Ugliest smile I have seen

Знаешь, я так соскучился.

      Юноша ворочается в кровати, упрямо пытаясь отсрочить момент полного пробуждения. Разноцветные отблески окна тают на лёгком шерстяном одеяле, скользят по изголовью кровати и, в конце концов, дрожаще замирают на светлых обоях. Он смотрит на пронзительно-яркий отпечаток света, медленно моргая. Атмосфера в спальне тягуче томительная, дышащая сладкой негой, и парень тянет руку вверх – так, чтобы алый кусочек света оказался у него на ладони. Ему кажется, что это даже чуть-чуть греет кожу, и, поддавшись нахлынувшему желанию, по-детски наивно сжимает пальцы, словно хочет схватить воздух. Предсказуемо ничего не выходит, и он, улыбнувшись краешком рта своей же глупости, утыкается носом в подушку, протяжно зевая. Как ни странно, он чувствует себя в полной безопасности. Хоть и голова немного побаливает, но юноша почти уверен, что это из-за позднего пробуждения – судя по солнцу, уже за полдень. Впрочем, уверенность, что никуда торопиться не нужно, прочно укрепилась в сознании. — О, — он почти вздрагивает, неосознанно вцепившись в одеяло, — доброе утро. Или уже день. Парень оборачивается, пристально смотря на незнакомца, но, к растущему недоумению, не может сосредоточиться. Голубые, странно чистые, словно полупрозрачные глаза. Тонкие запястья, поправляющие выбившиеся из косы волосы. Потрескавшиеся губы. Серёжка, искрящаяся на свету. — Что с тобой? — в голосе искреннее беспокойство. Руки впиваются ему в плечи, чуть встряхивая. Хотя у него и так перед глазами всё крутится, как в причудливом калейдоскопе слившейся воедино мешанины. — Всё в порядке.       Сказал – и сам удивился. Голос прозвучал абсолютно ровно, спокойно, хотя он до сих пор не может унять бьющееся будто у самого горла сердце. Чуть повернувшись, юноша кладёт свою ладонь поверх той, что ещё покоится на его плече, и улыбается. Человек перед ним застывает в нелепом недоумении, при касании даже немного дёрнувшись назад. Но, видимо взяв себя в руки, он тихонько выдыхает и так же ласково улыбается в ответ. Он боится. Чего – пока что непонятно. Но его глаза, следящие за каждым движением с жадным, болезненно отчаянным любопытством, таят на самом донышке тщательно замаскированное хрупкой надеждой неверие, готовность в любой момент рассмеяться хрипло в голос и заявить «я так и знал». Лишь бы не выглядеть снова потерянным. — Как я могу тебя называть? — почти по слогам проговаривает он, не отрывая взгляда от чужих глаз. Собственный голос звучит с оттенком чужеродности, но юноша со звенящей лёгкостью отмахивается от опасений, — я же… знаю тебя? — Давай сначала, — незнакомец берёт в руки чашку с уже давно остывшим чаем, которую он ранее оставил на прикроватном столике, и, пригубив напиток, протягивает ему, — разберёмся с тем, что ты помнишь. — Это просто, — пожимает плечами тот, чуть хмурясь, но всё же делая глоток переслащённого напитка, — я не помню ничего. Дворянин давится воздухом, дёргано отворачиваясь. Он силится сказать что-то, но, приоткрыв рот, машет рукой в воздухе – мол, глупости. Встав с кровати, незнакомец отходит к окну, отворяя створки. Стекло жалобно дребезжит от резких движений, но ему, похоже, плевать. Опираясь на локти, он высовывается на воздух и пронзительно долго выдыхает, выглядя после так, словно из него одним ударом выбили все силы. — Я на это не рассчитывал пока, — шепчет он, потирая пальцами лоб, — так рано, так… легко? Или снова только видимость? Юноша, сидящий на краю кровати, откидывает одеяло и привстаёт, от лёгкого головокружения схватившись за резной столбик. Он шагает понемногу, с видимым усилием, но старательно придвигается всё ближе и ближе к хозяину дома. Остановившись совсем рядом, парень касается плечом его плеча, даже сквозь ткань ощущая с назойливым вниманием, насколько оно кажется худым. Да и в целом вид, мягко говоря, болезненный. — Меня зовут Якоб, — дворянин порывисто поворачивается, и на его лице отчётливый вызов, — я подобрал тебя после неудачной миссии. — О, — хмыкает тот, — кажется, я тот ещё везунчик. А это, — он проводит пальцами по лицу, и, вдруг остановившись, закрывает ладонью правый