Захудалое королевство

— Сволочь, — с чувством сказал король. — Скотина. Под ногами самодержца, поскрипывая на речной волне, шатко ходили доски палубы — барже «Ночное солнце» требовался серьезный ремонт. Удар «Дорогули» пришелся в правый борт, от чего палубу повело, и между досками расползлись широкие щели. Станислав с отвращением на лице смотрел на свой кулак со сбитыми до крови костяшками пальцев. — Веня, где-то я тут ведро видел… А, вон оно. Ведро на толстой разлохмаченной веревке шлепнулось гулко, булькнуло и потянуло вниз, но тут же дернулось и поползло наверх, расплескивая по бокам желтоватую речную воду. Станислав перегнулся через побитый борт, подцепил мокрую ведерную дужку. — Веня, будь другом, слей. Очень хочется руки помыть. — Что ж ты так неаккуратно? — покачал головой лейб-медик. — Щипет, небось. А ну, прекрати тереть! Только хуже будет! Еще заразу занесешь! — Вот и я боюсь, — Станислав стряхнул с ладоней ледяные капли и подул на ссадины. — Подцепишь заразу от этой мрази — век не исцелиться. Надо ж было так опростоволоситься… Доктор кинул на Станислава подозрительный взгляд. Руку его величество ссадил об дверь узилища. А потом ею же, не сдержавшись, врезал-таки шкиперу по усатой морде. — Что, — спросил лейб-медик, — угрызаешься совестью? — Честно? Угрызаюсь. Один только раз и врезал. Мало. Надо было еще добавить, на орехи. Хотя тогда пришлось бы руку с щелоком отдирать, а то и вовсе того, — и Станислав, присвистнув протяжно, изобразил левой ладонью, как отпиливает пораженную скверной правую. На самом деле Станислав собирался бить шкипера много, долго и основательно — прямо лелеял в мыслях это желание, пока шли они от службы приставов к подвальному входу в арестантскую. Но шкипер, подлюка, с первого же удара сомлел и опрокинулся бы на спину, если бы не попалось ему под ноги непременное в тюремной камере поганое ведро. На него и уселся хозяин «Ночного солнца» — со всего маху, прочно, как нога в сапог. И бить его, сидящего на тюремной параше, Станиславу тут же расхотелось. — Слякоть, — брезгливо передернулся король. — И самое обидное — главного мы так и не узнали. Шкипер заговорил сразу же. Много чего рассказал, и про этот рейс, и про предыдущие, в подробностях и с деталями. И все это было важно и нужно, и Станислав велел стражнику тут же всё записать и передать кому следует, и лично на записанном начертал: «Срочно, по королевскому слову». Но все, что шкипер признал, касалось… брюквы. Да, скупал по бросовой цене в верховьях обеих Захудаловских рек, Северянки и Полуденной, где располагалась основная брюквенная житница страны. Да, перевозил многажды и по многу на южную границу королевства, где продавал уже втридорога — так ведь товар отменный, блястящевские эльфы в очередь выстраивались. Так это честная спекуляция, тут и говорить не о чем. Да, и без пошлины продавал тем же остроухим, бывало дело, так это контрабанда, за нее готов ответить. Но чтобы живым товаром? Никогда! Ни за что! И не верьте тому, кто скажет иначе. И плюньте в его наглые глаза! Тут менестрель по случайному совпадению как раз допел свою бесконечную балладу про гибель рыцаря-чародея. А допрос застопорился. Король уже раздумывал, не приложить ли шкиперу еще разок, по темени, чтобы поглубже застрял в самом подходящем для него месте. Вмешался доктор. — То есть, — спросил он, стараясь дышать через рот, — факт перевозки против его воли молодого человека, рыжеволосого, астенического сложения, лет двадцати-двадцати двух, вы отрицаете? — Нет, — внезапно сказал шкипер. — Поясните, — потребовал доктор. — Факт перевозки не отрицаю. Но не против воли. Вёз, — заявил шкипер и оперся руками на край своего неароматного седалища, пытаясь привстать. — Сиди, где