Захудалое королевство

После пары минут треска, щелчков и посвистываний разной степени мелодичности темноватая серебряная глубина в зеркале сменилась неясной картинкой: по ту сторону стекла двигались какие-то размытые, словно окутанные паром фигуры, звучали неясные голоса. Кошка на руках у Станислава фыркнула и отвернулась: увиденное ее явно не заинтересовало. — Это что такое? — доктор покрутил зеркало туда-сюда, помахал им как веером, но лучше не стало. — Это Фея? — Как заказывали, — голосом вздорной старушки ответило зеркало. — У нас все точно! — Так не видно ж ничего, — сказал Станислав. — И не слышно! — добавил доктор. — За качество изображения зеркало ответственности не несет! — заявило вредное стекло, но тут же сжалилось и посоветовало: — Говорите, он вас слышит. — Да что толку, мы-то ничего не разберем, — Станислав наклонился поближе к зеркалу, осторожно, чтобы не потревожить утихающую поясницу, и позвал, не особо надеясь на успех: — Эй, Фея! Ты там? За стеклом замолчали, поверхность зеркала потемнела и вдруг разом прояснилась, и стала видна чья-то широкая ладонь, возящая по стеклу туда-сюда с обратной стороны. Потом ладонь отдалилась, и стал виден Фея — в рубахе с закатанными рукавами и в женском фартуке с кокетливой оборочкой по нижнему краю. — О, ваше величество! — обрадованно воскликнул Фея. — Я ж говорю — король зовёт, а ты все — мыши, мыши! Мышеловку чуть не заставила искать! — А ну-ка, подвинься! В зеркальную раму вдвинулся острый локоток пухлой белой руки, беззастенчиво ткнул Фею чуть повыше завязок фартука. Фея охнул и исчез, вместо его широкой добродушной физиономии возникло круглое симпатичное лицо женщины лет примерно тридцати, обрамленное завитками волос медового цвета, упрямо выбивающихся из скрученного на макушке тугого узла. — Здравствуйте, ваше величество! Кажется, Станиславу до сих пор не доводилось видеть Феину жену без чепчика, поэтому он ее сразу и не признал. — Вы уж извините, — говорила она быстро, округло и полновесно произнося все «О», как настоящая северянка, хотя, вроде бы, давным-давно уже жила в столице. Вот только к стыду своему Станислав так и не вспомнил, как её зовут. А может, и не знал никогда? — Вы уж извините моего ротозея, — сыпала меж тем горошком безымянная жена Феи, — надо было бы с утра вас известить, да мы большую стирку затеяли. Белье еще с вечера замочено, одной-то мне никак, а его из дому выпускать, так неизвестно, дождешься ли обратно, да еще каким придет, то ли живым, то ли мертвым, хорошо, если люди добрые дойти помогут, знаете ведь, как бывает. Да и непонятно, важно оно или так, ерунда. Да еще и вас отрывать от королевских дел, а вдруг оно пустяшное? За спиной у женщины утробно булькал на плите большущий чугунный котел, а Фея, как теперь стало понятно, отстирывал в деревянном корыте уже откипяченную порцию белья — руки-то у его были чуть не по локоть в мыльной пене. — Дело-то вот в чем, величество, — попытался вмешаться Фея в разговор, но не тут-то было. — Я уж сама расскажу, — перебила его жена. — Потому что Фея, он хоть и не вовсе балбес, а все же тутошний, столичный. Наших северных дел не разумеет — молчи, я знаю, что говорю! — то есть, не то, чтобы совсем не разумеет, но что у нас в Подъямках лет десять назад творилось, ему и невдомек. Он тогда еще ко мне только собирался посвататься, полгода примеривался, представляете? Ну да не в этом суть. — А в чем? — удалось доктору вставить вопрос, и Феина жена радостно подхватила: — Так я же и говорю! Почему, думаете, Дёжка этого обормота аптекарем да кукловодом обзывал? — Дёжка — это трактирщик в Подъямках, — успел пояснить Фея. — Ну да, трактирщик Дёжка, — кивнула жена, — Фея вам давеча рассказывал, как в Подъямки ездил, а про Дёжку то ли запамятовал, то ли не вспомнил — оно и понятно, этот оглоед ему голову заморочил спорами своими. Тут румяное лицо ее омрачилось: — Это ж надо, такую уйму добра на оглоеда извести! Ну ладно, пусть упьётся, упырь! Чтоб ему эта колевка поперек горла встала да колом вышла! Так вот, лет тому десять у нас в Подъямках он и объявился. Пилюлями торговал вразнос. От всего. Потому и аптекарь. Поторгует день-два, потом ушел — и нет его. Потом глядишь — опять является. И как раз в это время детишки пропадать стали. Да не только у нас, по всей округе детишки. Не так, чтоб малые совсем, а те, что уже в разум входили, кому двенадцать, кому четырнадцать. Мальчишки. Потом находили многих, кого через месяц, кого через два, а кого и через полгода, да только они не в уме были. Истуканами стоят, глаза стеклянные, ни бе, ни ме, ничего сказать не могут. Как есть куклы деревянные. Кто-то в себя приходил, кто-то так остался. А каких и вовсе не нашли, с концами пропали. И приметили люди, что те пропадали, кто у аптекаря пилюли брал — от прыщей на роже, знаете, как иногда парнишку обсыпет, чисто каша перловая! Вот! А кто в себя приходил, те пару раз про пилюли эти проклятущие поминал. Ну, как поминал. Спрашивают его: ты где был? Не знаю! Чем жил? Не помню? Что пил-ел? И вот тут про пилюли кто-то и вспоминал. Хотели бить аптекаря смертным боем, а он пропал. Потом уж матушка мне говорила, снова объявился, да это не так давно, год или два. Всё уж и забылось почти. И ходит гоголем, словно он и ни при чем! Хотя сказать, ничего против него и не было, так, слухи одни. Вот. Потому и аптекарь, что кукловод! Закончив эту длинную страстную речь, жена Феи выдохнула с облегчением: — Фух! Вроде всё. Может важно, может неважно. Только этот тетёха, — кивнула на мужа, — позабыл вам рассказать. А тут вы как раз! Да только стирка у нас, занят он. Ой, сбежит ведь сейчас, что ж ты молчишь, горе моё? И она кинулась к плите, ухватила деревянную палку и стала тыкать ею в поднявшееся белой горой над краем котла бурно кипящее белье. Фея помолчал, прочистил мизинцем ухо. — Ты, ваше величество, чего хотел-то? Не про пилюли же послушать? — Не про пилюли, — согласился Станислав. — Скажи-ка, Фея, вот волшебный контракт, в нем обязательно имена прописывать? Или можно, скажем, все приметы указать, чтобы он сработал? — А ты что, величество, чародеем решил заделаться? — засмеялся Фея. — Да нет. Тут, в общем, такое дело…