глаз, — странно. Готов поклясться, мне так привычнее, что ли. Он обескураженно смеётся, мотнув головой. У Якоба улыбка складывается в изломанную гримасу, но всего на мгновение – и вот она вновь уступает место эфемерной радости с примесью призрачного сожаления. — Спасибо, конечно, за спасение, но, — юноша смущённо взлохмачивает волосы, криво усмехаясь, — может, скажешь, как и меня зовут? Дворянин отчётливо вздрагивает, вцепляясь в подоконник. Он поджимает губы, и по его лицу видно, что ему совершенно непонятно, как ответить – словно два противоположных решения борются внутри. Парень хмурится от подобной реакции и решает было коснуться его руки – но по неосторожности задевает принесённую им же и поставленную рядом чашку. Сосуд летит вниз, на каменную дорожку, взорвавшись крошевом осколков и пугая треском вспорхнувших кристальных бабочек. Рассеяно проследив за угасающим блеском их полёта, юноша, слабо фыркнув, хочет что-то сказать, но не успевает. Нечто в голове взрывается так же беспощадно, как и эта испорченная чашка.       Уже Кэйа не видит ничего перед собой, судорожно пальцами вцепившись в волосы и оттягивая их. Он слышит со стороны чей-то надсадный скулёж, перемежающийся кашлем, и вдруг, жадно проглотив толику воздуха, понимает – это его голос. С каждой секундой, тянущейся немилосердно долго, рыцарь ощущает всё больше обжигающе холодных уколов иголочек, орудующих в его мозге, заставляющих пульсирующие волны боли лениво растекаться по всему телу, до самых кончиков пальцев. Он сгибается пополам, прокусывая изнутри щёку, и рот наполняется тягучей кровью. Кэйа с отвращением сплёвывает сгустки, слыша, как клацают от рваной дрожи зубы, и впивается ими в запястье, приглушая рвущийся крик, переводя его в мычание. — Тише, тише, — кто-то сбивчиво шепчет, шмыгая. Он что… плачет? Эта мысль отдаёт ядовитой насмешкой, прожигающей марево непрекращающейся агонии, и Кэйа, почти рыча, отталкивает чужие руки, слыша вскрик и гулкий звук падения. Удар. Нужно ещё сильнее. Снова. И снова. Пока не станет легче. Кэйа, как сквозь сон, чувствует, как по лицу что-то течёт. Но всё равно не останавливается. Ещё чуть-чуть, стоит лишь постараться – так он повторяет про себя, как мантру, пока его не обхватывают за талию и не пытаются оттащить от стены, об которую рыцарь и силился разбить голову, как ту самую чашку. — Проваливай в Бездну, — хрипит он, дрожаще разжимая чужие пальцы, словно намертво впившиеся в его кожу, — пусти, — каждое слово даётся с трудом, — меня, ублюдок! — И не подумаю, — голос сочится напускным холодом, но можно понять, что тот вот-вот сорвётся на крик. Хватка становится только крепче, и Кэйа, зашипев от очередного всполоха боли, истерично пытается расцарапать ему запястья и, когда ничего не меняется, извернувшись, вонзается зубами в его неприкрытую бледную шею. Руки лишь на долю секунды ослабляют хватку, впрочем, это ничтожно мало, ведь рыцаря опять сгребают в охапку, вжимая в своё тело. Кэйа подвывает в плечо, сглатывая вкус укуса, беспорядочно скребя пальцами по чужой одежде, дыша чужим теплом. Ладонь Якоба размеренно гладит его по голове, как если бы он успокаивал плачущего ребёнка, приговаривая абсолютно ненужные, бессмысленные слова, больше смахивающие на забавную чушь. Да вот Кэйа не ребёнок, и помогает это ровным счётом никак. — Потерпи, потерпи, — проскользнувшая дрожь, — ты же сильный, потерпи ещё. Кэйе кажется, что его попросту вывернули наизнанку. Горло саднит, и ему уже больно глотать – кровь или что-то иное стекает по шее, по голому телу. Он дышит ртом, невидяще уставившись в узор на одежде, видя, как шитьё понемногу пропитывается капельками крови и слюны.       