Ugliest smile I have seen

      Кэйа сидит на пороге дома, поджав ноги под себя. Босыми ступнями он чувствует полусгнившее влажное дерево и рассеяно отмечает, что, должно быть, в пыли дома останутся его грязные следы. А потом осознает, о чём думал, и смеётся на выдохе. Какого чёрта его волнует сейчас именно это? Его следами усеяна добрая половина леса, и то хорошо, если он просто не ходил по кругу в бесконечно бесполезном поиске выхода. — Ты так и будешь сидеть? Кэйа, оторвавшись от наблюдения того, как каждая капля дождя с козырька крыши разбивается о примятую траву, переводит взгляд на Дилюка, нависнувшего над ним. Словно задумавшись, он медлит секунду, а после решительно кивает, вновь смотря в небо. Дилюк издевательски живой здесь, особенно на контрасте с вялотекущими часами, минутами, секундами. Дилюк словно одновременно повсюду, и Кэйа понемногу приспосабливается, что ходит по удивительно тонкой грани, трескающейся прямо под его ногами. Буквально шаг в сторону – и всё закончится разочаровывающе быстро. Он даже и осознать не успеет. Если, конечно, настроение Дилюка будет хорошим. Кэйа ни разу не видел рассвет здесь. Каждое утро начинается с бесцветной затянувшейся осени – мелкий моросящий дождик оседает на поистёршемся подоконнике, оставляя в пыли влажные проплешины. Комната пропитана горьковатой свежестью, и от этого Кэйе по пробуждении холодно. Его волосы в крохотных капельках неприятно липнут к шее, и влага с них стекает под и так промокшую рубашку. Рыцарь сглатывает ком, вставший в горле, и выравнивает сбитое дыхание. Сегодня дождь перемежается крошевом снежинок, полупрозрачным слоем покрывшим влажную, наполовину жёлтую траву, которая стелется по чуть взрыхлённой следами почве подобно рвущимся волосам. Паутинки на длинных сухих венчиках, постепенно теряющих всё, что когда-то было цветком, чуть поблескивают осколками капель. Он касается скукоженных лепестков, и те мелкой трухой оседают у него на пальцах. Сухая сладковатая горечь разливается на коже, и Кэйа, поморщившись, отряхивается. Он сам ощущает себя почти также. Чужой взгляд обманчиво мягко, неустанно следит за ним, и Кэйа вскидывает голову, пусто улыбаясь в ответ. Дилюк совсем близко, склонившись, только руку протяни – и коснешься. И рыцарь не может удержать себя, кончиками пальцев скользя по темному меху его воротника. Он вздрагивает, слыша вздох, и всматривается в лицо напротив. — Зачем ты это делаешь? У него нет ответа. Блекло пожав плечами, он случайно касается кожи шеи, и отдёргивает руку, словно одно только прикосновение обжигает. — Я не, — Кэйа прокашливается, выдыхая облачко пара, — не пойду снова в лес. Эта тропа никуда не ведет, Люк, и ты знаешь. — Ты не можешь быть уверен, — отпечаток усмешки, — тебе придётся идти. — Как скажешь, — бесцветно кивает он и отворачивается. Кэйа пытался. Архонты знают, он пытался не раз и не два. Пусть он толком и не помнит, что происходило перед его очередным пробуждением, но сама уже мысль о том, чтобы вновь брести в чащу, отдавала внутри кисловатым привкусом страха. Но оставаться на одном месте – тоже не вариант, поэтому Кэйа находит в себе тот отголосок желания что-то поменять – даже не к лучшему, просто хоть немного вырваться из происходящего ничего и завесы дождя. Сглотнув, он выталкивает себя из-под крыши безопасного дома. Тропинка полузаросшая, но он, кажется, видит следы. Возможно, это его же, и от осознания этого тело пробирает волной мурашек. Кэйа ступает на поломанную сухую, размокшую траву, ступнями ощущая каждую впивающуюся колючку, и, вдохнув, криво улыбается. Тишина леса ласково стелется по траве полупрозрачной пеленой тумана, обвивает узловатые ветви деревьев, замирает в низинах прохладными перинами. На травинках застывают крохотные снежинки, покрывая мох на стволах и камнях подобно печально хрупким мотылькам. Кэйа неосторожно рукой проводит – и на пальцах лишь капли воды с крошками земли, горьким запахом коры. Растеряно моргнув, рыцарь замирает на месте на долю секунды. Неправильно легко уничтожить нечто подобное. Кэйа