Дни в безвременье

Трубецкой проснулся от бьющего из окон солнца и сразу понял, что в постели он один — потянулся, ощупывая вторую половину кровати, чтобы убедиться, и только потом открыл глаза. Сережи нигде не было, зато с улицы доносился мерный стук. Из-под подушки выскользнул телефон и теперь упирался ему в щеку, и Трубецкой машинально прокрутил в голове все события вчерашнего вечера. Теперь, когда он был совершенно расслаблен, а мысли все еще плавали в дремотной истоме, события не казались такими уж вопиющими. Даже хорошо, что ему не удалось подловить Сережу. Недосказанность и недоказуемость придавала жизни в этом доме оттенок сказочности, ощущения, что все возможно. Да и бывают ли дома без домовых такими уютными? Даже несмотря на то, что они вчера забыли задернуть шторы и солнечный луч неспешно и по-хозяйски полз прямо по лицу Трубецкого, момента это не портило, было только спокойствие и смутное предвкушение нового дня. Он перевернулся на живот и спрятал лицо в подушку. Времени, по ощущениям, было около восьми утра. Трубецкой даже не стал проверять. Шел третий день их совместного изгнания из цивилизации, а ему уже было плевать на время — успевать ничего не требовалось. Было, правда, немного жаль, что не удалось и сегодня быть разбуженным петушиными воплями на рассвете — обещал же Сереже незабываемые пробуждения, но вчерашний день оказался хоть и приятным, но слишком изматывающим. Трубецкой погрешил заодно и на обилие свежего воздуха и долгую привычку дышать выхлопными газами, но привычки на то и привычки, чтобы меняться. Завтра он непременно попытается встать пораньше. А сегодня следовало в принципе встать. Несмотря на страхи за свой позвоночник, Трубецкой и к перине привык, и теперь мучительно не хотел выныривать из пухового болота, принявшего форму его тела. Можно было снова уснуть, ему никто не стал бы мешать, уж точно не Сережа, но звук снаружи не прекращался, тревожа любопытство, и Трубецкой все же выбрался из кровати, тяжело вздохнув напоследок. И тут же устыдившись — в голову ввинтилась абсолютно иррациональная мысль об осуждающем такое поведение домовом. Трубецкой чертыхнулся. Он слишком быстро стал считать подобные мысли нормальными, а еще насмехался над местными. И телефон на этот раз он прихватил с собой, просто на всякий случай, разумеется. По пути к выходу он взял чайник с плиты и отпил прямо из носика. Как будто делал так тысячу раз. И подумал, что нужно купить электрический. Сережа хоть и провел инструктаж по пользованию плитой, ожидаемого эффекта не добился — прикрученный с помощью древнего шланга красный газовый баллон внушал трепет и мысли о взрывах, которые, впрочем, моментально выветрились из головы Трубецкого, едва он переступил порог и оказался на крыльце. Во дворе Сережа, одетый в растянутую футболку и спортивки, из тех, что Трубецкой последние полгода уговаривал его выкинуть, колол дрова. Трубецкой невольно залюбовался, хоть в Сереже и чувствовалось отсутствие сноровки сельского жителя, дело все равно спорилось, располовиненные поленья разлетались в стороны, и с топором в руках Сережа выглядел почти опасным. Телефон буквально жег ладонь, требуя запечатлеть этот момент. Сережа, увлекшись, совсем не заметил скрипа открывшейся двери. К тому же на лавке снова сидел вчерашний кот и тоже наблюдал за Сережей, с каким-то снисходительным злорадством. Оттенки мимики этого животного тоже необходимо было заснять для потомков. Трубецкой навел камеру и включил запись. Сердце трепыхнулось в груди — все же он делал нечто условно запретное. Он и раньше снимал Сережу за бытовыми геройствами, вроде починки крана, от чего тот жутко смущался и просил немедленно прекратить, но прекратить никак не выходило. Трубецкой, как человек, который сам мог