Ugliest smile I have seen

Улыбка. Кто-то улыбается ему с такой теплотой и безмятежностью, что Кэйе почти физически больно от этого. Человек напротив, как сгусток безжалостно выворачивающего наизнанку веселья, до влаги в уголках глаз, до смазанных поцелуев в затылок. Хотя он даже толком не видит его лица, а лишь расплывчатые черты по отдельности. Вот незнакомец с силой проводит пальцами по коже горла, оставляя вспухшие алые полосы. Но ему не больно, нет, он смеётся, тихо хихикает – приглушённый звон серебряного колокольчика. Ломкие запястья обтянуты слишком тяжёлой на вид, расшитой паутинкой золота, тканью. Рукава вплоть до выступающей косточки, и бахрома нитей обвивает хрупкие костяшки. Уязвимо открытые ключицы, на которых нет ни одной родинки – юноша весь будто из мрамора, ни единого пятнышка. Эфемерное, сладковато-горькое божество, с ниспадающим мокрым чёрным шёлком волос – шагнёшь, запутаешься. Он и правда идёт осторожно, танцующе крадётся, будто прощупывая почву. У него из рук падают мятые комки цветов, рассыпающиеся под его ступнями потухшим ворохом и облепляющие бледные пальцы подобно брызгам крови или изысканному вину. — Капитан.       Ладонь тянется к нему плавно-играючи, словно перебирая невидимые струны. Чуть удлинённые ногти впиваются в лоб, царапая. Кэйа прерывисто выдыхает, слегка отворачиваясь. И чувствует, как кончики пальцев касаются его дрожащих ресниц. — Я безмерно, — голос растягивает гласные, почти напевая, — безмерно скучаю. Пересохшие губы растягиваются ещё шире, обнажая влажно поблёскивающую кромку едва заметно заострённых зубов. Одной рукой он перехватывает белоснежную ткань, будто удерживая от падения, почти утопая в обманчиво воздушных складках, в другой же теперь между пальцев вертится, сверкая, стилет. Даже на вид безумно острый. Кажется, одно прикосновение – и кожа безвольно спадёт, открывая оголённые мышцы, позволяя проникнуть до беззащитно белеющих костей. Кэйа не успевает уловить момент и отшатнуться, как его обнимают. Впрочем, назвать объятьем это сложно, ведь незнакомец буквально вжимается в него, втискивает себя в его тело. Будто желая срастись, вползти под оболочку, напитываясь одуряющим запахом крови. Чужого дыхания. Кожи. Солоноватого пота.       Рыцарь морщится, опустив руки. Ему не хочется прикасаться к этому. Оно облепляет его, подобно липкому тягучему сиропу – приторный, слишком много. Слишком идеальный и, в то же время, безобразно оплетающий и податливый. — Посмотри на меня, — голос мурчащий, почти просящий. У Кэйи в голове прокручивается «неправильно-неправильно-неправильно», прежде чем он находит в себе силы. Лезвие ползёт по щеке, без нажима, но даже так Кэйа чувствует стекающую струйку крови, — Что же скрыто под плотью твоей? Дыхание пахнет ладаном. Чарующе терпким, плывущим в воздухе и поглощающим его. Яркое пятно языка выделяется на розоватых губах, и спустя секунду с содроганием Кэйа ощущает влажный след на щеке. Язык шершаво прокладывает дорожку к кривящимся в обречённой ухмылке губам, мимолётно касаясь. Подбородок подцепляют пальцами, чуть поднимая. Кэйа почти с отвращением чувствует поглаживание, некое подобие нежности. Незнакомец ластится, как кот, готовый в любой миг перегрызть глотку. Но в ту же секунду, когда Кэйа делает крохотный шаг назад, неуловимо меняется.       Капитан даже не успевает вскрикнуть, и стилет с тошнотворно хлюпающим звуком вонзается в глаз. Он застывает, в потрясении свистяще выдыхая, но почему... ...