Дни в безвременье

Трубецкой начал привыкать к новому окружению поразительно быстро, поэтому весь остаток дня желаний у него было множество — бродить по окрестностям, заставить Сережу научить его пользоваться странной плитой, пойти купаться на закате. По пути на речку им все же встретились коровы, и Трубецкой долго раздумывал, стоит ли признаться Сереже, что вблизи он видит их впервые. Признания не понадобились, Сережа сам подошел к одной из коров и погладил ее по лоснящейся морде. Трубецкому волей-неволей пришлось последовать за ним, на всякий случай держаться у Сережи за спиной — от местных обитателей можно было ждать чего угодно. Корова лениво жевала и рассматривала их без всякого интереса, обмахиваясь хвостом. — Она же не отхватит мне руку, если я ее поглажу? — на всякий случай уточнил Трубецкой. — Не думаю, — Сережа демонстративно похлопал корову по рыжему боку. — Обычно они просто бодаются. — Да уж, умеешь ты утешить, — Трубецкой осторожно прикоснулся к гладкой шерсти и, не встретив сопротивления, провел ладонью уже смелее. — Смотри, какие у нее длинные ресницы. — Почти как у тебя, — Сережа накрыл его ладонь своей, а корова, не желая в этом участвовать, коротко замычала и двинулась прочь. Трубецкой разочарованно хмыкнул. — Мне больше нравилось, когда я был похож на кота. — На кота ты тоже похож, — Сережа потянулся и с удовольствием вдохнул пахнущий нагретой травой воздух. От земли уже тянуло прохладой, но речная вода почему-то казалась теперь теплее, чем утром. Трубецкому даже не понадобилось стоять в ней вечность, привыкая. Он сразу поплыл — убедившись, что ни ила, ни ям под водой не скрывалось, он чувствовал себя гораздо увереннее, настолько, что вместе с Сережей, которому пришлось существенно замедлиться, доплыл до зарослей кувшинок. Потом они снова сидели на камне. Слова не шли в голову, но безмолвие вовсе не казалось тягостным или напряженным. Трубецкой просто смотрел, как солнце медленно скрывается за широким лугом, запоминая запахи, звуки и ощущение собственной легкости. Сережа обнимал его сзади, упершись подбородком в плечо, и тоже молчал, и в этой одной на двоих тишине Трубецкой казался себе почти неуязвимым. Если бы не подступающие сумерки, они не сдвинулись бы с места. Слишком хорошо было чувствовать, как ноги обхватывает слабое течение, и пытаться дышать в унисон, но остаться на реке в темноте Трубецкой был не готов, поэтому они вернулись в дом, по дороге болтая о какой-то ерунде, будничной и от того уютной и спокойной. Во дворе, на грубо сколоченной деревянной лавке сидел уже знакомый кот. И пока Сережа забирал из сада забытую раскладушку, чтобы она за ночь не промокла от росы, Трубецкой сходил в дом и налил незваному гостю молока. Тот лакал его с таким видом, будто делал Трубецкому огромное одолжение. Кот нравился ему все больше, Трубецкой даже задумался, не дать ли ему имя. Что-то вроде Ницше. — Так ты отсюда вообще не уедешь, уже и скотину себе завел, — Сережа даже не пытался скрыть радости от происходящего, как будто удовольствие Трубецкого даже сейчас имело решающее значение. — По его виду скорее можно решить, что это он меня завел, при чем из жалости, — пробормотал Трубецкой и снова заглянул в дом, чтобы помочь Сереже с раскладушкой, а заодно прихватить телефон. Хотя бы кота он должен был сфотографировать. Это было уже смешно. Всякий раз, когда они шли исследовать окрестности, телефон оказывался забыт и брошен за ненадобностью. Перед тем, как пойти на реку, Трубецкой поставил его заряжаться, с сомнением осмотрев допотопную розетку, и, естественно, снова забыл. Все равно интернет работал так медленно, что страницы подгружались хорошо