разве что перемотать этот самый кран скотчем в ожидании сантехника, приходил в неописуемый восторг от Сережиных умений и от того, как спокойно и походя делал невероятные вещи. Убедить самого Сережу в том, что вещи невероятные, не получилось еще ни разу, но Трубецкой не оставлял своих попыток. Была еще вторая причина — каждый раз, когда Трубецкой глядел на Сережу, ощущая неприкрытый восторг, его грызло желание срочно показать это чудо всему миру, в очередной раз подчеркнув, с кем чудо проживает в одной квартире и не собирается никуда сбегать. Все окружающие обязаны были зеленеть от зависти, а видео оказаться в сторис инстаграма, иначе его триумф был бы неполным. Залить в сеть видео сейчас было невозможно, но Трубецкой прекрасно помнил Сережины шуточки про залезть на березу за интернетом. Прямо за Сережей находился сарай, а к сараю сбоку была очень кстати приставлена деревянная лестница, сколоченная, судя по виду, из веток, которые срезали с поваленных деревьев, прежде чем пустить их на дрова. По лестнице можно было попасть на плоскую крышу — гораздо удобнее и быстрее, чем действительно пытаться вскарабкаться на березу. Оставалась одна проблема — незаметно обойти Сережу, прежде чем он поймет, в чем дело, и попытается возмутиться. Лучше бы он вообще ни о чем не догадывался до возвращения в город. Совестно не было — Сережа вчера весь вечер его разыгрывал с помощью домовых и бытового воровства, и дело требовало компенсации. Осторожно спустившись с крыльца, Трубецкой попятился, скрываясь за углом. В отсутствии забора был один несомненный плюс — возможность подойти к сараю из любой точки, в том числе и сзади, потихоньку обогнув дом. Трубецкой не учел в своих умозаключениях фактор росы и то, что придется брести через заросший сад, и скоро его ноги были мокрыми по колено, но он отмахнулся от неудобств, хоть и пожалел, что не послушался Сережу, убеждавшего его взять с собой всю одежду, которую не жалко выкинуть. Любимую пижаму было жалко, и Трубецкой был твердо намерен увезти ее обратно домой целой и невредимой. Его отвлек шум за спиной — обернувшись, Трубецкой обнаружил кота, насмотревшегося на Сережу и решившего, что здесь его пренебрежительный вид будет нужнее. Первым желанием было топнуть ногой, отгоняя ехидную тварь, но, поразмыслив, Трубецкой махнул рукой — пусть идет. Мерный стук не прекращался, и Трубецкой без особых проблем пробрался к сараю и вскарабкался по лестнице. Под ногами была покрытая лишайником черепица, и он старался ступать осторожно, чтобы не провалиться, но вся конструкция казалась довольно устойчивой, так что Трубецкой немного расслабился и посмотрел на зажатый в руке телефон — иконка мобильной сети появилась как по волшебству. Торопливо открыв инстаграм, Трубецкой запостил видео и ответил на пару ехидных сообщений с вопросами, как ему живется в глухомани, рапортуя о полном отсутствии в глухомани надоедливых идиотов с подколками. Оторвавшись от телефона, Трубецкой огляделся — с крыши открывался прекрасный вид на поля, лес и редкие крыши домов, виднелся даже причудливый изгиб реки. Отсюда мир казался совершенно новым, умытым и вычищенным до блеска, искры росы в траве только добавляли сходства. И весь этот мир принадлежал им с Сережей. Необходимость уезжать, возможно, навсегда, ведь дом могли продать, отозвалась неприятным зудом в затылке, но мысль о том, как этот зуд можно раз и навсегда победить, пока казалась опасной, и Трубецкой решил додумать ее после. Он снял панорамное видео и тоже залил его в инстаграм, мысленно злорадствуя. Сказочно красивые места с самым лучшим человеком — завидовать должны все без исключения. От момента триумфа Трубецкого отвлек скрип лестницы — следом за ним на крышу вскарабкался кот, но просто следовать за