Рыцарь теряет счёт времени, сколько так он почти висит на Якобе – опустошенность наваливается тяжёлым кулем, едва не лишив сознания. Перед глазами мельтешат мошки, а слова сливаются в жужжащий гул, напрасно пробивающийся сквозь сплошное ничего. Кэйа потерянно моргает, с трудом разлепляя ресницы, и сползает прямо на пол, прислоняясь спиной к стене. К губам прикасается что-то – и он видит стакан воды, который лекарь слегка наклоняет, и жидкость стекает к его рту. Половина проливается, но часть, хоть и небольшая, попадает внутрь. Он прерывисто выдыхает, начиная чувствовать ноющую боль на лбу, и тыльной стороной ладони натыкается на рваную ссадину. Кожа начинает опухать, а на лице осталась подсыхающая корочка из крови и ещё чего-то, пахнущего просто отвратительно. Наверняка желчь. Поморщившись, он отёр рот, облизываясь. И слышит негромкое: — Начальные попытки всегда… болезненные. Я искал много способов это облегчить, и, признаюсь, до сих пор не могу найти лучший состав. Тебе ещё повезло, правда. Якоб чуть дрожащими руками вытирает его лицо, поджав губы. — Я и сам почти умер пару раз, — ломано смеётся он, преувеличенно бодро улыбаясь. Дворянин встаёт, пытаясь поднять и Кэйю, и ему это, хоть и не с первого раза, но удаётся, — тебе нужно на воздух. Да и мне тоже. Они идут медленно, крайне осторожно, и всё, что видит рыцарь – нескончаемую вереницу ступенек. Но, наконец, доски пола сменяются садовой дорожкой. По лицу Кэйи проскальзывает парочка сладко пахнущих лепестков, и он тянет руку в вспыхнувшем желании их поймать, но поздно – мягким порывом воздуха их уносит прочь. Якоб мельком смотрит на него, подавив улыбку, и они идут к скамье, почти валясь на неё. — Я подумал, тебе это стоит увидеть, — бормочет он, кивком показывая наверх. Это чертовски глупо и иррационально, но сейчас Кэйа и правда завороженно и с абсолютно пустой головой прикипает взглядом к восковому цветению яблонь. Лепестки полупрозрачные, видна каждая причудливая прожилка, золотистая пыльца. Солнце ласкает хрупкую поверхность, оставляя на ней невесомые следы наступающей весны. На плечах Кэйи уже лежит несколько слетевших почти целых цветов, полных изящной агонии постепенного увядания. И сам он чувствует себя погруженным в омут тягучей кататонии. — Тебе нравится? — хриплый шёпот, — я сделал это для тебя. Кэйа полуоборачивается на лекаря. Тот сидит, до побелевших пальцев вцепившись в волосы, смотря в одну точку. Из его носа стекает кровь, попадая на белую ткань одежды, расплываясь новым узором пятен поверх уже впитавшегося. Он тщетно пытается вытереть струйки с подбородка, раз за разом лишь сильнее пачкая кожу лица, окрашивая побледневшие щёки. Дворянин жмурится, сдерживая булькающий кашель почти удачно, но когда не выдерживает, Кэйа с отстранённым вниманием отмечает капли крови, оросившие только пробивающуюся траву у них под ногами. — Нет-нет-нет, — Якоб вытягивает дрожащую руку вперёд, будто удерживая что-то перед собой, — нет, пока нельзя. Кэйе кажется, что сад съёживается, редеет. Все краски из него понемножку собираются, как нитки, в один неровный, разноцветный комок. Лепестки уже опадают сплошной белой стеной, рвущейся, влажно ломающейся. Они мнутся, перемешиваются, пачкаются сырой землей. Цветы и их останки безвозвратно испорчены, и их уже никак не восстановить. Якоб сжимается на скамье, покачиваясь из стороны в сторону. С каждой стирающейся травинкой, растворившимся бутоном из него словно вытекает жизнь. — Ещё немного, — шелестящий шёпот, — немного, совсем немного. Я выдержу. Я же так старался, честно старался сделать, что мог, и тебе нравилось. Нравилось же, правда? Это было видно. Но я не могу больше… пока не могу, я буду лучше. Лучше, ради тебя, Кайто, слышишь? — Слышу. Якоб вздрагивает, когда к его рукам, прижатым к голове, бережно прикасаются. Человек перед ним мягко улыбается, смотря на малую толику с осуждением. — Почему? — вопрос срывается сам собой, и тонет в недоумении. — Я не понимаю, о чём ты, — наклоняет голову набок Кайто, щурясь, — всё же… хорошо, верно? К чему лишние волнения? Просто будь прямо сейчас здесь, со мной. Пожалуйста. Его ладони остановились на щеках лекаря, поглаживая кожу большими пальцами. И тому отчаянно хочется поддаться ощущениям, ровно до момента пока он не моргает вновь и не видит перед собой апатичного, будто и не понимающего, где он находится даже, Кэйю. Дворянину кажется, словно его ударили. Таившаяся внутри боль пробегает по всему телу, по каждой клеточке. Он горбится, неосознанно расчёсывая до небольших зудящих царапин кожу шеи, но, через минуту успокоившись, слабо усмехается. — Нам пора вернуться.