если до половины, а мессенджеры хранили гробовое молчание. Пока Трубецкого это мало расстраивало, но кота запечатлеть на память определенно стоило, таких высокомерных животных нечасто встретишь. Однако его ждал неприятный сюрприз — телефона не было, а провод зарядки сиротливо свернулся на тумбочке. — Сереж, ты мой телефон не брал? — крикнул Трубецкой. — Он на зарядке стоит, — донесся Сережин голос из кухни. — Нет здесь ничего, кроме зарядки, но я точно помню, что не забирал его. Трубецкой обошел все комнаты и первым делом заподозрил, что его ограбили, но дом был заперт, да и вор был чересчур избирательный — на ноутбук, который они взяли с собой, чтобы смотреть вечерами фильмы, и на Сережин телефон он почему-то не позарился. Версия с кражей отметалась, зато Трубецкой очень кстати вспомнил Сережины истории про домовых и ухмыльнулся. Определенно, Сережа и спрятал телефон. Хотел вынудить Трубецкого следовать местным традициям, а потом незаметно положить пропажу на место, заставив Трубецкого усомниться в собственных взглядах на реальным мир. Внутри защекотало предвкушение — Сережу обязательно нужно было поймать за руку при попытке подкинуть телефон и отомстить за преступление каким-то особенно приятным способом. — Здесь твоего телефона нет, — Сережа совсем не выглядел обеспокоенным, и это только укрепило Трубецкого в его подозрениях. Нужно было ему подыграть. — Думаешь, это домовой его стащил? — спросил он, на всяких случай осмотрев кухню еще раз. — Или ты куда-то положил и забыл, найдется. Или купим тебе новый. Или это домовой, ты вон котов кормишь, а с ним не поздоровался, обида смертная. Играет теперь в кэнди краш на твоем айфоне где-то на чердаке. — Не смешно, — Трубецкой помедлил, пристально изучая Сережу — никаких следов волнения. Мысленно объявив его главным подозреваемым, Трубецкой со вздохом налил в блюдце молока и задвинул его за печку, добавив полплитки шоколада для верности, надеясь, что его собственное слишком быстрое согласие с ситуацией не выглядит странно. Теперь за Сережей следовало наблюдать очень внимательно и ни в коем случае не упускать из виду, чтобы не проворонить момент, когда он захочет прекратить спектакль с домовыми. — Смотри, от сердца отрываю, если не найдется, конфискую твой, — пригрозил Трубецкой. — Можешь хоть сейчас забирать, он мне до конца отпуска не нужен, — Трубецкой решил это щедрое предложение проигнорировать, Сережа ведь мог вернуть телефон, пока он во дворе фотографирует кота. — Я подожду, может, и правда найдется. Трубецкой действительно весь вечер ходил за Сережей повсюду, из-за чего был вынужден и помогать мыть посуду после ужина, чтобы не маячить просто так, и выносить с ним воду, и даже умываться совместно. Сережа его поведение никак не комментировал, только поглядывал с любопытством. Забравшись наконец в постель, они решили посмотреть сериал, о котором им всю весну наперебой рассказывали знакомые, но время на него категорически не находилось, а потом они и вовсе о нем забыли и не вспоминали бы, если бы Сережа не решил залить в ноутбук все пропущенные ими киноновинки. Сериал назывался «Топи» и очень удачно изображал деревню именно такой, какой она виделась во всех мрачных фантазиях Трубецкого. — Вот чего-то такого я и ждал, — кивнув на полуразвалившиеся хибары и заросли борщевика, признался он. — Ты думал, я повезу тебя в Топи? Серьезно? — Сережа возмущенно толкнул его бок. — Ну да, ты не представляешь, как долго я убеждал себя в том, что смогу все вытерпеть и не психануть, испортив наши отношения безвозвратно. Я подумал, ты жутко обидишься, если я не оценю твой идеальный отпуск в пыльном доме с пауками. — То