порывисто оборачивается – и видит чуть поодаль Дилюка, который тоже остановился, склонив голову. Алые влажные волосы облепляют его лицо, и юноша проводит рукой по коже, убирая мешающиеся пряди, и смотрит на Кэйю, прямо и чуть нахмурившись. Он подходит почти вплотную, следуя за Кэйей чуть ли не шаг в шаг, и это неожиданно привычно. Останавливаются они у одного из самых высоких деревьев, и, запрокинув голову, Кэйа подслеповато щурится, силясь рассмотреть верхушку. Кажется, забраться будет не так-то просто, но его это не особо заботит. Ствол дерева шершавый, а ветки расположены вполне удобно, и рыцарю хватает всего немного усилий, чтобы оказаться почти у конца. Вопреки ожиданиям, он не находит ничего нового – только бесконечный лес, простирающийся до горизонта. Пронзительно холодный ветер треплет его волосы, пряди лезут в глаз, мешая и без того трудному обзору. Он фыркает, тряхнув головой, и рефлекторно тянется к глазу, чтобы смахнуть волосы.       И именно в этот момент вторая рука, которой он держался за ветку, соскальзывает. Несколько долгих секунд он лихорадочно пытается балансировать, но не выходит, и юноша пальцами силится ухватиться за ствол дерева, когда в ладонях внезапно ломаются ветки, которые до этого выдерживали его вес. Под ногти попадают кусочки коры, впиваются в кончики пальцев, а в глаз летят ошмётки и крошево мха, и Кэйа почти вслепую тянется, чтобы удержаться хоть за что-нибудь. И всё равно летит вниз. Падение выбивает воздух из лёгких, и боль прошивает яркой вспышкой всё тело. Он так и лежит, оглушённый, медленно моргая, пока оцепенение не проходит. Кэйа видит всё такое же спокойное лицо Дилюка, который склоняется над ним и что-то говорит, кивая на его ноги. Голос пробивается с трудом, и Кэйа смотрит туда, куда указывает Дилюк, давясь выдохом. Из его неестественно изогнутой ноги торчит влажный обломок кости, и когда рыцарь неосторожно дёргается, то с накатывающей тошнотой слышит хруст. Осколки кости внутри, под кожей, словно трутся друг об друга, и всё тело охватывает озноб с запоздалой острой болью, волнами растекающейся по начинающей опухать конечности. Он лишь мельком смотрит на руку, когда невольно пытается стереть выступившую испарину со лба, и его всё-таки рвёт желчью. Плевать даже, что, как он заметил, стесалась кожа, фаланги пальцев вывернуты и постепенно набухают. Кэйа даже не особо чувствует запястье, лишь то, будто его руку поджаривают на медленном огне. Он прерывисто ловит ртом воздух, безуспешно стараясь справиться с крупной дрожью, охватившей каждую клеточку тела. Перед взглядом всё плывёт разноцветными пятнами, и красное оказывается слишком близко. — Похоже, — Дилюк присаживается рядом, пальцем нажимая на розоватую от крови кость, — тебе больно. Он говорит это абсолютно будничным, обыденным тоном, лишь его поджатые губы выражают лёгкую брезгливость. Дилюк смотрит сквозь Кэйю, пока тот дрожаще опирается на здоровую руку, приподнимаясь. Рыцарь часто моргает, облизывая пересохшие губы. Глаз разъедают капельки пота, и он кое-как вытирает лоб, уткнувшись в грязную теперь ткань рубашки. — Я могу помочь, — Дилюк подцепляет подбородок Кэйи, вынуждая смотреть на него, — могу избавить от этого. Буквально… вырубить проблему на корню. — Что ты, — шепчет Кэйа, почти хрипя, но тут до него доходит, и он давится воздухом. Позабыв про перелом, Кэйа отшатывается назад в попытке отползти, но одно движение – и из глаза брызнули слёзы. Он прикусывает щёку изнутри, чувствуя, как рот наполняется кровью, давя вскрик, готовый вырваться наружу. Кэйа жмурится, мотая головой, не находя сил говорить. На самом деле он понемногу теряет связь с происходящим по мере нарастания пульсирующей боли, отдающей в висках, не давая оформиться ни одной мысли. Тело словно коченеет, ведь одно движение – и вновь будет плохо, будет только хуже. Хотя казалось бы, куда хуже, когда он издевательски отчётливо видит, как лезвие клеймора уже прижато к его ноге чуть выше колена. Дилюк лишь немного надавливает – и из пореза сочится кровь. Меч явно заточен на совесть, ведь он режет его, как масло. Архонты, почему же так много крови…? Его обдаёт волной жара, и он на грани угасающего сознания видит, как сталь лижут языки пламени, прижигающие место среза. Удушливый запах своей же горящей плоти оседает во рту, сворачиваясь очередным комом тошноты внутри. В этот момент Кэйа безумно рад заснуть.       