжали пролетать мимо неё, оставаясь растворенными где-то в этой комнате. Она чувствовала с какой силой Лина пытается её развернуть, но тело будто вросло в пол, не поддаваясь её отчего-то таким сильным рукам. — Что? Что с тобой сделали? — сквозь слёзы шептала Юля, чувствуя, как эти слёзы душат её. По лицу незнакомки скатилась одна слеза, затем ещё и ещё одна. Она продолжала протягивать ей мячик, пока Юля, словно в бреду, продолжала шептать одно и тоже. Мысли покинули её голову, оставляя место одной боли. Всё, что было сейчас внутри неё, это огромная обида на весь мир. Словно это её обидели, а не незнакомку. Словно она стала жертвой множества предательств. Словно её жизнь в один момент превратилась в ад. Словно это она сейчас стояла перед незнакомой девочкой-ученицей, способной видеть умерших людей, прося её о помощи. Словно она стала ею. От собственных слёз её начало потряхивать, становилось трудно дышать из-за нарастающего потока слёз. Юля пыталась поднять свою руку, чтобы схватиться за мячик. Почему-то сейчас он казался Самойловой спасительным. Хватка Лины переставала ощущаться на её плече, а голос начал затихать. Она не думала, ушла ли Лина или осталась. Она думала о боли в этих прекрасных голубых глазах. О предательстве, о котором ничего не знает, об отчаянии этой женщины, о том, что она пережила и как страшно умерла. В этот момент она не думала, почему эти мысли были в её голове и откуда они взялись, она лишь чувствовала, что это никакая не незнакомка, а совсем наоборот. Будто знает её миллион лет. Будто вся её жизнь ей известна. Будто понимает, что от неё хотят. Плечо отдалось лёгкой болью, когда голос Лины снова начал посещать её голову. С новой силой девушка дёрнула её за плечо уже двумя руками, резко разворачивая Юлю к себе лицом. Гул голосов из коридора, крики дворника и недовольные детские возгласы, поток слов переживающей Лины, ветер, доносящийся с улицы, музыка с чьего-то плеера — всё смешалось в один мощный удар, резко опустившийся на голову Юли. Казалось, что череп пробило пополам. Голова болела жутко, как и плечо, пульсирующее под руками Лины. Всего пару секунд назад в её голове была всего одна мысль — боль, а вокруг белый шум. Всего секунду назад она не чувствовала своего тела и любых прикосновений к нему, но уверенно стояла на своих ногах. А сейчас она была окружена уймой звуков и голосов, которых никогда раньше не замечала. Сейчас её тело горело болью от одного простого прикосновения. Сейчас ей было невыносимо чувствовать свои руки, ноги, упирающиеся в пол и создающие от этого только больший дискомфорт. Ей хотелось выпрыгнуть из своего тела. — Юль? — голос Лины звучал в её голове гораздо громче обычного. Такой испуганный и переживающий за неё. — Юль… — Ей так плохо, — прошептала Юля, делая шаг вперёд и чувствуя, будто ноги вступают на осколки стекла, разрезая нежную кожу стоп. Она упала в объятия Лины, а тело почему-то отдалось сильной болью, будто она столкнулась не с телом Лины, а с бетонной стеной с разбега.***
Тамара сдула пыль с выбившейся пряди черных волос и, поднявшись с четверенек, опустилась на колени, в очередной раз оглядывая комнату молящим взглядом. Под кроватью она проверила трижды, стол разобрала и собрала уже точно раз пять, подоконник, тумбочка, шкаф, каждая полка в ванной. Она перепроверила всё раз сто. Но зеркальца так нигде и не было. Тамара сама не понимала, что такого важного в этом зеркальце: его тайное послание, не пойми кому адресованное, память, которую оно несёт, воспоминания о маленькой Анюте или просто страх потерять единственную вещь, связывающую с её детством. Страшным детством. Поднявшись с колен и скривившись от громкого хруста в одном из них, она уставилась на свой белый халат, небрежно скинутый на постель, чтобы не замарать