токийские гопники порвут за тебя

твои губы всегда были сравнимы с теми сладкими сигаретами в розово-белой упаковке, которые кен выкуривал пачками, когда что-то шло не так. — ты точно в порядке? — ты кладёшь ладонь ему на плечо, чуть поглаживая, — хочешь об этом поговорить? — да, порядок, — отмахивается рюгуджи, который явно не хочет говорить о случившемся. нет, он доверяет тебе на все сто двадцать процентов, просто ему не хотелось тебя тревожить по такой мелочи; опять что-то идёт не так и опять тебе нужно будет слушать его рассказы, связанные исключительно с работой, — просто временные трудности, — кен не жалеет на тебя искренней, пусть и совсем маленькой, улыбки, докуривая сигарету и выкидывая окурок, оставшийся после, — пойдём спать? — ты киваешь, одаривая его улыбкой, и дракен погружается в свои мысли. он не философ вовсе, но ему начинает казаться, что табак — отношения и ты ими наслаждаешься, а окурок — послевкусие после них, неприятное жжение внутри. — я люблю тебя, — шепчешь, целуя в лоб и отворачиваясь к окну, за которым голые ноябрьские деревья покачивались в такт порывам ветра. — и я, — отвечает коротко, незамысловато, но на кончике языка остаётся противный вкус. твои ладони всегда были сравнимы с тем сухим вином, которое кен покупал в маленьком магазинчике рядом с домом за копейки, но оно всё равно казалось самым вкусным рядом с тобой. — почему ты всё ещё покупаешь это вино? — крутишь в ладонях бокал с жидкостью, рассматривая со всех возможных сторон, пока стекло пропускает тёплый свет настольной лампы, — оно ужасное. дракен лишь пожимает плечами; он не знает, что ответить, потому что ждал этого вопроса меньше всего, и целует тебя в уголок губ, усаживаясь рядом на диван. одна ладонь устраивается на предплечье и пододвигает тебя ближе к себе, укладывая твою голову на своё плечо. рюгуджи знал, что ты любишь такого рода близость холодными вечерами; знал, что тебе до дрожи нравится просто обниматься с ним поздним вечером после тяжёлого дня, потому молча исполнял твои желания. но, если признаться, ему самому нравилось проводить с тобой остаток времени перед сном, потому что часто из-за занятости вы только обмениваетесь «доброе утро» да «спокойной ночи». — напоминает о тебе, — всё же находит ответ мужчина и вздыхает тяжко, заглядывая в окно, за которым февральский снегопад, — люблю тебя. твоё тело всегда было сравнимо с теми шёлковыми простынями, с которых ты вставала пораньше с утра, не решаясь собрать свои вещи и наконец уехать. он смотрит в упор, стоя в дверном проёме и спрашивая почти шёпотом. — я просто не могу, — ты и сама не знаешь, почему. ты пыталась, правда пыталась найти ответ, почему хочешь уйти, но всегда мысли приводили в тупик и ты думала, что просто хотела, — наши отношения начали рушится ещё в начале февраля, ты разве не помнишь? — дракен помнил. помнил каждую ссору и каждое примирение, каждый проёб и каждое прощание, каждую минуту, уделённую самокопанию, и каждую мысль, что надоедала одним своим присутствием, — пожалуйста, пойми меня, хорошо? — ты улыбаешься, и рюгуджи пытается улыбнуться в ответ. получается, хотя и криво, но в груди необъяснимая тоска. — да, — кен тянет руки к твоему лицу, чтобы поцеловать, но на полпути останавливается, осознавая, что вы больше никто друг другу. ты не сопротивляешься вовсе, а он всё равно останавливается, извиняясь. это чувство, когда ты хочешь что-то сделать, но не можешь, липкое и противное; словно он — голодающий хищник, а ты — добыча, что маячит перед глазами, но которую по какой-то причине нельзя даже и пальцем тронуть, — я понимаю, — он говорит с небольшими паузами, пытаясь привести мысли в какой-никакой порядок, — тебе нужна помощь с вещами? — послушай, — сглатываешь гулко, оборачиваясь на его голос, — не надо. — извини, — ему искренне жаль и через слова не передать все его чувства к тебе, но он старался изо всех сил, обнимая тебя на прощание в это майское утро.