Захудалое королевство

За углом здания Королевского суда простиралась Оглашенная площадь. Название свое она получила из-за того, что на ней оглашали королевские указы, и место специальное было под это отведено: в трех саженях от главного судейского крыльца стоял с незапамятных времен огромный пень, единственный оставшийся от некогда произраставшей здесь дубовой рощи. На этот пень по традиции забирался глашатай и оглашал себе во всеуслышанье то, что следовало огласить. Собственно, считалось, что именно вокруг этого пня и возникло когда-то первое захудаловское поселение, ставшее с течением веков столицей королевства. Существовало, правда, и другое мнение по поводу названия: будто бы площадь назвали так потому, что в праздничные дни захудаловские мужики, отведав свежего пива и яблочной бузы, собирались вокруг древнего пня и орали как оглашенные. Как бы там ни было, сейчас на площади было относительно тихо. По крайней мере, никто ни на кого не орал и никаких указов в этот день не оглашали. Но пень между тем не простаивал без дела. Вот прям сейчас на нем расположились двое: симпатичная девушка в каштановых кудряшках и высокий парень с забранными в небрежный хвост замечательно рыжими волосами. С первого взгляда их можно было бы принять за парочку, но уже со второго было понятно, что это просто друзья, решившие отведать знаменитых на всю столицу трубочек из сахарного теста, свернутых так хитро, что никто, кроме пекаря, понятия не имел, где у них начало, а где конец. Вот в происхождении названия трубочек сомнений не было ни у кого: они назывались оглашенками именно потому, что продавались на Оглашенной площади. Парень на девушку почти не смотрел, уделяя больше внимания своей оглашенке, которая уменьшалась гораздо быстрее, чем ему бы этого хотелось. Девушка же на парня не смотрела вовсе, упорно выглядывая кого-то в редкой в этот час толпе, а про свою трубочку, кажется, и вовсе позабыла. — Да где же они? — прошептала девушка. — Долго-то как… — Ты была права, — сказал рыжий парень. — Такого я раньше не пробовал. Но я не уверен, что это вкуснее, чем вчерашние колечки с творогом. Полина, не волнуйся. Они сейчас придут. К шкиперу лейб-медик собирался идти один, рассчитывая, что тот, подготовленный двумя днями непрестанного менестрельского пения, будет покладист и расскажет про вторую куклу сам и сразу. Так что никого он брать с собой не думал и меньше всего Дениса. А ну, как кукла у шкипера за пазухой? Подчиняться приказу Денис, может, и не станет, но что помешает шкиперу втихую оторвать кукле голову, покончив тем самым и с рыжим големом? Про Полину речь и вовсе не шла — не то место арестантская, чтобы туда девушки ходили. Вот кого бы доктор, может быть, и взял бы, так это Генриетту… Но в подвал Королевского суда дракон все равно не пролезет. А жаль! Такая была бы внушительная моральная поддержка… Ничего, и сам справится! Но тут оказалось, что у троицы с драконом есть по этому поводу свое собственное мнение. — Нет, доктор, — решительно заявил Теодор. — Одного я вас к этому уроду не пущу! Дэньке с Полинкой туда и правда соваться не следует, а я пойду с вами. Ты, Генриетточка, извини, — обратился он к драконихе, — но тебе лучше остаться тут. Ты не огорчайся, мы же быстро. Но ты же понимаешь, что вторую куклу надо найти! — Понимаю, — взмахнула Генриетта лазурными ресницами. — И не обижаюсь ни капельки! Паника в городе вещь опасная. И вообще, я тогда с Михалычем слетаю быстренько в лес! За шишками. Тут выяснилось, что за те пару ночей, что Генриетта провела в Захудалове, она изрядно намяла себе бока на убитом до каменного состояния земляном полу каретного сарая. Он замечательно подходил для повозок и экипажей, но для привыкшей к хорошей постели молодой драконихи годился не очень. — Мне нужен матрасик! — объяснила Генриетта. — И лучше я выберу шишки сама, чем гонять человека туда и обратно несколько раз. У вас, оказывается, тут целых шесть видов ёлки растет. Не считая сосны! — Ну ладно, — с завистью в голосе сказал Теодор. — Летите тогда. Эх, опять без меня! Дракониха засмеялась: — Следующий полет — твой! Обещаю! Вот так и получилось, что в подвал Королевского суда доктор направился в сопровождении Теодора, а Денис с Полиной остались ждать на площади и, чтобы не терять время даром, Полина решила угостить Дениса оглашенками — такого он точно еще не пробовал. — Заходите, ваша милость, — радушно улыбался стражник лейб-медику. А на Теодора смотрел со все большим подозрением. — А это кто? Что-то личность мне твоя знакома… А не сиживал ли ты у нас, мил-человек? Если Теодор и смутился, то лишь на секунду: — Да когда это было! — Точно! — обрадовался стражник. — Наш клиент! Это ведь он, ваша милость, рожу на городских часах нарисовал! Помните, небось? Вениамин удивленно глянул на бывшего кучера. Надо же, какие открываются подробности! Минувшей зимой, под самое что ни на есть Рождество, когда уже и колядовать-то все закончили, службу в церкви послушали и шли себе по домам, появилась на больших часах, что венчали башенку городской управы, страхучая рожа, намалеванная чем-то прямо по циферблату: щербатая черная ухмылка тянулась неровным полукругом от трех до девяти часов, большая стрелка служила роже носом, а маленькая вроде как языком, так что казалось, будто башенка раззявила огромную пасть и то ли плюнет сейчас в кого, то ли выругается неприлично. К счастью, повалил густой снег, так что оскалившуюся башенку вскоре стало плохо видно, да и народ поспешил восвояси, к рождественскому гусю и печеным яблокам. Городская же стража, и в праздник оставшаяся на посту, обследовала мостовую под башенкой и обнаружила орудие преступления — смятые и раздавленные, валялись под падающими снежинками яблоки, которые кто-то злоумышенно окунул в черную краску, а потом прицельно кидал в часы, пока отпечатками не нарисовал рожу на циферблате. — Вот отсюда он, стало быть, ими и швырялся! — заключил начальник караула. — Меткий, гад! Злоумышленника взяли по горячим следам — и совсем случайно. Он стоял как раз возле Оглашенного пня и любезничал с какой-то припозднившейся девицей, беспечно держа в руке ведерко. В ведерке перекатывалось три черных от краски яблочка, и руки у него тоже были черным-черны. Его, разумеется тут же и взяли под черны руки и препроводили прямиком в арестантскую — благо, недалеко было. — Так это были вы? — спросил лейб-медик. — Надо же… — На спор, — ответил на незаданный вопрос Теодор и повторил: — Так это когда было! — Ладно, — сказал Вениамин. — Это дело прошлое. А ты проводи-ка нас, голубчик, к нашему давешнему знакомцу! — Это с нашим удовольствием, — стражник заулыбался еще шире. — Идемте, пока он не заснул. Он, ваша милость, любой момент ищет, чтобы поспать. Менестрель-то наш того… — Поёт? — засмеялся лейб-медик. — Не то слово! Без устали! И днем, и ночью. Мне-то хорошо, я сутки отдежурил и домой. А вот заключенные маются. Только и проку поспать, пока этого певуна на уроки к дочке банщика уводят. Видно, сейчас как раз и было время очередного урока, потому что в подвале стояла полная тишина.