человеком наглой твари было мало. Взбираясь на край крыши, кот оттолкнулся от лестницы задними лапами, и опрокинул ее. Стук ударившейся о землю лестницы, видимо, совпал с ударом топора, потому что Сережа внизу даже не обернулся. Того, как с треском провалился блестящий план Трубецкого сделать все незаметно, он, разумеется, тоже не услышал. — Ну и зачем ты это сделал? — со вздохом спросил Трубецкой кота. «Потому что твои страдания радуют меня» — отчетливо читалось на кошачьей морде. Выхода не было, Трубецкому предстояло разоблачить себя и в очередной раз пообещать Сереже прекратить снимать его на видео. Или показывать эти видео кому-либо. — Сереж, — обреченно позвал Трубецкой, — Сережа! Сережа замер и обернулся на голос. — Ты что там делаешь? Лучше не шевелись, а то провалишься вниз! — Откуда ты знаешь? Тут все выглядит довольно крепким, — Трубецкой храбро топнул ногой по крыше и тут же сжался от глухого треска черепицы. — Я не знаю, поэтому и предупреждаю, — крикнул Сережа в ответ. Он подошел в опрокинутой лестнице и теперь стоял, задрав голову. — Зачем ты туда залез, да еще кота с собой притащил? — Он сам за мной пошел, и лестницу опрокинул тоже он. Теперь я в ловушке, как видишь. — Зачем ты полез туда, в третий раз спрашиваю, — Сережа даже не попытался поднять лестницу — ждал объяснений и, вероятно, догадывался, в чем они могли заключаться. Кот под ногами довольно замурлыкал. — Ловить интернет, не мог же я, в самом деле, взбираться на березу. — А интернет тебе зачем? — не сдавался Сережа. — Я снял, как ты рубишь дрова, — Трубецкой вздохнул и развел руками. — Это было сильнее меня и всех моих обещаний тоже — ты был слишком хорош. Ну прости, я больше не буду, если ты не станешь делать ничего настолько же впечатляющего. А эта тварь полезла за мной, опрокинула лестницу, и я в безвыходном положении. Но я могу таскать воду в знак глубокого раскаяния, или что ты там хотел. — Я думал, мы про воду и так уже договорились, — Сережа все же сжалился и поставил лестницу на место. — Слезай, а то правда провалишься. И ты ужасный человек, слышишь? Ужасный. Почему у меня никогда не получается всерьез на тебя разозлиться или обидеться? — Потому что все глупости я делаю по большой любви? — предположил Трубецкой, спрыгивая с последней ступеньки на землю. — Может быть, — Сережа ловко припечатал его спиной к стене сарая, не давая вывернуться. — Но так просто ты не отделаешься. — Хорошо, что ты не взял с собой топор, а то я бы занервничал, — Трубецкой даже не думал сопротивляться, наоборот, он расслабился, выражая полное смирение перед обстоятельствами. К тому же Сережа был не из тех, чьих наказаний стоило опасаться — Трубецкой только подставлял шею под поцелуи и приглашающе выгнулся навстречу, когда Сережа залез рукам под его пижаму, скользя вверх по груди. Ему совсем не было неловко, ни за то, что они целовались практически в чистом поле, а ноги были в росе, травинках и паутине, ни за собственное глупое положение, которым обернулся хитрый план. Прежде Трубецкой скорее переломал бы ноги, попытавшись спрыгнуть, чем позвал бы Сережу на помощь, но теперь, когда их ничего не разделяло, Трубецкой поверить не мог, что пару дней и вечность назад так трясся за свой светлый образ в Сережиных глазах. Оказалось, что Сереже на образ совершенно плевать, и Трубецкой ему нужен был со всеми глупостями, их непохожестью и даже с дурацкими видео, которые Сережа в корне не одобрял. Трубецкой только застонал Сереже в губы, когда его рука легла на бедра, и тут же вздрогнул, потому что в тон с ним у правого уха что-то мяукнуло. На лестнице, на уровне их голов, сидел кот, а в его изумрудно-зеленых глазах отражалась откровенная насмешка. — Что за тварь ты себе завел? — Сережа обернулся к коту, но