Хорошо умереть на заре...

Глава 9. - Если начинать, то не в столицах, а там, где провокаторов и шпиков поменьше. Неонила кивнула. - Связи мои, Нила, сейчас в центре и на юге. Важен еще Урал, но со связями там у меня негусто. Приезжали с неделю назад, со мной встречались, парень и девушка из Лисятина, - при упоминании этого города Неонила усмехнулась – в Лисятине она была полдня проездом в уже далеком 1904-м году, и вынесла из его осмотра не слишком теплые чувства к этому милому и сонному городу. Но спросила она о другом: - Парочка? С людьми, о которых шла речь, ей, возможно, предстояло вместе идти на смерть, и она хотела знать о них как можно больше. - Нет, товарищи, - ответил Павел Севрюк, и продолжил рассказ: - Парень мне понравился, девушка тебе, думаю, понравится. На меня он похож в мои молодые годы, жизнью еще толком не битый. Лаврентий Демченко, но называет себя по-нашему, по-хохлацки, Лаврином, - все попытки приемного отца выучить Неонилу украинскому языку кончались неудачей, да и сам он его порядочно позабыл в ходе своих скитаний, но украинское чувство у него было сильно, хотя не имело ничего общего с национализмом. Работники всех народов, объединившись, сметут государства и границы, но лично меня больше всего за душу берут казацкие песни, и для меня именно над Днепром и Десной и небо голубее, и трава зеленее, и солнце ярче… - Сын попа с Подолья. Учился в семинарии, в 1902 году отчислен за бунт семинаристов, полтора года бродяжил по Руси, кем только не был – и грузчиком на Волге, и землекопом в Сибири, и батраком в Таврии, понял, в чем правда жизни, приехал в Петербург, где жила его сестра – курсистка, через нее связался с эсдеками, которые тогда кололись на беков и меков. Затем влюбился в эсдечку по имени Рахиль, у нее началась чахотка, он уехал с ней в ее Шклов, где вступил в Бунд. - Член Бунда Лаврентий Демченко, хорошо звучит, - прокомментировала Неонила. - Других революционных организаций там не было. Пробыл там весь 1905-й год… - Ну и какой из него после этого революционер? – задала естественный вопрос Неонила. - Не мог он умирающего человека бросить, не мог, - вступился за Лаврина ее отец. На самом деле, именно тем, что он не бросил умирающую, Лаврин задел струны души Павла Севрюка. К тому же, как читатели уже догадались, эта история вызвала у него в памяти его Эсфирь Поляковскую. - И что потом? - Потом, в начале 6-го, Рахиль умерла, он уехал из Шклова в Белосток (1), - Неонила, немного знавшая о белостокских делах, хмыкнула, но Лаврина начала уважать, - некоторое время был там, затем был за границей, заинтересовался синдикализмом, сейчас за создание в России революционных синдикатов, как во Франции. Только в условиях России такие синдикаты неизбежно будут сугубо нелегальны, и при них должно быть боевое крыло. Неонила все поняла, и то, что она поняла, восторга у нее не вызвало: - Ты мое отношение к этому делу знаешь. Не буду я этим заниматься. Великое дело: фабричный террор, два рабочих мастера зарезали. - Ты, Нилушка, пойми. Для рабочего этот мастер, может, больший враг, чем царь, министр или губернатор. Они – далеко, а мастер каждый день над тобой стоит. - Понимаешь, если за мастера вешают так же, как за министра, то лучше по мелочам не размениваться. Пропадать – так за дело. - Поедешь туда – сама присмотришься. Он там кружок из рабочих железнодорожных мастерских организовал – посмотришь, что за люди. Неонила кивнула, потом спросила: - А девушка что за человек? - Женя Криницкая. Дочь земского врача. Революционной биографии нет. В том году закончила гимназию. Отец хочет, чтобы она в Швейцарию учиться ехала в Технологический, а у нее другое на уме. Химию хорошо знает, - при этих словах лицо Неонилы выразило удовлетворение, и она высказала свое уважение к естественным наукам: - Химия – это хорошо. От химиков в нашем деле большая польза. - Понравилась она мне. Есть в ней что-то твердое и незламное, несгибаемое, - добавил Павел. - Разберусь, - Неонила доверяла оценкам своего отца, но привыкла все проверять. - Думаю я, лучше тебе там обосноваться. Город тихий. Новый паспорт будет. Для надежности. - И еще кто есть? - Есть несколько рабочих из большевиков в Харькове. Они 5-й год прошли, а сейчас Лениным недовольны за участие в Третьей Думе и хотят за немедленную социалистическую революцию бороться. Хоть и марксисты, но ребята славные. К марксизму и марксистам отношение Павла Севрюка было, мягко говоря, сдержанным. Марксу он не мог простить исключения Бакунина из Интернационала, хотя прошло уже 36 лет. Неонила помнила, как в середине 90-х, когда в ссылку пошел густой поток молодых марксистов, Павел Севрюк долго беседовал с недавно прибывшим в ссылку марксистом из Союза борьбы, расспрашивал его о том, что нового в России, о позициях марксистов по разным вопросам и т.д. Под конец разговора он задал самый неважный вопрос – а кто может считаться вождем русского марксизма? Услышав в ответ, что, конечно же, уважаемый Георгий Валентинович Плеханов, Павед рассмеялся до упада: - Что, Жоржик – вождь? Жоржик в вождях теперь ходит? Да я помню, как Валерьян на Совете «Земли и воли» его своим ответом под стол загнал (2). Неонила от этого воспоминания даже улыбнулась и пояснила: - Да Жоржика в вождях вспомнила. - Да сколько тебе лет тогда было? - Да одинадцатый год минул, тятенька. Вы вот говорили меж собой, а я все слушала. - Нилка, Нилка, - Павел даже потрепал ее по волосам, а потом продолжил: - Теперь у них Плеханов уже не в вождях. Скажу, врать не буду, одно время у меня на Ленина надежды были. Есть в нем что-то наше, бакунинское. Но и его реакция не туда заносит. Может, оно и к лучшему. Среди беков много славных ребят, Ленин сейчас пойдет направо, а они – налево. -А после Харькова – что? - А после Харькова – самое важное. Черноморск. Он замолчал и потом раздельно и четко сказал: - Таня месяц назад туда уехала. Для организации боевой работы. Неонила от неожиданности встала, прошлась по комнате, затем остановилась и глядя Павлу глаза в глаза – как она умела – спросила: - И ты ее не остановил? Он устало ответил: - Ты думаешь, я не пытался? Какое там – смерть товарищей должна быть отомщена, если не я, то кто, ну, ты ее знаешь… Неонила снова прошлась по комнате: - Не ее это, совершенно не ее. Ей с детьми возиться, с кошками, с крестьянами, с рабочими – увидев возмущение сравнением рабочих и крестьян с детьми и кошками в глазах отца, она поправилась – прости, неудачно пошутила. Боевая работа – не ее. Пусть крестьянские союзы организует – если их можно сейчас организовывать, рабочие кружки ведет, гимназисток социализму учит… И да, у нее дети… - У Ани Распутиной (3), говорит, тоже были дети. И если я не отомщу, то кто? И да, у твоей Маруси Ковалевской – с каких пор она моя? – тоже была дочь. Свою дочь Мария Ковалевская, уходя в революцию, оставила с первым мужем, Николаем Ковалевским, очень правильным, честным и хорошим человеком, не перешедшим, однако же, черту. В 1889 году Галя Ковалевская, как раз окончившая в том году гимназию умница и красавица, узнав, что ее мать, которую она не видела много лет, погибла на Карийской каторге, бросилась под поезд…(4) - Если, говорит, ты, Павел, не поможешь мне сделать то, что я должна сделать, я по партийным инстанциям с этой просьбой обращусь. До самого товарища Раскина (5) дойду. Рассказал я ей все, что про товарища Раскина Бурцев думает. Во всех подробностях и со всеми бурцевскими доказательствами. Она и отвечает: - Верю я вам с Бурцевым, но все равно обращусь. Пусть выдает. Пусть вешают. От тебя зависит – погибну ли я без толку или с толком. И что мне