есть ты собирался терпеть все лишения и антисанитарию ради меня? И делать вид, что тебе нравится? — Сережа вдруг посерьезнел и повернулся к Трубецкому. Трубецкой под этим взглядом жутко смутился и отвел глаза — выходило глупо, и говорить о таком Сереже не следовало. Стало еще и стыдно — хорош же он был, решив, что Сережа притащит его в какое-то невыносимое место ради собственного удовольствия. — Ты удивительный человек, Серж. Мне все-таки невероятно повезло, — Сережа притянул его к себе и неловко поцеловал в уголок губ. — Хоть я и не заслуживаю таких жертв. — Я надеялся, что это будут не Топи, — Трубецкой с готовностью обнял его в ответ, все еще смущаясь и себя и своих откровений, но даже сквозь жар прилившей к щекам крови он чувствовал облегчение — еще одной тайной в его голове стало меньше. Смутная мысль о том, что однажды этих тайн может не остаться вовсе, приносила неожиданное удовольствие. Раньше он, скорее всего, решил бы, что это начало конца, ведь никому не будет интересно с человеком, которого слишком хорошо знаешь. Теперь Трубецкой совсем не был уверен в справедливости своих рассуждений. — Я бы никогда не взял тебя туда, где тебе точно не понравится, это было бы слишком жестоко. Откровенно говоря, я даже не был уверен, что тебе понравится здесь, и был готов к тому, что ты захочешь сбежать через пару часов, — в Сережином взгляде не было ни осуждения, ни разочарования, только счастливые искры, как во время их первого свидания. Трубецкой тогда заметил их сразу и сразу захотел, чтобы Сережа смотрел на него всегда. Только под этим взглядом он всегда чувствовал себя ценным и важным, даже когда делал откровенные глупости. — А как же жертвы во имя любви? — Трубецкой старался придать своему голосу легкомысленность, хотя в этот самый момент отчетливо представлял опустошение и разочарование от того, что кто-то близкий (Сережу в этом контексте воображать не хотелось категорически) сказал, что важное для него место — это ужас и кошмар. — Давай в следующий раз без жертв, — Сережа по привычке взъерошил волосы Трубецкого. — Но я рад, что тебе здесь нравится. Это большое облегчение. — Я же параноик и всегда готовлюсь ко всему худшему, если я не буду соглашаться попробовать то, что в моих фантазиях не соответствует действительности, может, мы вообще ничего не попробуем. К тому же, если уж ты не собираешься увозить меня в места, где все сходят с ума, я спокоен. — Если бы я представлял себе наш отпуск чем-то вроде фильмов Ардженте, я бы не подписался на Италию, — Сережа откинулся на подушки, не размыкая объятий, и Трубецкой расслабился, позволяя уложить себя рядом. — Кому ты врешь? После всех твоих историй я уверен, что, если бы существовала хоть крошечная вероятность, что тварь из моря будет преследовать нас по ночам, а одержимые демонами ломиться в двери, ты бы даже не подумал ехать сюда. Трубецкой повозился, устраиваясь у Сережи на плече так, чтобы ему было видно происходящее на экране ноутбука, и вернулся к своим рассуждениям: — А вот если бы я пообещал, что мы будем каждый вечер ходить в оперу, и выкатил тебе список из ста музеев, которые мы обязаны посетить. Кто знает, что было бы, возможно, ты предпочел бы заболеть. Или сбежать от меня. — Ничего подобного, — запротестовал Сережа. — Я просто очень страдал бы от обилия культуры и интеллектуальной деятельности. Не за этим люди отправляются в отпуск. — На твое счастье, я собирался просто пить вино, бродить по улицам и грязно к тебе приставать практически все время. В целом, я ничего не потерял, мы даже вино купили. — У нас всегда остается вторая половина отпуска, — напомнил Сережа. — Можем провести ее как захочешь, это