дикий мёд золотого августа

***

Определить, кто проснулся первым, не представлялось возможным: и Лис, и Птица встрепенулись от того, что чье-то теплое тяжелое тело прижималось к ним со спины. Лис замер, перепугавшись, а Птица сжал кулаки, готовясь к драке. Осознание приходило медленно. Гладиатор мирно посапывал ему в затылок, и хотя поясницей Лис ощущал некоторую напряженность, сильная рука Волка, лежащая на талии, была расслабленной. Мужчина совершенно точно спал. — Сильно не радуйся, — язвительно заметил Птица. — Святых среди них нет, и пока вы в этой комнате — у него над тобой власть. — Ты сам дал мне с ним вчера поговорить, — напомнил Лис. — Если бы ты решил, что он опасен — не давал бы. — Даже если так. Ты что, собираешься лежать вот так, в его жарких объятиях и со стояком, тычущимся тебе в спину? — Не собираюсь. Но и разбудить не хочу. Он еле живой был после боя. Пусть выспится. Птица, если бы имел физическую оболочку, закатил бы глаза. Лис осторожно пошевелился, сдвигаясь к краю кровати. Засыпали они с Волком поодаль, а проснулись — совсем наоборот. За ночь Волк, видимо, подполз к краю и теперь обнимал Лиса со спины, закинув на него руку. Танцовщик, когда хотел, умел двигаться бесшумно и четко, даже Птица не понадобился. Тихо выскользнув из чужих объятий, он подхватил со столика вино и блюдо с фруктами и устроился в ногах кровати, подальше от гладиатора. Вчерашний вечер выдался нервным, и ужин не лез в горло, зато сейчас аппетит вернулся. Вино было кисловатым, финики — приторными, почти вяжущими, но вместе они дополняли друг друга. Лис то и дело поглядывал на спящего Волка: на его открытые руки, загорелые плечи, безволосую грудь и спину, перевязанную лоскутами поверх раны. Во сне гладиатор хмурился, но всё равно казался моложе. В окна пробивались солнечные лучи, позволяя рассмотреть ссадины на лице Волка, родинки на плече. Проследить, как мерно поднимается его грудь при дыхании. Птица молчал, а Лис ел финики, то и дело отвлекаясь на раскинувшийся перед ним вид. Сейчас, когда ему ничего не угрожало, и он знал Волка немного лучше, Лис разрешил себе задуматься о том, как бы это было. Без Птицы и его дерзостей, без ран Волка, без приказов Императора Константина. Просто двое рабов, испытавших взаимную симпатию. Хорошо было бы, наверное. Волк пошевелился во сне, и Лис вдруг понял, что он до сих пор сидит в исподнем, неодетый. Верхнее платье нашлось быстро, резной гребень тоже, а вот на то, чтобы расчесать и собрать волосы наверх, Лису потребовалось несколько минут. Вино на голодный желудок разогревало кровь, заставляло мысли путаться. Волк снова заворочался, а Лис только смотрел, зачарованный, как под теплой загорелой кожей перекатываются мышцы. Птица за такие размышления оторвал бы ему голову. Пора было уходить. Лис выбрался из спальни без затруднений: на ночь их не заперли. Первым делом он вернулся в Дом Удовольствий, в опочивальню, которую делил с Гладиолусом. Тот спал или притворялся — не понять, а воздух в спальне был сизый от курений и благовоний. Хотя Алтан раскуривал разнообразные травы только на своей половине, запах никуда не девался. Лис приспособился спать головой к окну, отгородившись от остальной комнаты ширмой, а чаще всего сбегал спать на террасу — ночи здесь были теплые, в отличии от его родины. — О, Лис, — медленно протянул Алтан, отрывая голову от подушки. — Ты вернулся! — Вернулся. — Ты прости, я подумал, раз ты не ночуешь, то можно спокойно расслабиться, — голос Алтана звучал не то сонно, не то пьяно, как, впрочем, и всегда. — Как будто тебе мое присутствие когда-либо мешало. У нас сегодня есть работа? — Нет, сегодня отдых. У тебя так точно. — А у тебя? — нахмурился Лис. Они всегда танцевали вместе, Птица и Гладиолус, Солнце и Луна. Жемчужины императорского двора, День и Ночь, Золото и Серебро. Если Алтан начал подрабатывать где-то на стороне… — У меня каждый день — тяжкая работа, — хмыкнул он, перебирая мелкие черные косы. — Жить. — Сколько в тебе макового молока? — осторожно спросил Лис. Курительные травы — полбеды, а вот от опиума, пусть и разбавленного, у Алтана была настоящая зависимость. Лис его не осуждал: у него