его белизну в пыли, царящей под кроватью. Его она осматривала каждый раз, как только он оказывался в ее поле зрения. К слову, она поступала так со всей одеждой. Телефон в кармане брюк запищал, предупреждая о новом сообщении. Спешно достав его и недовольно усмехнувшись — Войтевичу срочно нужно обработать рану, Тамара вновь окинула комнату молящим взглядом, будто этот просящий чуда взгляд заставит сжалиться комнату и она выдаст ей её зеркало. Но чудо почему-то не произошло. Накинув халат на плечи, Тамара повернулась к подоконнику, где обычно стоял её чемоданчик. Как и всегда, сейчас он был закрыт. Рука дрогнула от холодного металла. Тамаре очень повезло, ведь ей досталась комната с продуваемыми окнами. Ранней осенью или поздней весной здесь, должно быть, прохладно и хорошо без вентилятора или кондиционера, но зимой без тёплого пухового одеяла и пушистых тапочек или хотя бы вязаных носков здесь не обойтись. В чемоданчике всегда лежало всё самое необходимое, и Тамара никогда не проверяла содержимое перед началом работы, зная, что там всегда есть всё то, что нужно для работы. Зеркальце она стала носить в нем совсем недавно, чувствуя, что так ей гораздо легче, чем когда оно лежит далеко в ящике её стола в медкабинете. Но сейчас зеркальца не было даже там. Рука потянулась к металлическим замочкам, открывая их. Внутри ничего нового, но ведь надежда умирает последней. Спешно Тамара начала выкладывать из ящика всё, что там лежало, на подоконник. Рука нащупала что-то маленькое твёрдое и очень холодное. Сердце пропустило удар, а потом ещё и ещё один. Она смотрела на зеркальце в своих руках и по-детски радовалась, что не потеряла его. Похоже она всё же боялась отпустить ту память, которую несло с собой её зеркальце, о своём детстве, о подружках, первой любви и старшем брате. На секунду показалось, что в силуэте она разглядела лицо. Четкие контуры мужского профиля. Прямой нос, кончик которого смотрел немного вниз, слегка пухлые губы, широкий лоб и небольшая небрежная копна вьющихся волос. Внутри всё сжалось, а перед собой раз за разом она видела лишь это лицо… — …так что ты думаешь по этому поводу? — с нотками веселья спросил Витя, всё же выводя Тамару из мыслей. Он сидел на краю кровати, выворачивая рукава рубашки и глядя в окно. Тамара смотрела с улыбкой на его профиль лица. Прямой нос, слегка пухлые губы, расплывающиеся в широкую улыбку, пока он что-то задорно рассказывал, но слова, к сожалению, пролетали мимо неё. Светло-карие глаза, устремленные к окну, с длинными ресницами. Очень длинными, она даже иногда завидовала, что ей не достались такие. На широком лбе виднелись глубокие морщины. Мимика. Зачем так много хмуриться? Короткие и жёсткие волосы лежали в легкой небрежности. И Тамаре казалось, что она просто утопает в чувстве дежавю… Но в голове один вопрос: «Откуда маленькая Нюта могла знать Виктора? Если она сама познакомилась с ним только этой осенью, а рисунок был сделан, когда она была еще совсем ребенком. — Дежавю… — вновь и вновь она проводила вспотевшими пальцами по рисунку, грозя вот-вот что-нибудь да испортить на нём. — Дежавю… — в последнее время это чувство стало базовым для неё, как голод или жажда. Она перестала придавать значение, что улыбка, царящая на его губах, была до невозможности знакомой, словно всю жизнь видела её. Что иногда грубый взгляд этих светло-карих вновь и вновь заставлял её делать спинку попрямее, а сердце пропускать удары от лёгкого страха. Что запах его кожи прошел с ней сквозь все года, оставаясь жить в глубинах её сознания. — Дежавю… Грубый взгляд впивается в неё, когда Света гордо заявляет, что совсем не маленькая и тоже может спокойно ходить одна в лес, как он, Игорь, и её старший брат. Карие наполнены не злобой, не агрессией, а страхом и