не больно? Он чувствует лишь пьянящий запах своей же крови и – дрожащими пальцами скользя по рукояти оружия – слышит сквозь пелену потухающего осознания искренний смех, больше смахивающий на фырканье донельзя довольного собой ребёнка. — О, Бездна, ты бы себя видел, — блестящие, словно выцветшие омуты глаз с расширенными зрачками, — прекрасно, просто прекрасно! Стилет медленно прокручивают. Кэйе кажется, что у него вот-вот сломаются зубы, сжатые в застывшей судороге. — Ты гнилой плод себя, — усмешка, шевелящиеся губы у горла, с каждым словом оставляющие невольные невесомые поцелуи, — закопай там, где никто не найдёт. Где никто и не хватится останков души твоей, пропуская в отчаянии пожираемые паразитами кусочки сквозь пальцы, тщетно хватаясь за них, как за бесконечно утекающие струи мутной воды.       Ещё поворот. Кэйа уже ничего не видит и в панике слепо щупает воздух. Раз за разом натыкаясь на гладкие волосы или острые холодные плечи. — Бесполезно, — жаркий шёпот, игривый укус, — ты умер, тебя не слепить, как размытую по песчинкам грязь. Переплетённые комки дышащей земли, оборванных корней, из которых уже ничего не взрастёт. Остаётся одно – забвенью предать. Как будто и не было никогда, как будто и не жил, не желал до глухой боли в груди втиснуться, проскользнуть туда, где не ждали, но куда так отчаянно рвался. Кэйа чувствует, как его за руку тянут куда-то, толкают, нависая сверху. Сквозь волосы тяжело дышать, когда они практически запутывают в кокон. — Но тебя ждут здесь, и ты тут останешься. Впитаешься в почву, растаешь в ветре, напоив всё существо увядания своими снами, желаниями, отдающими смрадной тоской. Утомительными надеждами, коим не сбыться, и мы избавим тебя от них, — дыхание учащается, — о, Бездны, тут все адски голодны. Чуть-чуть усилий – и ты сам пожелаешь продлить агонию. Зубы смыкаются у запястья, и, резко дергая головой, существо с неестественно громким треском отрывает кусок мяса, с наслаждением пережёвывая. — Мы любим тебя, — шумный глоток, изящные пальцы, вытирающие испачканный уголок рта, — надломленный мальчик, запомни это.

***

      Кэйа вырывается из сна, как из густого, зловонного слоя ила. Смотрит на руку – цела. Да и как иначе, но слишком сны пугающе реалистичные. Из-за них преследует, въедается чувство беззащитности. Слабости. Он утыкается лицом в подушку и вцепляется в неё зубами в попытке подавить позорный стон. Кожа горит, а лоб влажный от выступившей испарины. Прикрыв глаз, он лежит, не двигаясь, выравнивая дыхание, но слышит приглушённый кашель за спиной. — Ты… в порядке? — голос звучит неуверенно, почти робко, так резко контрастирует с властно давящими нотками из сна, что Кэйа невольно усмехается. Выдохнув, он оборачивается, замечая, по-видимому, хозяина дома у окна. Тот пристально смотрит в ответ, по-птичьи наклонив голову. Выбившиеся из косы пряди волос спадают ему на лицо, и он, чуть нахмурившись, дёрганным жестом заправляет их за уши. В мочке блестит серёжка-гвоздик в виде звезды, явно серебряная. Он подходит ближе, присаживаясь на край кровати и бережно поправляя сползшее одеяло. Юноша тянется к рыцарю рукой, чтобы потрогать лоб, но Кэйа отшатывается, упираясь спиной в изголовье кровати, — Что-то не так?       