руки не убрал. — Я никого себе не заводил, он сам появился, — Трубецкой шикнул на кота, но тот даже с места не сдвинулся. — Ты его прикормил, теперь он твой. И он сидел на лавке, пока я рубил дрова, как будто не мог дождаться, когда я промахнусь и всажу топор себе в ногу. Спорю, он был бы рад, если бы это случилось, — Сережа попытался вернуться к прерванным поцелуям, но момент был потерян, и он отступил. — Идем в дом, пока эта тварь не научилась открывать двери, — Трубецкой не сопротивлялся, когда Сережа потянул его прочь. Под ехидным кошачьим взглядом, слишком осмысленным, он чувствовал себя слегка неуютно. — А домовые не могут превращаться в котов? Кажется, он и паспорт мой мог бы спереть или машину угнать. Что вообще с ним теперь делать? — Нести свой крест, — Сережа оглянулся, точно хотел убедиться, что кот не пошел следом за ними. — И не забудь ему молока вынести, а то кто знает, как он может отомстить. Может, ему имя придумать? Люцифер там или Вельзевул? — Я хотел назвать его Ницше. Он так на меня пялился, как на низшую форму жизни, но теперь я передумал. Пусть будет Кузьма, чтобы поменьше выпендривался. — Как домовой из мультфильма? — Сережа с сомнением прищурился. — Интересный ход, но молока ему все-таки отнеси, не хочется, чтобы у него был повод затаить на нас обиду. — Ты же понимаешь, что мы говорим о коте? — на всякий случай уточнил Трубецкой. — Может, и о коте, — пожал плечами Сережа и захлопнул за ними дверь. В доме им никто не мешал, и они целовались и в сенях, и на кухне, и в гостиной, по дороге избавляясь от одежды. — Диван, — пробормотал Трубецкой между поцелуями. — Я помню про свой план. — Так ты его перевыполнишь в рекордные сроки, — против дивана Сережа не возражал, а диван права голоса не имел и лишь страдальчески скрипнул, когда они буквально свалились на него. — А я начну по второму кругу, для закрепления эффекта, — Трубецкой обвил ногами Сережины бедра, и больше они не разговаривали, ни о диванах, ни о котах, только жадно дышали друг другу в губы. Трубецкой не отрываясь смотрел Сереже в глаза, ловя отблески зеленоватых искр. *** Когда Трубецкой носил воду из колодца, кажется, уже сотое ведро, наотрез отказавшись от Сережиной помощи, к ним заглянула хозяйка дома и удивилась наличию кота. Когда выяснилось, что нахальное животное она видит впервые, они с Сережей только переглянулись — не то чтобы они рассчитывали, что тетя Зина знает в лицо всех окрестных котов, но этот конкретный, облюбовавший лавку во дворе, смутно настораживал. В остальном обошлось без происшествий — баня была натоплена, в холодильнике дожидались своего часа игристое и пирог с малиновым вареньем, принесенный хозяйкой. Трубецкой был рад, что воды пришлось натаскать целую уйму, теперь, по крайней мере, не будет совестно за непомерное поглощение выпечки и легкомысленно купленных чипсов. Темы его несанкционированных съемок больше не поднимались, и Трубецкой решил, что если придется расплачиваться за них так же, как утром, то он готов. Вместо душа они пошли на речку, уже не сговариваясь, и по пути Сережа обмолвился, что неподалеку есть заброшенная железнодорожная ветка, ведущая мимо кладбища поездов. Вернее, того, что от них осталось за вечность, которую они простояли под открытым небом. Погода была слишком хорошей, а Трубецкой слишком отдохнувшим, чтобы не потребовать у Сережи показать. Сережа только улыбался в ответ на настойчивые просьбы, было видно, что он давно на все согласен и просто хочет заставить Трубецкого испытывать зуд любопытства и жажды деятельности как можно дольше. Чтобы точно понимать, что ему все еще интересно и все еще нравится. Трубецкой был совсем не против поуговаривать. Рельсы были ржавыми и едва различимыми среди буйно разросшейся травы. Земляника