будет вполне справедливо, особенно если мне не придется ходить в оперу каждый день. Постой, а в опере ты тоже пытался бы грязно ко мне пристать? Если да, то я согласен на оперу. За неподобающее поведение ведь не депортируют из страны? — Понятия не имею, — Трубецкой попытался представить, как их арестовывают за непристойное поведение, и безуспешно нащупать в себе что-то вроде сожаления по этому поводу. — Но представь, как долго мы были бы королями всех вечеринок с этой историей, возможно, нам стали бы приплачивать за то, чтобы ее послушать. По крайней мере, это было бы куда интереснее, чем Паша с его недостроенной баней. — Кстати о бане, — Сережа моментально отвлекся от несостоявшихся итальянских приключений. — Ты же говорил, что не отказался бы от сельского БДСМа, можем попробовать завтра, если ты не передумал. — А ты вообще знаешь, как она работает и как ее включать? Повисло секундное молчание, а потом они оба расхохотались, Трубецкой совершенно перестал стесняться своей неосведомленности и уже не чувствовал себя глупо, задавая такие вопросы. — Чтобы ее включить… — Сережа снова прыснул от смеха. — Нужно натаскать кучу воды и наколоть дров. Дрова я беру на себя, а вот воду, уж извини, из колодца придется носить тебе. Ты же любишь таскать тяжести и боишься последствий употребления блинов в огромных количествах. Пазл сложился. — Так и знал, что ты притащил меня сюда в качестве бесплатной рабочей силы, это был только вопрос времени, — Трубецкой перевернулся на живот и улегся Сереже на грудь. — Два дня, и ты уже намекаешь, что мне придется вкалывать. Надеюсь, обитатель бани не решит тоже что-нибудь у меня стащить. — Если ты не попытаешься пить воду, приготовленную для мытья, и не захочешь остаться в бане после полуночи, ты в безопасности, максимум кипятком ошпарят, — Сережин голос приобрел уже знакомые нотки таинственности, и Трубецкой помимо воли улыбнулся. — Кстати, поэтому париться в одиночку не принято, мало ли что. — Только не говори, что во все прошлые приезды ты искал себе компанию. — Нет, но я очень рисковал, — Сережа уткнулся губами в макушку Трубецкого и прошептал едва слышно, — Ты первый, кого мне захотелось взять сюда с собой. — И последний, — с удивившей него самого уверенностью уточнил Трубецкой. Сережа только крепче его обнял. — Хотя бы в туалете никто, требующий особого отношения, не проживает? — спросил Трубецкой после недолгого молчания. Он очень вовремя вспомнил о том, что Сережа обещал ходить с ним в туалет ночью, а еще о своем пропавшем телефоне — оставлять Сережу одного ни в коем случае не следовало, иначе весь замысел грозил провалиться. — По крайней мере, я ни о чем таком не слышал, — Сережа почти сразу понял, к чему клонит Трубецкой, и тот в очередной раз поблагодарил небеса за Сережину догадливость. — Ты решил воспользоваться своим правом на сопровождение или просто интересуешься? — Решил, кстати, я с тобой тоже мог бы ходить, если тебя утащат инопланетяне или упыри, я тут точно не выживу, — Трубецкой сполз с Сережи и потянулся к ноутбуку, чтобы поставить сериал на паузу. Хотя смысла в этом не было никакого — они упустили большую часть сюжета, отвлекшись друг на друга. — Я подумаю об этом, — ответил Сережа, вставая с постели и подавая Трубецкому руку, — Только потом не жалуйся, если я разбужу тебя посреди ночи. — А может, мне понравится, что ты без меня тоже шагу ступить не можешь, — Трубецкой обнял Сережу за талию и не выпускал до тех пор, пока они не переступили порог и не оказались на крыльце. Про себя он назвал это идеальным совмещением приятного с полезным — обнимать Сережу он любил даже слишком сильно, но на этот раз все