Ugliest smile I have seen

      Прощание растягивается непростительно долго. Оттого оно ещё более неловкое, ведь весь день приготовления к отъезду родителей Якоб старается просто не попадаться им на глаза. Ему не нужны как равнодушие от одного, так и неуместная жалость от другого. Возможно, он предпочёл бы вовсе не видеться с ними, но, увы, это неизбежно. Большая часть слуг едет с родителями в их новое поместье. И он явно видит, как они рады – никто и не скрывает этого. Поэтому их брошенные вскользь взгляды только ещё больше раздражают, как и сочувствие, направленное на непривычно притихших слуг, которые остаются здесь. Остаются с ним, хотя наверняка с завистью смотрят на более удачливых коллег. Якоб криво улыбается, стоя у окна спальни и смотря на эту суету. На удивление родители берут с собой не так уж много вещей – не сколько он ожидал. Они словно… откупаются. И это очевидно не только ему. Он спускается к выходу, едва задевая плечом кого-то, и, рассеяно улыбнувшись, останавливается, прислонившись к косяку двери. Солнце светит гротескно ярко, не хватает ещё веселой детской мелодии на фоне для полной схожести с неумело поставленной сценкой на празднике. От жары хочется пить, но иррациональное желание не пропустить ничего из происходящего оказывается сильнее, и он лишь морщится, прикрывая глаза.       Его тихо окликают, и Якоб устало переводит взгляд на непривычно смущённых отца и мать. Сожаление, неловкость и, вместе с тем, почти счастье – это так ярко написано на их лицах, что он не может даже злиться всерьёз. Так, лишь улыбается им, кивая, слушая наставления по финансовым делам, по уходу за домом, за садом. «Ты всегда можешь сам приехать к нам, тебе там понравится». Он не может сдержать смешок. Нелепость. Зачем, убегая, оставлять шанс на встречу? Но тем не менее умудряется поблагодарить за это. «Это… ненадолго. Мы уверены, что ты справишься!». Как будто ему дали выбор. Отец обнимает его крепко, порывисто. Забывшись на секунду, Якоб даёт себе слабину, оставшись в объятьях чуть дольше, чем должен был – и сам же чувствует кисловатый привкус досады. Он отстраняется первым, улыбнувшись, и в смятении ерошит волосы. — Волнуешься? — тихо спрашивает его мать, касаясь щеки. — Нет, — мотнув головой, он давит в себе желание отстраниться, но вместо этого, неожиданно для себя же, накрывает её ладонь своей. Эмоции, так тщательно сдерживаемые весь день, потоком накатывают на него, и юноша ошеломлённо моргает, на секунду зажмурившись, но тут же берёт себя в руки. — Врёшь, — по-доброму усмехается она, — детские привычки так и не переборол. Просто помни, что мы любим тебя. — И я вас, — кажется, получается вполне искренне. Смотреть уезжающим вслед кажется… правильным. Так и должно было быть, рано или поздно. На самом деле, он ожидал наконец произошедшего уже давно, но вот только, увидев воочию, ощущает себя выпотрошенным, как рыбёшка. Едва карета исчезает за поворотом, Якоб возвращается в дом, аккуратно прикрыв дверь и почти вздрагивая от непривычно громкого звука в тишине. Он поднимается в кабинет отца, — бывший кабинет, — мысленно поправляет себя — цепляясь за прохладные перила лестницы. Комната, в которой они так часто играли в шахматы, рисовали или читали, становится в его глазах заброшенной. Даже воздух ощущается иначе.       