переживанием, но маленькая Света не понимает этого. Она лишь хочет доказать всем, что взрослая. Игорь старается улыбнуться своими слегка пухлыми губами, но это больше похоже на печальную усмешку, ведь он прекрасно знает, какой характер у старшего Остапенко и что его себе взяла и младшая Остапенко. Своенравные. На лбу появляется пара морщин, Игорь заставляет себя выдохнуть, чтобы ни в коем случае не накричать на Свету или Иру. Рука касается взъерошенных кудрявых волос, в которые за время своей ходьбы из стороны в сторону по комнате девочек, он зарывался руками. Игорь говорил спокойно, стараясь донести до Светы всю опасность, которая скрывается за воротами детского дома, пытался объяснить, что Леший, про которого рассказывали мальчики и которого они так хотели увидеть, вовсе не добрый. Но Света видела лишь, как его нос дёргается, когда он старается подавить в себе желание просто накричать. Мило скукоживается. Свете кажется, что она может так глядеть на него вечно, но ведь рано или поздно он выйдет из их комнаты, выпустится из детского дома, найдет себе девушку, женится на ней, у него родятся дети и так, как раньше, уже не будет… Тамара прижала руку к груди, ошарашенно глядя на зеркальце…***
— Как вы думаете, что у меня в руке? — с улыбкой произнесла Аня, поднимая стопку бумаги на уровне головы. — Бумага, — с усмешкой произнёс Юра. — На ней документы печатать можно или рисовать. — А что такого важного может быть напечатано на этой бумаге? — Аня очень старалась не показывать, что ей очень плохо. Тошнота не проходила, как и головная боль. Хотелось просто спрятаться под одеялом, чтобы никто её не смог найти. — Письма от родителей? — восхищённо проговорила Алиса. — Нет, — с улыбкой ответила Аня, чувствуя, как комок тошноты поднимается к горлу. Говорить стало совсем трудно, с минуту она боролась с нарастающим желанием выпустить наружу всё то, что сейчас так просилось туда, жаль сделать она этого не могла. Под видом ожидания нового ответа она пыталась сглотнуть ком. — Это раскраски? — спросил кто-то, но кто именно Аня не могла разобрать. Казалось, что перед глазами всё плывёт. Руки начало потряхивать, тело пробрал холодный пот, заставив затрястись только больше. Кое как она помотала головой, вновь выдавливая улыбку, почему-то находясь рядом с детьми, это у неё получалось гораздо лучше, нежели наедине с Пашей. То ли он видел её насквозь, то ли дети заставляли искреннюю улыбку появляться на её лице. — Нет, это не раскраски, — голос задрожал, и Аня замолчала на пару секунд, пытаясь побороть себя и свой организм, — какой праздник наступит совсем-совсем скоро? — она прищурилась, оглядывая детей. Тошнота спала, а головная боль только увеличилась. — Новый год! — хором закричали детки, заставив Аню побороть желание скривиться от столь громких голосов. — Мы будем вырезать снежинки? — спросил кто-то из детей, а остальные подхватили эту идею, уже планируя доставать из своих пеналов ножницы. — Конечно, будем! Но не сегодня. Совсем скоро нам будет поручена одна очень важная миссия, — она сделала паузу, но в этот раз намеренно, — мы должны будем помочь украсить школу и ёлку к празднику, но пока до Нового года ещё есть время, мы займёмся прохождением ещё одной не менее важной миссии, — головокружение снова посетило её, из-за чего Аня поспешила присесть на своё кресло. — Нам поручено поставить спектакль «Алиса в стране чудес», — раздались радостные детские визги. Все тут же стали поворачиваться к соседям по партам сзади, справа и слева. Ученики начали бурно обсуждать предстоящие репетиции и кому какая роль достанется. В этом беспорядке никто даже не посмотрел в сторону Ани, опустившую голову на руку. Новый приступ тошноты с сильной головной болью. Кажется, всё же пора признаться самой себе, что сразу поняла в чём дело, но просто испугалась.***