был Птица, и когда ему было плохо или страшно, можно было спрятаться, сбежать в себя, переждать наказание, отдав власть над собой Птице, а у Алтана был только он сам. — Макового молока? — переспросил Алтан в искреннем удивлении. — Недостаточно. Лучше скажи, нужна ли тебе помощь. Выглядишь неплохо. Он был добр к тебе, тот гладиатор? — Даже слишком, — усмехнулся Лис. — Он просто заснул. Как по-твоему, Крыса этому поверит? — Даже я не поверю, а я всегда на твоей стороне. — И что делать? — воскликнул Лис. — Думаешь, моей репутации теперь пришел конец, и это никак не исправить? — Думаю, что я слишком накуренный, чтобы давать советы, — вздохнул Алтан. — Но поговорить с ним всё равно придется. Он вчера, когда тебя увели, бросался на всех, как бешеный пес. Лис в ответ тяжело вздохнул. Он переоделся, сменив расшитый серебром шелк на простую белую тогу с открытыми плечами, умыл лицо и руки, застегнул на шее медное ожерелье из круглых дисков, изображающих небесные светила. Волосы он скрутил жгутом и обернул вокруг головы, закрепил гребнем и медными шпильками. При общении с мастером удовольствий не хотелось привлекать к себе лишнего внимания, а волосы были его гордостью. Мастер нашелся во внутреннем дворике Дома, у фонтана. Мужчина прохаживался между кустами мирта и роз, разглядывал пчел, опыляющих цветы. Кнут, как и всегда, был при нем. — Птичка, вот ты где, — спокойно сказал он, увидев Лиса. Прозвище покоробило танцовщика. Все, кроме Алтана, подруги-гадалки Юлианны Райдо и теперь еще Волка, знали Лиса под именем Птицы, но только Мастер удовольствий звал его так. Птичка. Самое обычное слово на его языке становилось склизким и грязным. — Подойди, — приказал Мастер, — надо поговорить. Никто не знал его настоящее имя. Получив титул, он выбрал для себя красивое и звучное — Леонтус — «подобный льву», но Лис и Алтан из вредности его так не называли. В лицо — Мастер, за глаза — Крыса. — Слушаюсь, Мастер. — Я разочарован в тебе, Птичка. Вот от кого — а от тебя я такого предательства не ждал, — мужчина сокрушенно причмокнул губами. Он не улыбался — значит дело было совсем паршивое. — Чем я провинился перед вами? — Лис выпрямился, сложил руки за спиной, но взгляда не поднимал. Он стоял напротив, а видел только обувь Мастера, тогу, кусок плаща с кровавым подбоем и кнут, пристегнутый к поясу. — А ты как думаешь? — Тем, что гладиатор, которого я впервые вижу, выбрал меня в качестве приза, а наш Солнцеликий Император Константин, воле которого все мы обязаны повиноваться, позволил ему это? — предположил Лис. Он не пытался звучать язвительно, не пытался дерзить, а потому последовавшая за его ответом пощечина стала для Лиса неожиданностью. Он ойкнул, схватился за покрасневшую щеку, потом, опомнившись, убрал руку. Удар разбудил Птицу, но Лис отмахнулся от него. Лучше не злить Мастера, лучше выслушать все его гадости и пойти по своим делам, а Птица только помешает. Птица был силен духом, Птица не боялся ни кнута, ни угроз, но Птица иногда — не со зла, конечно — делал только хуже своим упрямством и дерзостью. — Позвольте объяснить, Мастер? — ровным голосом попросил Лис. — Ну попробуй, Птичка, — на лице мужчины появилась улыбка — неприятная, скользкая, как и он сам. Рука в кожаной перчатке потянулась к кнуту. По спине Лиса пробежал холодок. Птица встрепенулся, в любой момент готовый взять всё на себя. Лис сглотнул. — Между мной и тем гладиатором не было близости. Знаю, что в это сложно поверить, но его раны… — Лжешь, — перебил его Мастер удовольствий, щелкнув хлыстом совсем рядом с его лицом. Если бы Лис дернулся, инстинктивно прикрылся рукой, то получил бы удар, но он стоял прямо, и боли не последовало. — Я помню, что он принял тебя за девицу и захотел в жены, но от такого никто не откажется — если он не калека. А за ложь ты окажешься на первом этаже нашего Дома. — И всё же это правда, — одними губами произнес Лис. — Снимай это. Ты не говоришь правды мне, но признáешься ему, — Мастер выразительно подбросил кнут в руке и поймал. Лис принялся развязывать тогу, держащуюся на узелке и булавке. Когда одежда упала к его ногам, Птица занял место Лиса, давая напуганной душе немного