Пустым. Якоб прерывисто вдыхает, бездумно смотря на корешки книг, строгими рядами возвышающихся в громоздких шкафах. Солнце, отражаясь, лучиками играется на стеклянных дверцах, искорками рассеивается на картинах, оставляет невесомые отпечатки на удивительно аккуратно прибранном рабочем столе. Теперь уже его столе. Он про себя усмехается, позволяя мысли укорениться в сознании. Принимая как данность, что теперь этот дом и его обитатели – его ответственность и ничья иная. И, что самому странно, ему… нравится. Впечатление слегка портит едва пробивающийся отголосок страха, но и он затихает, стоит юноше по-новому окинуть взглядом кабинет. Изначальный план запереть комнату забыт, теперь он пытается представить, как перестроить что-то под себя, сделать её такой, чтобы чувствовать себя на своём месте. И, похоже, Якоб уже знает, с чего начать. Не давая себе передумать, он быстрым шагом подходит к фотографии в рамке, висящей у витражного окна. Этот предмет с сегодняшнего дня видится ему чужеродным, ведь на нём изображена вся семья до его отъезда на учёбу. На фото он улыбается, едва сдерживая смех от гримас Кайто у камеры, а его родители выглядят почти гордыми им. Почти верится, что все они по-своему, но счастливы. — Только не говори, что, — Якоб вздрагивает, и фото летит из его рук. Стекло до смешного отчётливо громко трескается, и несколько кусочков вываливаются на ворс ковра. Юноша оборачивается, скривившись от собственной неуклюжести, и видит Кайто, застывшего в дверном проёме. Взгляд того прикован к полу, и он нервно сглатывает, прежде чем продолжить, — что ты решил спрятаться тут ото всех? Похоже, это задумывалось как шутка, но Кайто смотрит на него теперь вполне серьёзно. Ну конечно, — Якоб тихо фыркает, замечая откровенное беспокойство на чужом лице, — со стороны могло показаться, что это был своеобразный побег. Но понемногу к нему самому приходит понимание – всего лишь дань. Пусть непонятная, пусть странная, но дань прошедшему и попытка принять, по-настоящему принять очередной виток жизни. — А стоит ли прятаться? — склонив голову набок, он будто проговаривает это себе, усмехаясь. Кайто тоже усмехается в ответ и подходит ближе, протягивая руку. И Якоб привычно вкладывает свою ладонь в его, на миг сжимая пальцы. — Конечно же нет. Именно поэтому я и здесь. Так что, молодой господин, — он весело подмигивает, кивая в сторону выхода, — пройдёмте со мной, мы все с нетерпением ждём ваших распоряжений. А это, — глаза скользят по так и лежащему фото, — оставьте. Горничная уберёт. Слова звучат слишком… единственно верными в этой ситуации.

***

      Кайто сидит, неестественно выпрямившись. Его губы плотно сжаты, точно он пытается изо всех сил не выйти из себя. Тишину комнаты нарушает лишь шелест бумаг и нервное постукивание пальцев по столу. Время от времени, при очередном беглом просмотре написанного, Якоб бросает на него взгляд исподлобья, нагнетая и без того напряжённую ситуацию. В конце концов, Кайто не выдерживает. — Да! — он поднимает ладони, как при капитуляции, и, фальшиво улыбнувшись, повторяет, — да, я облажался. Облажался крупно, поставил всё под угрозу, едва не подвёл тебя. По своей же невнимательности, за что и приношу, — юноша демонстративно смахивает невидимую слезу и нарочито громко шмыгает, — искренние извинения. Якоб, устало следящий за представлением, находит в себе силы только на кривую усмешку. Он откидывается на спинку кресла, почти что бросив стопку документов перед собой, и трёт покрасневшие от недосыпа глаза. И в приглушённом свете ламп заметно, как мелко-мелко дрожат его руки. Что-то во взгляде Кайто меняется, и осознание неровным румянцем вспыхивает на щеках, перемешиваясь с запоздалым стыдом. — Прости. Мне жаль, на самом деле жаль. — Ты уже говорил, — бормочет тот в ответ, вяло отмахнувшись от слов, как от