В коридоре было слишком шумно, что только больше бесило Юлю. Её до сих пор не покидало чувство той боли, которую успела испытать, находясь рядом с незнакомкой. Она неуверенно шла на ватных ногах, громкая атмосфера перемены в коридорах «Логоса» никогда не нравилась ей, а после той звенящей тишины в своей голове, о которой порой просто мечтаешь, она совсем потерялась. Ей казалось, что слух обострился в несколько раз, как и чувствительность её кожи. Хотелось забиться в тихое место, где её никто не тронет. Но она просто шла в спальню парней, чтобы Макс вновь спас её от чувства, что кто-то рядом. Кто-то неживой. Кто-то пугающий и жутко опасный. Как сегодня ночью, когда, оббегав всю школу, застал её замершей в туалете. Она соврала. Потом не рассказала. Теперь решила скрыть. Он увёл её от незнакомки, как делал это с Мишей, потом и с Соней. И сейчас Юля шла к нему, чтобы он просто спас её, спас, потому что рядом, потому что любит. — Макс у себя? — спросила она у быстро проходящего мимо неё Ромы. Парень вышел из комнаты, и почему-то ей показалось, что старался остаться незамеченным Юлей. — Не, он с Андрюхой вроде был, — быстро пролепетал Рома и пошел вперёд, даже не повернувшись к ней. Юля же смотрела в его сторону. Он быстро уходил к лестнице, ведущей на первый этаж. Глядя на Рому, она даже и не заметила, как коридор опустел и она осталась стоять одна посреди него и глядеть в сторону лестницы. Неприятный скрип ударил по ушам, заставив вздрогнуть. Единственная мысль: «Только не это», готовность вновь услышать звенящую тишину в голове и почувствовать неимоверную душевную боль. Но мысли продолжали сменять одна другую, а боли не возникало, в отличии от липкого страха, появившегося от одного только взгляда стеклянных обиженных глаз. А ведь они такие красивые… Поворачиваться не хотелось, но, будто повинуясь совершенно чужому мозгу, тело медленно повернулось лицом к той, чью боль она не могла забыть до сих пор. Она стояла рядом с приоткрытой дверью в спальню парней. В её руке всё так же был старый теннисный мячик. Удар. Хлопок. Мячик, выпав из её руки, попрыгал в сторону Юли, каждый раз поднимаясь всё ниже и ниже. Присев на корточки, Юля подняла его с пола. На грязно-жёлтом фетре была выведена надпись чёрным маркером: «Максиму на память». — Я не понимаю, — не боясь быть услышанной кем-то, кроме незнакомки, произнесла Юля. В лице девушки что-то изменилось, и взгляд стал более тёплым. Дверь вновь неприятно скрипнула и, резко распахнувшись, ударилась о стену. Незнакомка подняла руку, указывая на комнату, открывшуюся её глазам. Как ноги занесли её в спальню, она вспомнить не могла, зато хорошо помнила тяжелый взгляд её стеклянных обиженных глаз. Только повернуться и вновь взглянуть на неё что-то внутри не позволяло, будто оберегало или спасало от чего-то. Взгляд прошёлся по комнате, но ничего необычного не было им замечено. Всё те же кровати, стол, комод, полки и барабан. Ничего, что должно было казаться подозрительным и странным. Ничего, кроме мяча, покоившегося у неё в руке. — Я должна что-то найти? Что-то в вещах Макса? — повернуться внутри до сих пор что-то не позволяло, скорее всего это был тот холод, который бежал как по спине, так и по венам вместе с кровью. Спиной она чувствовала лёгкий или даже еле заметный кивок головы. Сглотнув, Юля подошла вплотную к кровати Макса. Внутри отчего-то кошки заскребли. Странное чувство предательства окутало её, будто нож в спину втыкает, душу режет. А кажется ведь, что всего лишь разглядывает его вещи. Копается в них. Отодвигает рамки с фотографиями, заглядывает в тумбочку, ковыряется в одежде. В чужих вещах. Без спроса. Но во благо. Во благо ли? Внимание приковала деревянная шкатулка, на которую наткнулись