Он толком не улавливает, что происходит, когда возвращается в реальность. Лёжа в прохладной, полувлажной кровати, Кэйа с трудом разлепляет слипшиеся от слёз ресницы. Тусклые огоньки свеч кажутся слишком яркими, и он на мгновение закрывает глаз снова, давая время привыкнуть. Ему хочется заслониться рукой, но едва ему это удаётся – ощущение неправильности оседает на кожу, бьёт под дых. Кэйа глупо смотрит на культю, смотрит на свисающий конец желтоватой тряпки, пропитанной уже подсыхающей кровью, – и смеётся. Смеётся так громко, как может, надрывно, хотя этот смех раздирает ему глотку, режется крошечными лезвиями в горле. Смеётся до слёз, стекающих по шее, холодящих ключицы. Это ещё абсурднее, когда в поле его зрения попадает нога. Вернее, как попадает – он откидывает одеяло, чтобы встать, и застывает на месте, судорожно вцепившись в ткань побелевшими костяшками. Губы вновь искажаются в вымученной улыбке, и Кэйа сидит на краю постели, бездумно пялясь в окно. Он касается пола пальцами одной ноги, чувствует всей ступнёй дерево – опирается только левой рукой, комкая одеяло в сжатой ладони. Ему хочется всего лишь опять проснуться. Чтобы вновь оказалось, что это дурная шутка, чуть не сломавшая его в очередной раз, а на самом деле всё в полном порядке. Вернуть, как было. — Наконец-то. Кэйа рассеяно переводит взгляд на Дилюка. Тот смотрит на него сверху вниз, и впервые в его глазах призрачный проблеск сочувствия. Который довольно быстро испаряется, когда Дилюк кивает на его руку. Точнее, то, что от неё осталось. — Нужно поменять перевязку. Рыцарь отшатывается от его протянутой руки, давя в себе порыв позорно забиться в угол кровати. Лишь бы оказаться как можно дальше от его прикосновений, от самого Дилюка вообще. Сердце бьётся часто-часто, пока Кэйа с трудом делает поверхностный вдох. Воздух едва протискивается в лёгкие, и Дилюк отступает назад, хмурясь. Его губы шевелятся, но Кэйа не разбирает слов, и лицо Дилюка кривится в усмешке. — Как знаешь. Дверь с треском захлопывается. Кэйа прикрывает глаз, чувствуя, как тело всё ещё потряхивает, и сдавленно смеётся, уткнувшись в ладонь. Всего-то несколько минут полностью вымотали его, и он практически без сил ложится, почти падая, обратно, пусто смотря в потолок, болезненно подмечая каждую трещину, каждую паутину в углу. Что угодно, лишь бы отвлечься. Сложно это сделать, конечно, корчась на узкой постели, задевая кое-как замотанное бедро, но стоит хотя бы попытаться. Стиснув зубы, он, собрав крупицы воли, вновь бросает взгляд на остаток ноги, осторожно прикасаясь пальцами, и проглатывает зарождающийся стыд. — Это не конец, — сдавленно шепчет он, — только не так. Как будто ему дали выбор. Как будто у него будет выбор. И от одной мысли внутри что-то трескается, разливаясь безнадёжной усталостью. Какой смысл что-то делать, если всё в итоге приводит к подобному? К чему стараться? Зачем раз за разом доказывать своё бессилие, свою… слабость? Даже ему самому становится попросту плевать. В порыве вспыхнувшей злости на себя же он проводит рукой по лицу, оставляя вспухающие полосы от ногтей. — Ненавижу, — глухое бормотание, — просто ненавижу. Кэйа сдирает тряпку, местами прилипшую, шипя от боли из-за содранной кожи. Обрубок выглядит омерзительно, словно зашит наспех, грубыми уродливыми стежками, и это меньшее, что рыцаря волнует. Но болезненный разум выхватывает с фотографической чёткостью мельчайшую деталь, будь то торчащая нить или следы ожогов. Насмешливо высвечивается мысль, что он совсем недавно был красивым, а теперь?       