спокойствия. Мастер придирчиво оглядел его плечи, грудь, живот и бедра. В приемной было тепло, но по всему телу танцовщика побежали мурашки. Птица глядел прямо — если наказание неизбежно, он не будет безвольной овечкой — пусть Крыса смотрит в глаза тому, кого считает своим рабом. Пусть видит, в ком из них больше силы на самом деле. — Повернись. Птица повиновался. Он не мог понять — Мастер искал на теле следы страсти, неоставленные Волком, или просто хотел его поунижать перед тем, как выпороть. — Разве хороший Мастер будет портить свой лучший товар? — спросил Птица, и в ответ кнут щелкнул у самого его уха — он почувствовал движение воздуха щекой. — Даже если бы я поверил в твои бредни, — фыркнул Мастер, — какая разница? Весь двор видел тебя и того гладиатора вместе, весь двор знает, что ты принадлежал ему — ты представляешь, как ты меня этим опозорил? — Отчего же? Разве все мы не должны смиренно повиноваться воле Солнцеликого Императора Константина? — Если мою собственность можно раздавать как подарок на праздник, как благотворительность — безродному рабу, — забормотал Мастер, — без моего на то позволения… а, впрочем, тебе никогда не понять. У тебя нет ничего своего — ты весь принадлежишь мне, и все твои тряпки и цацки — собственность Дома Удовольствий, то есть моя. Птица пожал плечами и повернулся, решив, что бить его сегодня не будут. На лице Мастера удовольствий боролись несколько чувств сразу — злость побеждала. — Я ведь могу танцевать? — спросил Птица. — Ваше положение при дворе позволит мне и дальше блистать на пирах Императора Константина. Никто не вспомнит про того гладиатора, если Мастер примет меня обратно. — Будешь танцевать, пока я не распоряжусь иначе, — он щелкнул кнутом снова, в этот раз полоснув Птицу по руке на уровне груди. — Для борделя тебя всё равно придется обучать — на это у меня времени нет. Не ожидая острой боли, Птица коротко вскрикнул, но удержался на месте. Плечо горело, словно ужаленное ядовитой лазоревой медузой. — Одевайся и проваливай, — приказал Мастер удовольствий, — а мне надо подумать. Закрепив тогу булавкой, Птица поспешил убраться из Дома Удовольствий. Боль в плече не проходила — к вечеру красная полоса распухнет, если не помазать чем-нибудь. Лис вернулся, когда оказался в персидском квартале. Там жила его подруга, рыжая, как и он сам. Те, кто видел их вместе, ошибочно принимали их за брата и сестру, но Юлианна была смуглой и чернобровой, и к друидам не имела никакого отношения. Волосы она красила каким-то особым снадобьем, рецепт которого держала в секрете. Юлианна Райдо встретила его такой же, как и обычно — она сидела за столом, разложив карты, амулеты и кусочки ткани, с завернутыми в них высушенными специями и травами, косточками птиц и перьями. В комнате чадили свечи. От многослойных накидок и пестрых юбок гадалки у Лиса рябило в глазах — красным, золотым, черным маревом. На шее ее, запястьях и в ушах от малейшего движения звенели золотые и медные украшения с бусинами и каменьями. — Лисик! Проходи, счастье моё, — улыбнулась Юлианна, отрываясь от созерцания карт. Ее взгляд упал на покрасневшую полоску кожи, где Мастер ударил его кнутом. Юлианна нахмурилась и произнесла, обращаясь больше к себе, чем к Лису: — Тот, кто это сделал, умрет до следующих Сатурналий. — Это… радует, — улыбнулся Лис, садясь напротив, на стульчик, предназначенный для клиентов. — Жаль, что до Сатурналий еще целых три месяца. Как ты, милая? — Знала, что ты придешь, а потому неприятности сегодня обходили меня стороной, — мягко ответила Юлианна. Она собрала карты, перемешала их несколькими уверенными, отточенными движениями. Раскинула сразу четыре — по разным концам стола. У нее была какая-то своя система, Лис не вникал, но предсказания сбывались. Она наклонилась, разглядывая выпавшие карты. Золотые подвески коснулись стола, браслеты звякнули друг о друга. Гадалка откинула волосы назад, но непослушная челка вернулась вновь, зацепилась за сережку. — Что говорят тебе карты? — Что вокруг тебя предатели, счастье моё, — ответила Юлианна. — Но твое сердце видит правду. Помолчав, она добавила: — Слушай свое сердце, Лис. Оно приведет тебя домой.