её руки, обыскивая нижнюю полку тумбочки. Руки почему-то дрожали, а сердце стало биться чаще, хотя до этого раз за разом от страха пропускало удары. Взгляд тяжёлых стеклянных глаз потерялся среди любопытства, охватившего девушку. Казалось, что и присутствие незнакомки уже позабылось, или это Юля была так увлечена тайнами, которые старательно скрывал от неё Максим, что забыла о мертвой, о страхе, о звенящей тишине в своей голове и о боли в самом сердце. Присев на кровать, трясущимися пальцами она открыла шкатулку. Стопка фотографий и пустое место, словно отсюда что-то забрали, вытащили наружу. Как скелет из шкафа, как самую большую тайну из глубин души. Вытащили на свет, показав всем. — Он должен лежать тут? — глядя на незнакомку, спросила Юля. Женщина кивнула, а мягкая полуулыбка появилась на её лице. Словно выйдя из туннеля, где она пряталась от яркого света, она вновь ощутила его. Только то был не туннель, а сильное любопытство, и боялась она вовсе не света, а её мертвого холода, стеклянных глаз, вонзающихся в кожу, словно осколки. Оторвав испуганный взгляд от лица женщины, кожа которой своим бледно-белым цветом заставляла бежать табун мурашек по коже, будто от холода, она вернула теннисный мячик на своё место, и рука её потянулась к фотографиям. Первая и, кажется, самая важная. Бьющая в самое сердце. Оставляющая огромный шрам. Макс и Даша. До невозможности счастливые. С глазами, горящими любовью. Стало отчего-то так больно, и появилось огромное желание швырнуть шкатулку, разломав её на части. Разорвать фотографию, а после разрыдаться. У Юли были отношения до Макса и не одни, но ревность она впервые испытала именно с ним. То ли то был страх потерять его, то ли чувство собственности, то ли знак сомнений в самой себе. Мантра о том, что это было давно и до неё, никак не помогала избавиться от резкого чувства неприязни к подруге, в отличии от желания сломать памятную для Макса вещь. Убрав это фото, она увидела ещё одно. Почему-то улыбка появилась на её лице, а чувство ярости резко пропало. Счастливые и весёлые Макс, Рома, Даша и Вика. Улыбки на губах и в глазах. Они совсем не изменились внешне, но по эмоциям на их лице Юля точно могла сказать, что внутренне они поменялись полностью. Наверное, так искренне они уже не будут никогда улыбаться и смеяться. Это школа научила каждого из них скрывать многое внутри себя и не доверять большинство эмоций никому, кроме себя. В следующую фотографию Юля вглядывалась долго. Маленький мальчик с карими большими глазами и непонимающим выражением лица. Он с испугом смотрит на фотоаппарат, ещё не осознавая, что вещь в руках человека, делавшего это фото, ничем ему неопасна. Рядом молодой Морозов. Этот взгляд чувствовался даже в столь молодые года. Интересно, а будучи ребенком, он так же смотрел на всех? Со зверским насмешкой? Слева от Максима женщина. Русые волосы до плеч, элегантно вьющиеся и ложащиеся на них. Голубые глаза. Добрая и очень мягкая улыбка. Юля поднимает на незнакомку взгляд и вместо той мягкой полуулыбки она вновь видит боль в глазах. По щеке бежит одинокая слеза. Она смотрит на фотографию, словно не замечает девушки, словно не к ней она пришла. Юля опускает взгляд на фотографию и ещё раз всматривается в лица изображённых на ней людей: непонимающее личико Максима с очень милыми и пухлыми щёчками, грозное, деспотичное, но почему-то любящее Морозова и до невозможности тёплое и счастливое незнакомки. — Ты его мама? — когда Юля подняла глаза, чтобы увидеть её выражение лица, незнакомки уже не было. Голос Юли звучит приглушённо в пустом коридоре. Женя сначала даже не осознала, что это говорила её соседка и объект наблюдения. Дверь в комнату парней была открыта, и она шла именно к ней. Остановившись возле порога и слегка выглянув из-за дверного косяка, она увидела сидящую на кровати Юлю, у которой в руке была небольшая стопка фотографий, а на коленках стояла деревянная шкатулка, местами даже потёртая. Что лежало в ней, Женя не видела, но точно знала, что Юле никто согласия не давал рыться в ней. На её лице была странная печаль. Но что её вызывало, Савельева не понимала. То ли то было содержимое шкатулки, то ли изображённое на фотографиях. Но зато она четко понимала, что это должно стать большим секретом, о котором стоит молчать. Пока молчать…***