Теперь Кэйа вроде бы хочет лишь сдохнуть. Благородные помыслы, великие цели – хах, ка-ак высокопарно. Пусть идёт всё в Бездну, ведь ему это не понадобится. Жить или доживать так невероятно легко. Когда от тебя ничего не зависит, и весь твой удел – дать представление сумасшедшему. Невольный смех Кэйи срывается на хрип, перемешанный со скулежом. Он размеренно покачивается, прижав руки к груди, вдыхая запах плесени и своей же крови. Не понимая, сколько времени прошло, поменялось ли хоть что-то. В памяти всплывают лишь мутные обрывки. Жар, ползущий от влажных, почему-то незаживающих ран. К затхлой сырости примешивается едва уловимая поначалу, но позже не дающая вздохнуть, удушливая гниль. От неё желудок скручивает болезненный спазм, но вот только нечем – Кэйа не может вспомнить, как давно что-то ел. Муха, ползающая по лицу, а он едва шевелит рукой, дыша ртом. Она заползает внутрь, и рыцарь кашляет до слёз от омерзения, от прилипчивого ощущения мелких лапок на языке, на небе. Мухи ползают по его ноге, пачкаясь в мутноватой жидкости. Похоже, часть швов разошлась. Кэйа силится приподняться, чтобы рассмотреть ранение получше, и ему хватает беглого взгляда, чтобы сознание вновь помутилось. В заражённых тканях копошатся личинки, перепачканные его кровью. Отвратительно. Кэйа, прижав ладонь ко рту, рыдающе выдыхает смешок. Он стеклянно смотрит на паразитов, ощущая толику злости, охватывающую его существо, и практически без колебаний запускает пальцы в мясо, не сдержав вскрика. Рыцарь сжимает извивающихся насекомых, сжимая всё сильнее и сильнее, пока не слышит противный сытый хруст. Он видит их мёртвые раздавленные тельца и криво ухмыляется, отбрасывая их прямиком в стенку. Но их не становится меньше. Они переползают всё выше и выше, и Кэйа лихорадочно отряхивается, видя уже нечто похожее у себя на волосах. Он трясет головой, борясь с желанием поджечь себе волосы стоящей на столе свечой, да вот дотянуться не получится. В слепой панике Кэйа падает с кровати и кое-как отползает от рассыпавшихся по доскам личинок в угол, скукожившись под одеялом. Совершенно разбитый, он проваливается в пустой сон. Рыцарь просыпается, как от резкого толчка. Слишком темно, похоже, наступила ночь. Но вот только свеча никогда не гасла, хоть это и странно. Кэйа хмурится, изо всех сил стараясь разглядеть хоть очертания чего-нибудь, рукой слепо водя перед собой. И вдруг чувствует шевеление на щеке. Порывисто смахнув личинку и вздрогнув от омерзения, он замирает от вспыхнувшей догадки. Дрожащей рукой касается кожи щеки, проводит выше – и каменеет, подушечками пальцев нащупывая на месте глаза комок паразитов. Неверяще тыкает туда вновь, подвывая от охватившего ужаса, понимая, что произошло и почему он не видит. Кэйе кажется, что он вот-вот окончательно рехнется. Рефлекторно закрыв глазницу рукой, он утыкается в стену. По подбородку стекает что-то, да вот Кэйе неважно, как выглядит сейчас, а лишь одно желание затмило разум – спрятаться. И когда рядом раздаются шаги, Кэйа заполошно дышит, как загнанное животное, и старается ещё больше втиснуться в камень. — Жалкий. Голос знакомый. Кто это? Он друг или враг? Но его ладонь у Кэйи в волосах, и он склоняется к первому. Он даже поворачивается на звук, впрочем, не поднимая головы, и слышит резкий выдох. Пальцы тянут его за волосы, и ему приходится приподняться, морщась. И пусть кажется, что всё тело Кэйи само сосредоточение тягучей, горячечной боли, эта мизерная часть отдаётся ничуть не менее ярко на фоне остального. — Меня тошнит от тебя. Кэйа кивает, как болванчик в ответ. Он и правда сейчас такой. Наверное, увидь он себя, его бы тоже вырвало. Рыцарь, сглотнув комок страха, накрывает чужую ладонь своей. Ему это удаётся не сразу, но незнакомец, похоже, терпелив. Кожа на ощупь прохладная, приятная, как лепестки его любимых цветов. Это сравнение приходит на ум сразу, хотя Кэйа и не может вспомнить, что он любит. Что он любил. Он переплетает пальцы, доверчиво прижимаясь щекой к запястью, и проговаривает, слыша свой ломкий и надрывный голос, в котором так явно вплетены умоляющие ноты: — Убей меня. Пожалуйста. — Я всё ждал, когда ты попросишь. Ему безумно нравится так легко угадывающаяся довольная улыбка.