сидишь! — цыкнул на него король. Шкипер замер послушно и продолжил: — Вёз. По просьбе торговца пуговицами из Верхних Подъямок. Племянника его вёз в Блястящево. В каюте со всеми удобствами. В своей, то есть. По делам коммерческим. Парень молодой, тощий. А рыжий он там или пегий — я его не рассматривал. Мне до этого дела нет. И вот здесь они застряли намертво. Имя торговца шкипер забыл («А зачем мне? Он на месте рассчитался, заплатил сполна»). Имя пассажира никогда и не спрашивал («Вот уж тем более ни к чему — он все время в каюте сидел, и вообще, мне показалось, что он вроде как не в себе»). Куда после крушения делся — откуда же ему, шкиперу знать, когда он со всей душой помогал королевских невест из воды выуживать? Невзирая на гибель собственного имущества, которое, между прочим, и дом, и средство пропитания. Коего он, шкипер, лишился в одночасье и потому в помрачении рассудка явился в королевский замок требовать возмещения. И ничего, ваше величество, ничего за рвение свое не получил, вот только кулаком королевским по ни в чем не повинной роже! — Еще получишь, — зловеще пообещал король. Ни одному слову шкипера он не поверил. — В каюте вёз, говоришь? — В каюте! — А в трюме? — А в трюме никого! — глядя на Станислава как на икону, сказал шкипер. — Только брюкву! — Ну, это легко проверить, — сказал Станислав. — Баржа твоя у штрафного причала на приколе стоит. И если в трюме найдется хоть один рыжий волос, суда можешь не дожидаться. И не рассчитывай на брюкворазработки. Это я тебе заранее обещаю. Идем, доктор. А вы, маэстро, — обратился король к менестрелю, который слушал всю эту историю, затаив дыхание (можно было не сомневаться, что в голове его прямо сейчас рождается новая баллада, какая-нибудь «Повесть о рыжем юноше, похищенном пиратами и сгинувшем в пучине»), — сыграйте-ка для почтенного шкипера еще что-нибудь, унылое и протяжное. Чтобы жизнь ему раем не казалась! — С нашим удовольствием, — воскликнул менестрель и тут же, не дожидаясь, пока король и лейб-медик покинут узилище, с ходу затянул «Балладу о путешествии в Страну Разумных Птиц и рождении чудесного младенца», в которой, как известно всякому захудаловцу, не меньше трехсот куплетов, и это — не считая припевов. Они уже почти дошли до выхода, когда шкипер, то ли не выдержав испытания вокальным искусством менестреля, то ли оценив свои ближайшие перспективы, заорал во все горло: — Не знаю я, как его зовут! На вид обычный мужик, лет под пятьдесят, видел его пару раз в Подъямках, в трактире! Вроде аптекарь он, а там чёрт его знает! И все-таки они заскочили на штрафной причал — все равно, раз уж оказались в этой части города. «Ночное солнце», побитое и покореженное, смирно стояло у берега. Каюта шкипера почти не пострадала, но там они не нашли ничего интересного — смятый тюфяк на узкой койке, пара жестяных кружек, на полу осколки винной бутылки, не пережившей катастрофы. Трюм осмотреть удалось не весь — корма частично ушла под воду. Но на носу, совсем рядом с нанесенной «Дорогулей» пробоиной, нашлась деревянная крышка. Одна доска в ней была разбита напополам, а петли выдраны с корнем. И люк в палубе, который эта крышка, судя по всему, закрывала, тоже нашелся. Залезать в люк они не стали. Просто заглянули. Внизу плескалась вода, но совсем рядом в нижнюю часть палубы, которая служила потолком в крошечной, не больше собачьей конуры, каморке, была вделана толстая цепь. И они выбрали ее из воды. — Сволочь, — сказали хором король и лейб-медик. На конце цепи оказался совсем новый и очень прочный собачий ошейник. Застегнутый. И разорванный напополам — как раз напротив застежки. — Смотри-ка, — король провел пальцами по мокрой коже. — Да тут, похоже, монограмма хозяина?