За окном кружили на ветру огромные снежные хлопья. Тёмное небо полностью занавешено облаками, которые были темнее его на пару тонов. Луна пряталась среди них, даже не собираясь показаться хотя бы на пару секунд. С окна поддувало, из-за чего вся кожа покрылась мурашками. Скрестив руки на груди и облокотившись плечом о стену, Аня наблюдала за снежинками, медленно опускающимися на землю. В свете фонарей, которые Семён Андреевич уже успел включить, сугробы очень красиво блестели. Лицо Ани было задумчивым. Между бровей появилась морщинка. Глаза смотрели на вечерний зимний пейзаж или делали вид, что смотрят на него. Казалось, они глядели в пустоту. Потрескавшиеся губы сжались в тонкую линию. Пальцы слишком сильно сдавливали плечи, нежели предполагалось. Её сковывал страх. О том, что именно с ней происходит в последнее время, она догадалась практически сразу, но осознала только сейчас. Или, точнее, захотела осознать только сейчас. Аня не знала, стоит ли ей радоваться или же, наоборот, плакать. Внутри всё сжималось от одного осознания, что обо всём ей придётся рассказать Паше. Первая мысль, что он точно будет рад, а после уже новые сомнения. Вдруг он бросит её, скажет, что не хотел… Это пугало даже больше предстоящей ответственности. Будучи учителем маленьких детей, она каждый раз сталкивалась с множеством проблем и ответственностью за их решения, ведь дети это самое сложное, и ей досталось это самое сложное. Но это было совсем другое. Совсем другая ответственность. Совсем другие проблемы. Она никогда не задумывалась о семье и детях, ведь обстоятельства просто не позволяли думать об этом. Она посвятила всю себя брату-инвалиду, а после согласилась на самый страшный договор в своей жизни — она стала частью компании «Ингрид», чему рада не была. Всё ради брата. Аня часто задумывалась, а спасла ли она своего брата? Или только больше усугубила ситуацию, заключив ещё один договор, но уже совсем с другими людьми? Конечно, не такими страшными, но от этого не менее опасными. Вся её жизнь — американские горки, где на каждом новом повороте она может попросту умереть, какой тут ребенок? Но ведь виновата в этом не она одна, а Паша вроде как порядочный… Правда, изменил и ушел к другой, а так очень даже порядочный… Но ведь он не бросит своего ребенка?.. — Ань, ты как? — она не слышала, как Паша вошёл в комнату, как оказался рядом, она лишь чувствовала его руки на своей талии и жуткую обиду. Как он мог так обойтись с ней? Променять на какую-то Лену, а после ещё и вернуться?.. Предатель! Аня убрала его руки со своей талии и прошла мимо него, усевшись на кровать. Паша непонимающе на неё посмотрел и тоже подошёл к кровати, садясь на корточки перед ней. — Что случилось? На что сердишься? — ласково спросил он, заставив Аню агрессивно вдохнуть воздух. Как он может о таком спрашивать? Как будто сам не понимает, что натворил. — Анют, что такое? — рука потянулась к Аниной, переплетая пальцы, но девушка тут же попыталась расцепить их руки, только Паша оказался гораздо сильнее. — Ань? — Ничего не случилось, — она всё же выхватила свою руку из его цепкой хватки и поднялась с кровати, направляясь к столу. — Я просто очень устала! Меня тошнит! Мне плохо! Я хочу побыть одной, а ты не даёшь мне