было оправдано. Нужно было убедиться, что Сережа не сможет незаметно подкинуть телефон, пока идет следом за ним. Снаружи была беспросветная темнота, после светлой комнаты еще более густая, чем та, что плескалась в окнах. Трубецкой ошарашенно заморгал и замер, присматриваясь и пытаясь различить контуры окружающих построек. Тут-то его и оглушило настоящей тишиной, огромной и всепоглощающей. В первый момент Трубецкой почувствовал, что выпал в абсолютное нигде — бескрайний, огромный мир лежал за пределами его органов чувств и никак не давал себя ухватить. Потом в это нигде вклинились звуки — скрип ветвей, шорохи, они были совсем не похожи на те, к которым он привык при свете дня. Все было чужим и полным загадок, немудрено, что люди напридумывали столько баек, чтобы хоть как-то обрести контроль над ночной стороной жизни. — Посмотри вверх, — прошептал Сережа, и Трубецкой послушно задрал голову. Небо было огромным и начиналось почти у самой крыши. Черное, усыпанное слишком яркими звездами, оно уползало за горизонт, искрясь созвездиями и крошкой Млечного пути. Оно завораживало, Трубецкому показалось, что он падает, только не вниз, а вверх. От незнакомого чувства перехватило дыхание, и только Сережа, все еще обнимающий его, казался единственным незыблемым и привычным, хотя и неразличимым в окружающей темноте. — Никогда не видел ничего настолько красивого и пугающего одновременно, — собственный голос в тишине показался Трубецкому просто оглушительным. — Чувствуешь, как бескрайняя вселенная валится тебе на голову? — Сережа отошел, чтобы щелкнуть выключателем, и крыльцо залил электрический свет. — Что-то вроде того, я уже испугался, что до туалета придется добираться ощупью, — Трубецкой неохотно двинулся вперед — круг света сделал тьму за его пределами еще непрогляднее и гуще, а их с Сережей оторванность от всего, что казалось привычным, еще более зримой. — Ни в коем случае, тогда мы взяли бы фонарь, — Сережа уселся на лавку, приготовившись терпеливо ждать. — Я же обещал тебя охранять, так что ты в безопасности, до тех пор, пока не пересекаешь границу света и тьмы. — Успокаивать просто твой антиталант. В смысле меня не надо успокаивать, я спокоен, — торопливо поправил себя Трубецкой. — Но во мне, кажется, проснулись древние инстинкты. Генетическая потребность выдумать оберегов и ритуалов, чтобы было не так жутко. — Ни в чем себе не отказывай. В первый приезд, кстати, мне было страшновато, и я пожалел, что здесь нет двухметрового забора по периметру, никогда ведь не знаешь, что может скрываться в ближайших кустах, и точно ли они скрипят от ветра. Выходишь вот так и попадаешь в ловушку из всех мрачных фантазий. — Это не объясняет твои глубокие познания в суевериях, — в туалете, к счастью, тоже нашлась лампочка, и мысли Трубецкого вернулись в правильное русло. А именно, к необходимости заставить Сережу постоянно поддерживать разговор, чтобы не упустить момент, когда он попытался прошмыгнуть в дом и вернуть телефон. — Их объяснить как раз очень легко, муж тети Зины буквально наполовину состоит из этих суеверий, я часто к ним ходил сначала, тоже не знал, как включить баню и массу других вещей, если бы не детальные инструкции, я бы быстро решил, что погорячился, решив провести здесь все лето. Помимо инструкций пришлось послушать все сопутствующее, даже про жертвоприношения, — Сережин голос звучал ровно, из чего Трубецкой заключил, что тот все еще сидит на лавке. — Какие еще жертвоприношения? — за стенкой что-то хрустнуло, но Трубецкой заставил себя не обращать внимания, наверняка лягушка или мышь. — Чтобы с баней все было в порядке, можно задушить черную курицу и зарыть