после этого было делать? Она бы и впрямь к Раскину пошла. .. Неонила задумалась: - Ладно. Разберусь. Найду ей какой-то рабочий кружок, а сама – на ее место. И внезапно сказала то, о чем говорила с приемным отцом редко, хотя несколько раз все же говорила: - Ты мне другое скажи. Вот зачем ты ее столько лет мучаешь? Тот сразу не понял, о чем речь: - Ты о чем? - Любит она тебя. Как увидела, так и полюбила. Она и за этого своего – Неонила не нашла печатного определения для бывшего мужа Тани Тумановой, от которого та родила двух детей, а затем ушла в 1903 году, когда он отказался вместе с ней возвращаться к революционной работе, к непечатным же определениям Неонила приучена не была – за этого своего выскочила, чтобы про тебя забыть. Бывший муж Тани в описываемое время сотрудничал в «Биржевых ведомостях» и быстро выдвигался в звезды желтой прессы. Дальше он станет собутыльником Распутина, поучаствует в придворных интригах, и точка в его жизни будет поставлена чекистской пулей в сентябре яростного 18-го года. Павел Севрюк неожиданно ответил голосом не героического революционного борца, а немолодого мужчины, которого повзрослевшая дочь взялась учить поведению в любовных вопросах. - Неонила, замолчь! Ничего ты не понимаешь в таких делах! Молода еще! Неонила действительно мало что понимала в таких делах, и в ее жизни будет всего две больших любви, про одну из которых – а именно, к Карлу – Альберту Траубергу – читатели уже знают, про вторую же без труда могут догадаться. А Павел совсем другим голосом, тихим и от сердца идущим сказал: - Я Эсфирь забыть не могу. Хорошая Таня, добрая, честная, делу социализма преданная, а не то…Ну, жил бы я с ней, спал бы я с ней, любил-то бы я все равно не ее. - Это ты ей тогда и сказал? - Когда? - 10 лет назад. …Таня Туманова появилась в их общей жизни в 1897 году – политическая ссыльная, дочь либерального профессора, не сильно, но причастная к Группе народовольцев и делу Лахтинской типографии (6), высокая, немного полная девушка с русой косой и румянцем во всю щеку. Павел Севрюк был старше ее ровно на четверть века, но он был причастен к таким делам и подвигам, которыми Таня восхищалась. Участник первого штурма, за которым, как Таня знала, последует и второй, в котором предстоит участвовать ей. К тому же он один воспитывал приемную дочь, что было доказательством, что он человек добрый, и что этот добрый человек нуждается в помощи. А сердце Тани Тумановой, всегда больше склонное любить, чем ненавидеть, искало, кому бы ринуться на помощь. Павел был с ней неизменно вежлив и дружелюбен, охотно рассказывал о славных делах 1870-х, не менее охотно отвечал на вопросы, почему марксизм с его недооценкой этического фактора в классовой борьбе, неверен – и не более того. Этой неизменной ровностью и вежливостью он, сам того долго не замечая, еще более распалял ее страсть. Для его оправдания следует сказать, что в любовных делах он всю жизнь разбирался плохо, и других женщин, кроме его ненаглядной Эсфири, в его жизни не было (несостоявшийся роман с Марусей Ковалевской – не в счет). В матери Неониле Таня не годилась по причине малой возрастной разницы – всего 9 лет, однако ее жаждущее кого-то любить и опекать сердце избрало на эту роль Неонилу. Избрало оно ее и на роль конфидентки – и Таня то, обнимая ее, нахваливала ей ее приемного отца, то, обнимая еще сильнее, плакалась на него. В опеке Неонила совершенно не нуждалась – уж скорее она сама стала бы кого-то опекать. Поэтому от всего происходящего голова у нее шла кругом. Неонила как раз вступала тогда в период жизни, когда девочки обычно начинают интересоваться мальчиками, но интерес к такого рода вопросам и тогда, и много позже не превышал у нее уровень аналогичного интереса юного Остапа Бульбы, готовящегося к своему первому походу против