этого сделать! — она агрессивно доставала стопки тетрадей из ящика стола, из-за чего те довольно громко ударились о его поверхность. — Может, всё-таки стоит сходить к врачу, раз так плохо, тем более это длится не один-два дня, — Паша в недоумении смотрел на неё, стоя на том же месте, где пару секунд назад сидел на корточках. Аня недовольно закатила глаза, а после в её злом взгляде что-то изменилось. Из глаз потекли слёзы. У Паши сжалось сердце, он тут же рванул с места, оказываясь рядом с девушкой. — Анют, что случилось? Всё же хорошо, я могу прямо сейчас уйти, если тебе одной станет легче, — он аккуратно прижал её голову к своей груди, а руками обхватил подрагивающие плечи. — Зачем ты так со мной? — прошептала она, не поднимая головы. — Зачем бросил меня тогда и ушел к Лене? Мне ведь больно, — Паша замер, не понимая, что вызвало эту растерянность. То ли стыд, то ли осознание, что ужасно обошёлся с Аней, то ли слёзы на её глазах, то ли эта боль в её голосе, то ли всё вместе. Ему до сих пор было очень стыдно за сделанное, но вернуться в прошлое и бросить Лену он не мог, если бы существовала волшебная палочка… — Анечка, прости меня, пожалуйста, я был таким идиотом, когда поступил так с тобой. Мне очень стыдно перед тобой. Я понимаю, что полностью ты меня простить никогда не сможешь, — на его глазах непроизвольно выступили слёзы. Паша умел плакать, но делал это очень редко. Работа научила, скорее всего… Он подумал, хорошо, что Аня этого не видела. — Всё хорошо, — странный и очень неожиданный приступ обиды ушел, пусть и не совсем так же неожиданно, как пришел, но всё же довольно резко. Она не знала, что это: гормоны начали шалить или старые обиды, которые ещё не зажили, давали о себе знать? Но Паше она так и не рискнула рассказать…***
В медкабинете было темно. Лишь яркость экрана ноутбука освещала небольшую часть комнаты. Тамара нервно дёргала ногой и покусывала нижнюю губу. Время от времени заламывала пальцы и постукивала ногтями о стол. Рядом с клавиатурой ноутбука лежало то маленькое зеркальце. На экране две фотографии. «Даже визуально они похожи», — раз за разом проносилось в её голове. Взгляд то и дело перемещался с одной из двух фотографий, изображённой на экране ноутбука, на зеркальце, а после возвращался обратно. Внутри каждый раз что-то приятно покалывало, когда, возвращая с металлического зеркальца взгляд на экран ноутбука, она вновь и вновь встречала холодный омут его красивых глаз. Тонула в них, словно в пропасти. Но на соседнюю с его фотографию она не обращала никакого внимания. Словно и не было там никого, а ведь этот человек когда-то так много значил для неё и до сих пор, наверное, так много значит для него… Дверь неожиданно распахнулась, нарушая лёгкую тишину, царящую в кабинете. Женщина с неким вызовом смотрела на Тамару, стоя на пороге. Голос, раздающийся в телефоне, продолжал что-то с интересом вещать, но абсолютно каждое слово пролетало мимо Тамары, которая с неким шоком смотрела на столь странную женщину. Нотки самоуверенности легко читались в её глазах, словно она, Тамара, вовсе не один из важных работников компании, а простая лаборантка, на которую можно скинуть всю вину, обругать и прилюдно унизить, потому что она всё равно ничего не сможет ответить. — Извините, Вам нельзя здесь находится, — выйдя из лёгкого ступора, всё же сказала Тамара. Наглость этой дамы очень удивила её, — это режимная лаборатория. — Вы Тамара Славина? — вдохнув побольше воздуха, спросила незнакомка, пропустив мимо ушей её слова. — Эм… мы знакомы? — Я Ира, Ира Исаева, — произнесла она таким тоном, что Тамаре на секунду показалось, что она задала глупый вопрос. — Вы ошибаетесь, — очередной ступор, — я Вас не знаю, — мотая головой, произнесла она. — Мы были знакомы с Вами очень