облюбовало пространство между истертыми шпалами. Всюду гудела невидимая мошкара. По одну сторону простирался луг, сменяющийся небольшими подлесками, по другую — что-то вроде заболоченной канавы. Они несколько часов шли вперед, взявшись за руки и лениво переговариваясь об особенностях пейзажа: было слишком спокойно и тихо, чтобы обсуждать что-то важнее встреченной на пути заброшенной избы. Сжимая Сережину ладонь, Трубецкой снова чувствовал легкость и верил, что они сейчас и думают в унисон, и Сережа точно так же сумел оторваться от проблем внешнего мира и от всех возможных опасений по поводу их отпуска. Трубецкой очень ясно представлял, как пройдет его остаток. Как он научится плавать — если не как Сережа, то и не как свалившаяся за борт болонка. Освоится настолько, чтобы зазвать Сережу в лес и бродить там весь день, не боясь сойти с тропы и заблудиться. Как прочтет все купленные Сережей детективы, и как в дождливый день они будут лежать в странной пустой комнате, каждый на своей кровати, переплетя пальцы в узком проходе между ними, и играть в карты или разгадывать кроссворд. Или молчать о том, как им хорошо вместе. И как вернутся домой уже немного другими, сильнее просочившимися друг в друга, без опасений говорящими о том, чего на самом деле хочется, и не боящимися показаться слишком уязвимыми. Рельсы вильнули в сторону, раздваиваясь, и из-за деревьев показалось скопление заброшенных вагонов — стекол в них давно уже не было, а сквозь крышу и пол ближайшего к ним проросла береза. Трубецкой завороженно рассматривал диковатую картину: естественная среда без жалости съедала творение рук человеческих, оставляя за собой крошащийся ржавчиной, тонкий, как бумага, металл, покрытые мхом и вьюнком стенки с облупившейся краской и вездесущую землянику. Трубецкой потянулся к телефону, но тут же отдернул руку — хотелось просто смотреть, ни с кем, кроме Сережи, не делиться и вернуться еще раз, под предлогом сфотографировать. Именно так должен был выглядеть мир на закате цивилизации — погребенным под буйной растительностью, молчаливым и пустым. Такие мысли должны были нервировать, но вышло наоборот, Трубецкой с любопытством заглядывал в окна, рассматривая скопление гнилых досок, развалившихся сидений, на которых с трудом угадывались остатки обивки и поролона, и чувствовал спиной Сережин взгляд, растекающийся теплом между лопаток. — Как ты думаешь… — Трубецкой осмелился впустить в голову утреннюю мысль, которую не додумал на крыше. — А этот дом, он дорого стоит? — Скорее всего, не намного дороже, чем наш несостоявшийся отпуск, — Сережа смотрел на Трубецкого с интересом и едва сдерживаемой улыбкой, наверняка знал, к чему он клонит. — А что? — Мы могли бы его купить. — Ты здесь третий день, не слишком ли быстро ты начал думать о том, чтобы удалиться от мира? — Сережа напустил на себя равнодушный вид, но сделал это слишком поздно — Трубецкой уже заметил признаки интереса. — Я думал, пока стоял на крыше, что будет грустно, если мы уедем, а дом продадут. Тогда следующим летом мы не сможем вернуться, где тогда ты будешь пугать меня историями и донашивать все свое старье, которое никак не выкинешь? — То есть это забота обо мне? Я думал, ты решил приезжать каждые выходные, разбить огород, изучать справочник садовода… — И снимать, как ты рубишь дрова, — закончил за него Трубецкой и отошел от вагона. — Садоводом я становиться не собираюсь, по крайней мере до пенсии, но было бы здорово, если бы у нас был вроде как тропический остров на двоих, только без острова и не в тропиках, зато уже сейчас. — Пока мы не надоели друг другу до смерти? — Трубецкой только молча обнял Сережу и уткнулся лицом в его волосы, пахнущие речной водой. — За домом нужно ухаживать, тебе надоест. Покупать