еще под порогом. Представь только, что здесь еще может быть зарыто, после курицы я на всякий случай перестал вслушиваться. — Может, и зря перестал, я, кстати, не понял, почему нельзя пить воду для мытья, — Трубецкой выбрался из туалета и поспешил к дому, стараясь не оглядываться. Темнота давила на спину, и чем больше Трубецкой пытался в нее не всматриваться, тем сильнее ему хотелось обернуться, до дрожи и колючих мурашек. — На то они и суеверия, — развел руками Сережа, — ты просто соблюдаешь их, не задумываясь. Логика не нужна. Он щелкнул выключателем, погружая мир в первозданную темноту, и, прежде чем открыть дверь, притянул Трубецкого к себе и поцеловал — ощущение падения снова вернулось, но на этот раз было приятным и невыносимо ярким, словно они застыли вдвоем в абсолютной пустоте, и в мире не осталось больше ничего важного или настоящего. Только поцелуй и тепло обнимающих рук. А когда они вошли в дом, с неохотой разорвав объятия, телефон Трубецкого лежал на столе. На экран налипли пылинки и несколько нитей паутины. — Как ты это сделал? — изумленно спросил он. — Я? Я же сидел с тобой во дворе, — Сережа взял телефон, повертел в руках и протянул Трубецкому. — Так, стоп. То есть ты ходил за мной хвостом, потому что хотел поймать за руку? А я, между прочим, собирался завтра встать пораньше и поискать его, пока ты спишь. Сережа укоризненно смотрел на Трубецкого, и тот на секунду усомнился в его причастности, но только на секунду. — Ты слишком догадливый, нельзя быть таким. И я все еще уверен, что ты в этом замешан, не мог же телефон стащить домовой, — Трубецкой вдруг заметил, что со стола пропала вторая половина шоколадки, оставленная там со всей оберткой. Он быстро заглянул за печь — блюдце было пустым, и шоколад оттуда тоже бесследно исчез. — Ты же не хочешь сказать, что фольклорное существо положило сюда мой телефон, а потом утащило полшоколадки? — Я ее не брал, так что, поздравляю, ты подсадил славянскую нечисть на бельгийский шоколад, — Сережа улыбнулся. — Меньше логики, больше радости от того, что пропажа вернулась. Но это был не я, ты весь вечер на мне висел, для таких афер мне нужен был сообщник, а здесь из потенциальных только кот. А ты помнишь, как он выглядел, он не стал бы мне помогать, даже если бы я ему заплатил. — Я еще разберусь, как ты это сделал, — пообещал Трубецкой, старался не думать о том, что это мог быть не Сережа, слишком странный оттенок в таком случае приобрело бы происходящее в доме. Он позволил увести себя в спальню и на всякий случай спрятал телефон под подушку. Сережа только хмыкнул. Так или иначе, спокойствие Сережи стабилизировало мысли — если уж он не волнуется, то либо сам все подстроил, либо волноваться просто не о чем. К тому же Трубецкому ужасно захотелось спать, и он был рад, что телефон вернулся именно сейчас — он планировал караулить Сережу, притворяясь спящим, чтобы не дать ему встать ночью. Теперь сон официально вернулся в его жизнь, чем он и воспользовался, оставив попытки досмотреть «Топи» и уткнувшись носом Сереже в шею. Сережу тоже не хватило надолго, он зевнул и, стараясь делать все как можно тише и осторожнее, закрыл крышку ноутбука. Трубецкой не спал — как и всегда от усталости, он некоторое время балансировал на грани морока и яви, не в силах окончательно соскользнуть в дремотную темноту. От того, как Сережа старался его не беспокоить, внутри разлилось сладкое тепло, и Трубецкой сквозь подступающий сон мазнул губами по его шее. — Спи, — прошептал Сережа, и Трубецкой немедленно уснул. Последним, что он слышал, был едва различимый треск из-за стены, подозрительно похожий на тот, с которым разворачивают фольгу.