надоевших насекомых. Остальное замирает на губах так и не произнесённым, но Кайто опускает голову, невидяще смотря на ковровые узоры так, словно это самое важное зрелище сейчас. Он приоткрывает рот, решившись сказать что-то, но его прерывают, — просто объясни мне, зачем? Для чего перекраивать то, что и так идеально? — Идеально? — невольно выдыхает Кайто, впрочем, тут же заставляя себя говорить спокойнее, — результат тот же, Якоб! А времени затрачено куда меньше, и тебе не пришлось вновь вести переговоры с цепочкой торговцев раза в два больше, нежели эта! — Прежде чем решать это делать, — слова звучат все тише, — ты не мог бы спросить сначала меня? Обсудить со мной, нужно ли мне это. Нужен ли мне этот риск. — Ты сам помнишь, что сказал? «Я доверюсь тебе». Ведь, — голос почти ощутимо подрагивает, — именно так всё было?       Якоб жмурится, потирая пальцами виски. Жмурится всё сильнее и сильнее, и когда, наконец, не выглядит готовым вот-вот сорваться, Кайто с нарастающим облегчением тянет ладонь, чтобы прикоснуться к его руке, но тот резко отодвигается. Он смотрит куда-то сквозь юношу, и, пока Кайто застывает на месте, подобно изваянию, хрипло выдыхает. И без того бледная кожа побелела ещё сильнее, явно показывая отчётливые синяки под глазами, потрескавшиеся покрасневшие губы, лопнувшую сеточку капилляров в глазах. Якоб моргает, мотнув головой, а в следующую секунду пол кабинета усеян уже ненужными листами, некоторые из которых невыносимо долгие мгновения кружат в воздухе с едва слышным шелестом. — Я всегда так говорил, разве нет? — безрадостный надрывный смешок, хлопок ладони о стол, — иначе и не было. Но не смей обвинять меня… — Я не пытался! — обрывает на полуслове Кайто, ломано улыбаясь, и от этого уже ломается что-то у Якоба внутри. — И никогда не стал бы, ты знаешь! Ты, — он замолкает, и его глаза расширяются, — постой, у тебя кровь идёт. И правда. Якоб невольно облизывает губы, когда капли попадают на них. Он пытается неуклюже стереть струйку рукавом сам, но Кайто останавливает его, доставая шейный платок и осторожно касаясь мягкой тканью лица. Шёлк окрашивается бурыми пятнышками, а юноша вымученно улыбается, почти невесомыми движениями вытирая кожу. — Вот и всё, — он вздыхает, отступая было, но ему не позволяют. Якоб утыкается ему лбом в плечо, как слепой котёнок, чувствуя, как его поглаживают по спине, — больше так не злись, видишь, что может случиться. — Да плевать, — слабо возражает Якоб, выпутываясь из объятий и упрямо повторяет, — плевать, правда. Ответь на мой вопрос. — А, ты про своё пресловутое «почему» и «зачем», — усмехается Кайто, отступая назад, — я хотел дать тебе чуть больше свободного времени сегодня. — Да при чём тут именно «сегодня»? — бесцветно возмущается Якоб в ответ, уже даже не злясь, — чем этот день отличен от остальных таких же? Кайто дёргано пожимает плечами, как бы говоря «и правда». Он будто раздумывает, стоит ли говорить, но, в конце концов, спрашивает: — Мы закончили ведь, правильно? Кажется, и так уже засиделись. Якоб переводит взгляд на часы и кивает, невольно зевнув. Кайто фыркает и, толкнув дверь в коридор, останавливается на мгновение. — Сегодня у нас и не получилось бы, но, — его голос звучит абсолютно спокойно и даже тепло, — но раз так вышло, давай отметим завтра, хорошо? Буду ждать тебя, молодой господин, о, и кстати, — он полуоборачивается, и растерянный Якоб видит искреннюю, хоть и усталую улыбку, — ваше присутствие будет лучшим подарком, больше ничего и не нужно. Он закрывает дверь неимоверно аккуратно, без единого скрипа.