Взгляд из озадаченного становится понимающим, стоило уловить тень страха, мелькнувшую по лицу лежащего. — Дурные сны, верно? Прости, — он примиряюще поднимает ладони, показывая открытость, — у меня нет плохих намерений, ты в полной безопасности. Кэйа, растерянно кивнув, завороженно уставился на узкие кисти. Кожа молочно-белая, практически такая же, как у существа из сна. Только вот… у сидящего перед ним человека они кое-где испачканы разноцветными алхимическими порошками, есть даже пара небольших синяков. Он живой, настоящий. В синеющих линиях вен течёт кровь. — Ах, это, — юноша смутился, заметив разглядывание, — поцарапался, пока переносил тебя от камина. Я, конечно, сильный, — он усмехнулся, чуть выпрямляясь, будто стараясь казаться выше, — но тоже немного подустал вчера. Как-никак, до ночи не отходил от тебя. — Спасибо, — голос ещё немного хриплый ото сна, и, подавив зевок, Кэйя наклонил голову, — как я могу к тебе обращаться? — Можешь называть меня Якоб Флэм. Не смотри так, — он чуть отвернулся, невесело хмыкнув, — моя фамилия ничего не даст. Просто довольно состоятельные, но, увы, никак не проявившие себя дворяне. У нас нет ни винокурни, ни громких званий. Можешь и не стараться вспоминать. Якоб поднялся, слегка потягиваясь. Он — сама расслабленность, движения плавные, тягуче скользящие, как у змеи. Его шаги почти и не слышно, и Кэйе от этого немного не по себе ровно до того момента, пока тот не улыбается ему открыто, кивая в сторону.       Букет лилий калла. Уже чуть подувядших, но всё равно таких же красивых. Кэйа молча смотрит на них, размышляя, как же тот умудрился угадать, и переводит такой же задумчивый взгляд на Якоба. Кончики ушей того чуть порозовели, выдавая замешательство, и он опять ерошит волосы, совершенно не замечая беспорядок на голове. Юноша похож на встрёпанного воробья, и Кэйа, не сдержавшись, фыркает. — Решил, что тебе понравится, — бросает Якоб почти с вызовом, выглядя при этом так по-детски, что лишь ещё больше смешит Кэйю, — и чего такого забавного? — Ничего-ничего, — рыцарь пожал плечами, чувствуя, что не может стереть с лица улыбку, — это просто неожиданно. Не дуйся. — Я и не дуюсь, — цокнув, он протянул ладонь. Оценивающе провел взглядом, смягчаясь в лице, — как бы мне не хотелось, чтобы ты соблюдал постельный режим, полагаю, тебе нужно сходить в ванную комнату, верно? Я помогу, а после позавтракаем или, — взгляд в окно, — точнее, пообедаем. Неважно, но хотя бы с этим мы справимся на сегодня точно.       Кэйа, тряхнув головой и сгоняя неловкость, цепляется за руку и, пошатываясь, встаёт. В теле непривычная лёгкость и ему почти страшно, что вот-вот произойдёт то же, что и вчера. Он неосознанно сжимает чужую ладонь всё сильнее и сильнее, пока юноша не кривит капризный рот, второй рукой поддерживая его за талию. — Не бойся, — голос звучит с небольшой запинкой, — не упадёшь, я же держу. Кэйа переводит на него потерянный взгляд и, натянуто улыбнувшись, наконец ослабляет хватку. От смущения капитан невольно дёргается в попытке отодвинуться, но тот лишь непонимающе хмурится, не давая этого сделать. От него пахнет медовой, ненавязчивой сладостью с тонкими отпечатками туманной пряности, даже терпкости. Кэйа запоздало осознал, что последние секунды бесцеремонно молча пялился ему в лицо. — Извини. Я, кажется, плохо соображаю, — нервно рассмеялся он, пытаясь скрыть растерянность.       