дрова, чинить крышу, если протечет, — Сережа предпринял попытку воззвать к разуму, но она не звучала как категоричное нет, скорее он хотел убедиться, что Трубецкой понимает, во что ввязывается. Трубецкой не то чтобы понимал, но возможность сбежать из города на все выходные в любой момент нравилась ему все больше с каждой минутой. — Можно попросить кого-то из местных и прежних хозяев тоже, одно дело — присматривать за домом просто так, и другое — за существенную прибавку к пенсии. Нужно спросить, наверняка найдутся желающие заходить раз в пару дней и проверять, все ли в порядке. Только замок придется поставить нормальный, этот не внушает мне доверия, и еще чайник купить… — И снег убирать зимой, готов ли ты махать лопатой за сомнительную перспективу сидеть у печки в абсолютной глуши? — Какой же ты зануда, — вздохнул Трубецкой, — я тебе воды наносил на целый бассейн, а ты еще сомневаешься. Зато представь, как будет здорово сбежать на все новогодние праздники, сидеть среди сугробов только вдвоем. Давай просто спросим? Может, бабулька хочет за свою собственность бешеные деньги, и вопрос будет снят. — А если нет? — Сережа расслабился и обнял Трубецкого за плечи. — А если нет, то мы его купим, я даже менять ничего не хочу, пусть он будет абсолютно нецивилизованным, из безвременья. Вряд ли домовые одобряют водопровод. — Не хочешь подождать окончания отпуска? Вдруг тебе разонравится? Не забывай, что впереди еще баня с вениками, — Сережа снова шел наперекор собственным желаниям из-за Трубецкого, он это очень ясно почувствовал. И еще почувствовал, что Сережа хочет этот дом, со всеми возможными проблемами, чтобы он был их. И чтобы Трубецкому не разонравилось ни через неделю, ни чего год, ни через десять. — Не хочу, я точно знаю, что это сделает тебя счастливым, а значит, и меня тоже. И баня меня не напугает, не такой уж я неженка. Баня действительно нисколько не напугала Трубецкого, наоборот, удары распаренных в кипятке березовых веток точно выбили из него все остатки сомнений. Он сам не понимал, как эта варварская процедура смогла сделать их Сережей еще ближе, но она сделала, они целовались в раскаленном воздухе, одновременно отфыркиваясь от воды, стекающей на лица с мокрых волос, разглядывали друг друга без стеснения, а выбравшись из бани наружу, Трубецкой почти ошпарился о летний, прохладный ветерок. Было нестерпимо хорошо и свободно. И он все еще чувствовал себя безумно, до головокружения влюбленным. — Я не передумал, — сказал он, лежа в кровати. — Спросим? — Придется завтра поехать за жутким тортом, не можем же мы явиться для серьезного разговора с пустыми руками, — Сережа отхлебнул вина, которое за неимением другой посуды разлили по чайным чашкам. — Точно не передумал? — Нет, не передумал, хочу, чтобы у тебя был дом твоей мечты. Вернее, у нас, — поправил себя Трубецкой. — Я же тоже часть твоей мечты? — Ты еще спрашиваешь, — Сережа возмущенно нахмурился, но был тут же уложен на лопатки, а Трубецкой навис над ним сверху. Содержимое чашек удалось не расплескать буквально чудом. — Тогда вопрос решен, должен же кто-то здесь жить долго и счастливо, почему не мы? Ну, подумаешь, только по выходным, зато это будут лучшие выходные. Ни в одном из своих решений Трубецкой не был настолько уверен, особенно после того, как наплевал на все голоса разума, паранойи и здравого смысла, в котором не было ничего здравого. И в том, что они будут жить долго и счастливо, он был уверен как никогда раньше, теперь эта мысль не пугала, она вызывала щекочущее предвкушение. И радость, рвущуюся наружу смехом. — Все же сельская жизнь творит чудеса, — заметил Сережа, и они, не выдержав своего счастья, все-таки расхохотались, расплескав вино прямо на подушку. Но это уже никого не волновало.