ляхов. Есть гораздо более интересные вещи, чем любит-не любит, - Неонила знала, что будет убеждена в этом всю жизнь. К Тане она, тем не менее, по-своему привязалась, но не как к опекуну, а скорее как к объекту опеки. Кончилось тогда все тем, что после очередного муторного разговора с Павлом, когда тот в самое неподходящее время ляпнул Тане, что никогда не сможет забыть Эсфирь, Таня разрыдалась, потом проревела неделю, и опустилась до того, что написала просьбу царским сатрапам , чтобы ее перевели куда угодно, хоть в Среднеколымск, хоть в Верхоянск. Перевели ее не в Верхоянск, а всего лишь на 300 верст севернее. Там она скоропалительно вышла замуж – да еще за марксиста, и дальше тщательно избегала встреч с Павлом на любых ссыльных съездах и посиделках, иногда, впрочем, будто бы случайно, пересекаясь с Нилой, даря ей всякие гостинцы и осторожно расспрашивая, а как там здоровье у Павла Петровича. В 1900 году Таня родила сына, а в 1902 году, когда срок ссылки уже закончился, - дочь. Новая революционная волна поднималась, и в 1903 году у Тани состоялся крупный разговор с мужем, ставшим к тому моменту законченным циником, и после разговора, забрав детей, она от него ушла. Она была весьма музыкальна, и зарабатывала репетиторством игры на пианино – или на чем уж там, совершенно немузыкальная Неонила в музыкальных инструментах не разбиралась. Дети были то с Таней, то с ее матерью – отец умер как раз сразу после возвращения дочери из ссылки. Павла и Неонилу она увидела снова летом 1903 года – в Петербурге, на собрании, где обсуждался вопрос, как помочь мощной, но скоротечной всеобщей забастовке на юге Российской империи. Срок ссылки Павла закончился в 1900 году, и пожив полтора года в своем Полесье, он добился-таки разрешения на проживание в столицах, и перебрался в Петербург, где работал в «Русском богатстве» (7), хотя иногда и ворчал на слишком умеренное направление журнала. Увидев его, Таня почти потеряла сознание от слившихся воедино счастья и муки. Павел же даже сперва ее и не заметил, продолжая делиться своими соображениями о необходимости организации в Петербурге хотя бы частичных забастовок в поддержку трудящихся Киева, Тифлиса, Одессы и Екатеринослава. Для бедной Тани все началось сначала, тем более, что не пересекаться с Павлом на эсеровских собраниях она не могла. Повзрослевшая Неонила сказала тогда приемному отцу: - Да женись уж ты на ней – и будет вам счастье. - Какое у всех нас может быть счастье? – попробовал отшутиться Павел . - Наше, - твердо ответила Неонила. Говорить обо всех таких вопросах он отродясь не умел и не любил, поэтому опять попробовал пошутить: - Не хватало мне еще двух баб в доме. Неонила посмотрела на него и ответила: - Да какая я тебе баба. Солдат революции. Бесполое существо. Хотя и в юбке. Он опять попробовал пошутить: - Вот принесет мне это бесполое существо кого-то в юбке… Неонила посмотрела на него так, как она умела, и ответила: - Я тебе скорее голову царя принесу. На самом деле, Неонила была красива – и совершенно во вкусе автора, но почему-то пускаться с ней в лирические излияния никому из молодых эсеров и в голову не приходило. Лишь несчастный студент-эсдек (к тому же, какой позор, меньшевик!), с которым она спорила об аграрной программе, влюбится в нее ни на шутку, но это будет уже несколько позже, ближе к концу 1904-го года. В 1905 году Таня занималась организацией крестьянского союза, ездила по селам, в тюрьмы попадала часто, но ненадолго. От боевой работы она всегда была далека. …В общем, Нила, предложил я ей поехать в Черноморск. И заняться там организацией всего этого дела. - Почему в Черноморск? И какого дела? - Ну, во-первых, в Черноморске остатки наших максималистов есть. Во главе с Семеном. Надежный парень. То рыбак, то механик. И во-вторых, и это