***

      Якоб сквозь сон чувствует утреннюю прохладу, пробравшуюся под одежду, покрывая кожу мурашками. Он ёжится, тщетно пытаясь завернуться в, как оказалось, слишком лёгкое одеяло, и затёкшие мышцы немедленно отзываются слабой ноющей болью. Приоткрыв всё ещё слипающиеся от недосыпа глаза, юноша морщится, давя порыв укутаться в одеяло с головой, но, как только он слышит тихий кашель, остатки сна растворяются. Лежащий на кровати Кайто смотрит в окно с какой-то болезненной жадностью. Ему слишком явно не хватает… мира, и это невольно вызывает усмешку. Кайто остаётся Кайто, даже когда не в состоянии встать с постели. Якоб встаёт с маленького дивана, на котором чудом уместился, и садится рядом с ним на кровать. Он всё так же держит плед на плечах подобно плащу, и этого внезапно достаточно, чтобы вызвать у больного слабую усмешку. — Знаешь, — голос всё ещё хрипит, — а тебе идёт быть растрёпанным. — А тебе идёт быть здоровым, — парирует тут же, касаясь его пальцев, и добавляет уже потеплевшим тоном, — что бы ты хотел на завтрак? — Туше, — фыркнув, тот ненадолго задумался, и дёргано пожал плечами, — я не голоден, но ты же всё равно заставишь. На твой выбор. Кивнув, Якоб осторожно коснулся ладонью влажного от пота лба с налипшими белыми волосами. Похоже, не помешает ещё компресс, чем он и решил сначала заняться. Но едва юноша попытался убрать руку, как Кайто притянул её обратно. — Иногда твои вечно холодные пальцы, как благословение, — он улыбнулся, прикрыв глаза, даже дыша уже немного спокойнее, — посиди так ещё немного, хорошо? — Не больше пяти минут, — Якоб отвернулся, скрывая от взгляда вспыхнувшие щёки, — у меня и так полно дел. — Злой ты, — выдыхает тот, блаженно жмурясь, — что может быть важнее больного? — Я о тебе и говорил, — усмешка, — или ты думаешь, лекарства появляются из воздуха? Вновь задумавшись об этом, он и сам не заметил, как начал осторожно поглаживать чужой лоб. И правда, в последнее время что-то немного не так. Почти незаметно, но он ощущал это всё острее с каждым разом, как готовил, – вернее, пытался готовить отвар, чай, да что угодно, что принесло бы хоть малейшую пользу. Да вот только, видя результат, он неизменно понимал – не то, опять не то. И уверенность в своих силах потихоньку трескалась, оседая растерянностью во взгляде и нервозностью в ранее отточенных движениях. На запястьях уже не раз и не два оставались саднящие порезы, и едва они успевали затягиваться, как к ним прибавлялись новые. Как и пополнялась мусорная корзина выброшенными, якобы удачными рецептами. Он невольно нахмурился, мотнув головой. — О чём задумался? — Забудь, — Якоб убирает руку, старательно игнорируя обиженное сопенье, — не так важно. — Если ты сейчас мысленно проклинаешь себя, что я ещё болен, это, поверь, мне очень важно, — Кайто, скривившись, попытался приподняться на локтях, но почти сразу опять опускается на подушки, — это важно, — повторяет он, выдыхая, — не бери на себя слишком много, хорошо? Ты не всемогущ, в конце концов. Думаешь, я не замечаю? Когда ты последний раз высыпался? Да даже просто занимался чем-то другим, помимо нарезаний всего своего сада? Я сказал бы, что польщён столь пристальным вниманием к своей персоне, но мне не хочется замечать, как у тебя на руках всё больше царапин. Пожалуйста, просто, — закашлявшись, он отворачивается, и его дыхание вновь становится слегка надрывным, — пойми. Я не умираю, это всего лишь простуда. Тебе не нужно каждую минуту быть здесь. — Мне не сложно, — Якоб тихо вздыхает, старательно игнорируя скопившуюся усталость, временами дающую о себе знать, — я лишь… — О, лишь хочешь тоже слечь, переутомившись, — раздражённо заканчивает за него Кайто, закатывая глаза. Он тянется ладонью к нему, по-детски дёргая за рукав, — ты ведь даже свой стол сюда перетащил, и как только не сломался!       Он фыркает, сжимая его запястье. Время ползёт тягуче медленно, и Якоб, поддавшись сонной дымке в воздухе, невольно расслабляется, прикрывая глаза, поэтому он совсем не ожидает резкого рывка. Кайто, хрипло рассмеявшись, слабо обхватывает юношу за плечи, не давая вырваться. — Знаешь, — он показательно зевает, жмурясь, — я устал. Тебя и спрашивать не нужно. Так что, позволь себе не беспокоиться хотя бы пару часов. Обещаю, за это время я постараюсь остаться в живых. — Ты ужасен, — Якоб криво улыбается, оставив попытки освободиться, и смахивает с лица растрепавшиеся волосы, — и ты знаешь это. — Точно. И ещё, — он сонно проговаривает, уткнувшись в чужое плечо, звуча непривычно спокойно, — если серьёзно, то… спасибо. — Это я должен благодарить тебя, — почти неслышно шепчет тот, осторожно касаясь белых прядей. Ведь скоро всё наладится, правда? Он в это почти успел поверить.