***

Доктор утомленно опустил зеркало на стол — рука у него устала и затекла. А больше того было обидно, что, кажется, составить контракт так, как они хотели, не получится. — Вы, мужики, не шутите с этим, — став очень серьезным, внушал им Фея. — Ошибетесь ненароком — потом не разгребете. Можно, конечно, до тонкости описать парня по приметам, но как знать, не бродит ли где на свете другой, тоже рыжий и тоже со шрамом? Если имени не знать, так хотя бы где-когда родился указать необходимо. Потому как рыжий, допустим, стрелец от такого же рыжего козерога сильно отличается! Но имя, конечно, надежнее. Тем более на такое дело — живой душой владеть… — Ну, и что делать будем? — спросил Вениамин. — На-ка, погладь кошку, — ответил Станислав. Кошка покорно переместилась с королевских колен на докторские и замурчала под крепкой медицинской ладонью Вениамина. — А делать мы, Веня, будем вот что! Свет мой, зеркальце, скажи… — Ну? — без затей ответило зеркало. — Ты очень устало? — Смотря для чего. — А не сможешь ли ты нам показать еще одного чародея? Только он, как я понимаю, не в Захудаловских пределах обретается. — Это Ооха, что ли? — зеркало тяжело вздохнуло. — Трудно. Но ради рыжика… Давай, попробуем!