Якоб тихо хмыкнул, потянувшись пальцами к его лбу. Подушечками едва провёл и, покачав головой, заявил: — Я бы не удивился, как-никак, было довольно серьёзное сотрясение. Когда я нашёл тебя, ты и дышал еле-еле. — Прости? — они осторожно, медленно идут к дверям. Якоб бросает на него обеспокоенный взгляд, неопределённо поводя плечом. — То есть ты не помнишь? Как оказался поблизости, что случилось вообще? — отрицательное мотание головой, — о, понятно. Тебе, — он отчего-то тушуется, — должно быть, страшно, но… но знай, пожалуйста, что я постараюсь помочь любым способом. Его слова звучат отчаянно решительно, и, когда он прямо смотрит на Кэйю, у того на секунду перехватывает дыхание. В льдисто-голубых глазах читается открытая уязвимость и доверчивость, почти граничащая с наивностью, – и Кэйе на миг становится почти совестно из-за своего смеха ранее. Навязчиво маячит мысль о притворстве, но капитан почти сразу отметает её.       Уж точно не сейчас, когда дворянин вновь покраснел, утыкаясь лицом в ладони, смешно жмурясь. Они стоят посреди коридора и вокруг, как назло, такая тишина, что Кэйа слышит сбитое чужое дыхание. — Извини, — голос чуть дрожит, — правда. Мы только познакомились, и ты вправе считать меня смешным, но, Архонты, я так не хочу казаться бесполезным! Моя родословная из отличных лекарей, и я приложу все усилия. Я… — Не переживай, — Кэйа осторожно берёт руки юноши, опуская. Якоб прячет взгляд, прикусив губу, но его пальцы нерешительно переплетаются с пальцами рыцаря. Он утыкается лбом в его плечо, и это настолько бесхитростно, что Кэйа теряется и не находит ничего лучше, кроме как обнять в ответ. — О, — Якоб усмехается ему в рубашку, — капитану кавалерии не чужды нежности. — Так ты знал? — Ещё бы, — он отодвигается, видимо, успокоившись, — я был проездом в городе… ветров и свободы, верно? Даже видел тебя, мельком правда, но был достаточно наслышан, сэр Кэйа. И даже не думай, — притворно хмурится, — я не скажу, о чём именно, вижу, что хочешь спросить. — Нечестно, — сложив руки на груди, Кэйа смотрит с наигранным возмущением, — раз начал, договаривай! — Не сегодня, капита-ан, — ухмыльнувшись, протянул тот и, придерживая его за плечо, продолжил, — если хочешь, потом как-нибудь. А пока мы бы уже давно дошли, давай дальше.       Вздохнув, Кэйа посмотрел на коридор. Ничего лишнего – пара низких столиков, на которых стоят вазы с цветами. Светлый пол застелен разноцветными коврами, расшитыми мешаниной узоров. Мягкий на вид диван напротив лестницы, на который накинуто бархатное покрывало с кистями. Якоб шикает и качает головой, смотря в сторону, и Кэйа наконец замечает рыжего довольного кота, развалившегося на удобной полке книжного шкафа. Кот абсолютно невозмутим, даже немного нахален. Животное грациозно потягивается, вытягивая лапы и выпуская из подушечек когти. Он чуть царапает дерево, задевая и книги, а после, мяукнув, спрыгивает на пол. — Это Светяшка. — Светяшка, — серьёзно повторяет Кэйа, с помощью усаживаясь на корточки, — приятно познакомиться, сэр Светяшка. Он протягивает руку к коту, и тот, настороженно подойдя, принюхивается. Дёрнув усами, почти сразу утыкается мокрым носом в тыльную сторону ладони, начиная негромко мурлыкать. Рыцарь выдохнул, ощущая нахлынувшее умиротворение. Словно он… дома? Нет-нет-нет. Это совершенно, абсолютно не так. И нужно прекратить так думать. Это ложное первое впечатление, он не может привыкнуть к этому особняку, находясь в нём от силы пару дней. Не может и доверять этому человеку, с которым познакомился-то буквально минут двадцать назад. Это глупо, откровенно глупо. — Ты в порядке? У тебя… странное выражение лица, — обеспокоенный голос вырвал его из мыслей, — если станет хуже, скажи, пожалуйста. Я же рядом и помогу. Кэйа лишь рвано выдохнул, с недовольством понимая: оставаться отстранённым будет очень сложно. Да и нужно ли?