давно, — произнесла женщина с полуулыбкой, — в детстве. — Извините, я не помню, — почему-то эта загадочная дама начала действовать на нервы, из-за чего голос Тамары стал грубее. — Мы жили в одном детдоме, — прикрыв глаза и вдохнув воздух, произнесла она, — тогда Вас звали Света. Света Остапенко. — Это что шутка? — с губ сорвался лёгкий смешок. — В каком детдоме? Я выросла в нормальной семье. — Нет, — отведя взгляд на пару секунд, ответила женщина, — Вас удочерили. До шести лет вы жили в детском доме, — Тамара возмущённо схватила ртом воздух и тут же поспешила ответить ей, как можно быстрее выпроводив отсюда, но незнакомка не дала ей шанса даже слово вставить. — Я понимаю, это всё звучит странно. Вы, наверняка, этого не помните, я и сама совсем недавно начала вспоминать. В детском доме над нами ставили какое-то эксперименты, — удивлению и вместе с тем возмущению Тамары не было предела. Дама повернулась лицом к стеклянному шкафу и пальцем указала на одну из полок. — Теперь я поняла, что это всё как-то связано с вашей фирмой «Ингрид». — А-а, — тут Тамара всё поняла. Гнев и злость начали подниматься в её крови, заставляя всё больше видеть в этой странной даме какую-то сумасшедшую, — всё ясно. Вы одна из активисток… — она поднялась со своего стула, чтобы как можно скорее выпроводить женщину из своего кабинета. — Общество защиты чего-то там… Мне не интересно, что пишут в газетах! Мы не проводим здесь никаких запрещенных опытов!.. — Поймите! — вздохнув, настойчиво произнесла женщина. — Опыты ставились над нами! Нас разлучили с нашими братьями, — такого бреда, произнесенного с такой уверенностью в глазах, она не слышала никогда. — У меня не было никогда никакого брата! — голос стал звонче, будто вот-вот приблизится истерика. Она ничего не понимала, кроме того, что перед ней стоит какая-то очень плохая актриса или просто больная на всю голову барышня. — Был. Вася Остапенко, — Тамара отвела взгляд, тяжело вдыхая воздух — ещё пара секунд и она кинет в неё первое, что попадется под руку, — его убили тридцать лет назад. — Если Вы немедленно не уберетесь отсюда, я вызову охрану, — понимая, что кидать в неё чем-либо может быть травмоопасно, а это как-никак уголовный кодекс, произнесла Тамара с какой-то угасающей надеждой, что эта барышня всё же покинет её кабинет. — Пожалуйста, — она подняла руки, согнутые в локтях, вверх, — не надо. Я Вас прошу, пожалуйста, не надо, — на секунду она замолчала, облизнув губы, а после приподняла свою кофту, поворачиваясь к ней полубоком и оголяя свой живот. Взору Тамары открылся вид на небольшую татуировку на бледной коже. Внутри что-то всё забилось то ли от страха, то ли от ужаса, то ли от осознания, что сказанное этой женщиной было правдой. — У Вас же есть такая татуировка? — с надеждой в голосе спросила она, а у Тамары мурашки прошлись по всему телу, а в животе что-то сжалось. Руки сами потянулись к халату, отодвигая его в сторону, поднимая край майки вверх, а после опуская брюки немного вниз. Небольшая татуировка на такой же бледной коже. Те же слегка вогнутые две вертикальные и две горизонтальные прямые. Близнецы. Один в один… — Они нас метили, как животных. Это клеймо, — грубым голосом произнесла женщина. В глазах появилась какая-то злость. — Зачем? — голос Тамары сорвался и больше был похож на истерику. — Вам что-то известно о проекте «Гемени»?.. Странный звук вывел её из воспоминаний. Тамара поймала себя на том, что сидит, уперевшись локтями о стол и опустив голову на сжатые в кулаки кисти, в одной из которых каким-то магическим образом оказалось зеркальце. Подняв взгляд на экран ноутбука, она поняла, что означал этот неприятный звук — результаты готовы. Взгляд сам собой упал на цифру, разместившуюся под двумя фотографиями и обозначавшую процент родства…