Захудалое королевство

Стражник у входа в арестантскую (с торца, в подвале Королевского суда) пребывал в отличном настроении. Погодка стояла славная, солнышко, хотя из подвала и не видно, светило изо всех осенних сил, контингент получил свой арестантский обед (квасная тюря с огурцами и шматок крупяной колбасы) и смирно его переваривал. Все было тихо, все было спокойно. И стражник тоже собрался перекусить: ничего особенного, хлеб, пара яблок, луковица — красная, плоская, на вкус едва ли не слаще яблока, фляжка узвара. В дверь заколотили. Вот ведь люди… И ведь все расписано для них, специальный листик к двери приколочен: передачи с десяти утра до полудня, посещения воспрещаются, а коли кому уж прям приспичило, так получите на то квиток за личной подписью господина главного пристава, если, конечно, сумеешь его сыскать. — Проваливай, — крикнул стражник, проглотив кусок яблока. — Нету приема! В дверь снова заколотили, да так, что чуть с петель не снесли. — А ну! — стражник отложил надкушенную луковицу и потянулся за полагающейся ему в качестве личного оружия дубинкой. — Не балуй! Тут тюрьма, а не балаган! Кто там такой смелый? — Отвори! — раздалось из-за двери. — Это твой король! — Король, как не так! — пробормотал стражник, однако поднялся и даже успел прикрыть тряпицей свой скромный полдник, — Вот я тебя сейчас словлю да шею-то намылю, чтоб неповадно было королевское имя трепать! Третьего удара дверь не снесла — распахнулась, пискнув жалобно, и повисла на одной петле. В монарший гнев Станислав впадал крайне редко. И это, по мнению лейб-медика, было правильно: во-первых, для того, чтобы король в него впал, должно было произойти что-то совсем нехорошее, ну прямо очень нехорошее, без чего королевство (любое, не только Захудалое) вполне могло обойтись, а во-вторых, в этом состоянии король мог наворотить лишнего, а потом переживал и угрызался. Причем, как правило, переживал именно из-за того, что мог бы наворотить, а наворачивал обычно не слишком, строго в рамках захудаловской законности и собственной совести. Сегодня был как раз такой случай. Стражник глянул вверх, на зияющий ярким светом дверной проем над узкой лестницей из пяти каменных ступенек, охнул и пал на одно колено. Угольно-черным силуэтом возвышался над ним король, и виделось, будто реют за его спиной белые знамена бессчетных поколений доблестных предков, грозные и прекрасные. И сам король был тоже грозен и прекрасен: стражнику даже примерещилось, что из ушей у монарха валит дым, а из глаз летят искры, но это, конечно, только показалось. С перепугу. Самодержец потер рукой королевский кулак, слегка пострадавший от соприкосновения с дверью узилища, и промолвил величаво: — Вашу мать! — Точно так, сир, — пробормотал стражник, усердно разглядывая носок собственного сапога (ведь хотел же почистить перед сменой, опять поленился, эх…), — нашу мать, сир! — Где шкипер «Ночного солнца»? Веди к нему! — приказал король, и стражник, конечно, не решился спросить, есть ли у его величества квиток на свидание за личной подписью главного пристава, повел, в нарушение всех инструкций, прямиком куда велели. В припадке верноподданнической покорности стражник даже не заметил, что король явился не один, а в сопровождении лейб-медика Вениамина. А тот, тем не менее, здесь был. И тоже отправился к хозяину баржи, не просто нарушая служебную инструкцию, а просто-таки вытирая об нее ноги. Идти было недалеко: тюрьма в Захудалове была не слишком велика, но на ежедневные нужды ее вполне хватало, а если вдруг возникала потребность в большем количестве камер, то всегда можно было воспользоваться просторными подземельями королевского замка, правда, последние пару лет такого не случалось. Сейчас из пяти камер кутузки занято было всего три. Ближе всех ко входу сидел скандалист и бузотёр Евлампий Блох, ставший во время последних летних ливней причиной наводнения в Воловьих Лужках: выпив по своему обыкновению лишку, он поскользнулся и свалился в водосточную канаву, где и проспал благополучно до самого утра, радостно шлепая губами, когда капли дождя попадали ему в рот. Канава при этом так точно села на обширные бузотёровы бока, как будто была