важнее, еще до встречи с Таней встречался я с одним беглым матросом. Участником того восстания на «Измаиле». Мир, говорит, велик, но двум людям – мне и адмиралу Зотову – вместе в нем не жить. - Зотову? – разговор, наконец, дошел до сути дела – Так до него даже партия не добралась, с нескольких попыток. - Сейчас, Нилушка, добраться проще. Он совсем страх потерял. Революция-то раздавлена. По городу, говорят, с одним адъютантом без охраны ходит. Надо только разобраться, когда и куда он ходит. Таня как раз этим и занимается. - Вот с Зотова и начнем! – у Неонилы угрызений совести от того, что она вызвалась участвовать в убийстве человека, было не больше, чем у Олексы Довбуша, когда он решал наведаться в гости к какому-то особенно прославленному издевательством над крестьянами пану – Зотов – это не какой-нибудь мастер. Хотя, конечно, бить надо будет по Столыпину. Ну, и по Николашке. Несколько ударов в центр – и власть зашатается. - Ох, Нилка, сперва бы с Зотовым управиться. Да так, чтоб без потерь. Да, еще. С матросом этим одна странная барышня есть, но сам я ее не видел, а Тане она понравилась. Сама с ней разберешься. - А что за барышня? - Я мало что понял по рассказам. Из старообрядцев. Таня ей верит, а в людях она разбирается. И потом постарайся съездить в Киев, и посмотреть, что там и как. Есть у меня связи там с анархистской группкой, но мутные они какие-то. Будешь общаться с ними – больше слушай, а не говори. Неонила кивнула, а Павел мечтательно сказал: - Вот доживу до лета, подлечусь немного – и туда. Побачу рiдиий Днiпро (8), кручи днепровские, леса за Днепром – а там и умирать можно. Умирать – то там, не на Московщине. - Вот знаешь, что-то меня в родную Сибирь не тянет, и если попаду туда, то в столыпинском вагоне. Если, конечно, он пожалует меня своим вагоном, а не своим галстуком (9). Слова были не нужны. Она выбрала путь по краю пропасти. Он гордился ей. А вот боялся ли за нее – об этом он даже ей не говорил. - Ладно, Нилушка, спать пора. Завтра договорим. Он расстелил ей на печи – как в детстве, сам улегся на кровати. Не спалось. Неонила подвинула табурет к кровати, села и положила голову ему на грудь. Сердце его билось с перебоями и она подумала с тоской, что жить ему недолго, что даже если до него не дотянутся лапы жандармов, свое дело сделают еще более неумолимые природные силы. И говорить ему, чтобы он бросил все, хотя бы на время, и поехал за границу всерьез лечиться (я и так лечусь, капли пью) – значит только оскорбить его. Он умрет таким, каким жил – сильный, гордый и, как он любил говорить, давая кому-то из товарищей высшую в его устах характеристику, незламний (10). - Тятенька, расскажите сказочку, - она посмотрела на него, как посмотрела тогда, в детстве, умильным и просящим о ласке взглядом. - Так ты помнишь? - Я эту Вашу, тятенька, сказочку, на всю жизнь запомнила…. Примечания: 1). Белосток во время революции 1905 года – центр повстанческого анархизма. 2). Эпизод с «Жоржиком в вождях» реально имел место при разговоре ссыльного народника с ссыльным молодым марксистом, только в том разговоре Жоржика загонял под стол не Валерьян Осинский, а Желябов. 3). Анна Распутина казнена вместе с 6 другими бойцами Северного летучего боевого отряда ПСР. Толчком к созданию образа Тани Тумановой стала она, хотя сходство далеко и далеко не полное. 4). Это все реально было. 5). Т.е. до Азефа. Начало 1908 года. Бурцев его уже подозревает, но практически все эсеры Азефу еще верят. 6). О Группе народовольцев (1892-1896) и Лахтинской типографии см. поисковик. 7). Ведущий легальный народнический журнал. 8). Увижу родной Днепр (укр.) 9). В переводе с понятной тогда, но не каждому понятной сейчас игры слов: если меня сошлют на каторгу, а не повесят. 10). Незламний (укр.) – несгибаемый, но несколько сильнее.