по его мерке кроена, и для сточной воды места там уже не оставалось, так что она и потекла по мостовой, заливая улицу и проникая в дома и сараи добрых горожан, ввергая их в нешуточный ущерб. Евлампий был готов его возместить, точнее, отработать, но горожане, посовещавшись, подали петицию, в которой от отработки дружно отказались, а взамен попросили присудить бузотёру два месяца тюрьмы, чтобы хоть немного от него отдохнуть и спокойно завершить сбор урожая яблок. Во второй камере обретался одинокий менестрель. Его сотоварищей не так давно вытурили за пределы королевства за ночное пение мимо нот и на дурные стихи, а он единственный остался невытуренным, потому что подписался давать уроки музыкальной грамоты дочке главы городских банщиков, за что и получил вперед целых десять золотых. Вот и сидел пока — стражникам приходилось водить его под конвоем на уроки и обратно дважды в неделю, чтобы деньги честного горожанина не пропали даром. А в остальные дни невытуренный менестрель услаждал своим пением слух стражников и товарищей по несчастью в соседних камерах. Или терзал — тут уж зависело от восприятия. Ну, на то и тюрьма, чтобы страданием вину искупать. А у стражников — такая работа. А в третьей от входа камере располагался хозяин «Ночного солнца». Роскошные усы, предмет его законной гордости, в заточении повисли, лишенные ухода. Но в целом вид у заключенного был сытый и довольный: не пренебрегая тюремными харчами, он каждый вечер заказывал из ближайшего кабачка пару мясных пирогов и жбан кваса (пиво не дозволялось правилами), так что за минувшие две недели он заметно прибавил в весе. Вот и сейчас он сидел, лениво дожевывал хвостик казенной крупяной колбасы и думал о простом: полдником он не так, чтобы наелся, а посылать за пирогами было еще рано. Менестрель бренькал струнами, настраивая лютню. Шкипер поморщился: сейчас опять заголосит что-нибудь возвышенное и заунывное, а главное — длинное до бесконечности. Если бы шкипер сидел с ним в одной камере, он нашел бы способ заставить певуна замолчать, а так, издалека, поделать с ним ничего было нельзя: не петь менестрель не мог. И тогда, чтобы отвлечься, шкипер стал думать, какой он все-таки удачливый и ловкий предприниматель. Да, груз его убежал, теперь, наверное, с концами. Жаль, конечно, но тут как посмотреть… Столкновение, крушение, штрафной причал. Баржу наверняка приставы облазили с носа до кормы. И если бы эту худобу нашли на барже как есть, запертого в трюме, то тут уж никак не удалось бы отмазаться от обвинения в торговле живым товаром. Если бы не сбежал, пришлось бы самому его ликвидировать. А сейчас — нет товара, нет и проблемы. Еще и руки марать не пришлось… А убытки — ну, переживем. Не в первый раз… Зря, конечно, поперся к королю возмещения требовать, но это, если подумать, можно на последствия аварии списать. И настаивать: не помню, что кричал. Помутнение рассудка. Шок, и все тут… Но это если спросят. Пока вот что-то не спросили. Да и где тот король, скажите на милость. Поперся на дракона, еще не известно, вернется ли… Тут постояльцы в соседних камерах почему-то зашевелились. Звякнула, замолчав, лютня, и невытуренный менестрель оборвал балладу на полуслове. Но возблагодарить за это небо хозяин «Ночного солнца» не успел. — Здорово, шкипер! Перед решеткой камеры стоял собственной монаршей персоной король Станислав. Вот помяни чёрта, так он и появится. — Поговорим? — спросил король. — Ну-ка, служивый, отвори дверь. Охранник, не говоря ни слова, загремел связкой ключей, а шкиперу стало страшно. — Не имеете права! — завопил он. — Это незаконно! Где решение суда? Это произвол! Решетка раскрылась. — Это не произвол, — усмехаясь, сказал король. — Такова была моя королевская воля! Самодержавие у нас, мил человек. И сейчас ты мне все расскажешь, и что в трюме вёз, и у кого его купил… Эй, менестрель! — Да, ваше величество? — радостно спросили из соседней каморки. — Спой-ка нам что-нибудь. Погромче и подлиннее! Чтобы жители, в случае чего, не пугались криков. — «Баллада о гибели рыцаря-чародея» подойдет, государь? — То, что нужно, — и король вошел, пригнувшись, в маленькое пространство камеры. — С чародея и начнем!