токийские гопники порвут за тебя

ты любишь его так же сильно, как и ненавидишь; ты любишь отчаянно и почти безнадёжно, ненавидишь так же — почти точь-в-точь, но в ненависти, очевидно, было больше страсти и похоти. ”я ненавижу тебя, но это не значит, что я не хочу, чтобы ты меня трахнул” — быстро проносится в твоей голове, словно ты тараторишь в попытке увидеть свою правду. ладони курокавы опускаются на твою талию и ты вздыхаешь, почти принимаешь свою "участь", но что-то глубоко внутри пытается сопротивляться; оно бьётся, борется, совсем без желания сдаться. и ты хочешь следовать ему — сбежать отсюда, начав новую жизнь в другой стране, поменяв имя и внешность, чтобы он не нашёл тебя больше, но вы знаете правду: ты не такая. ты не азартный игрок, который может поставить на кон абсолютно всё, потому что чувствует, что в этот раз повезёт. ты расчётливая; ты само воплощение страха чего-то нового, перемен. — я опустошена, изана, — шепчешь ты, когда он склоняется к тебе, — я больше ничего не хочу. — я знаю, дорогая, — на мужском лице расцветает мягкая улыбка, — и я хочу помочь тебе с этим, — когда он кладёт тебя на кушетку ты чувствуешь, как вот-вот расплачешься. курокава целует твою шею, пока ты отчаянно цепляешься за его сильные руки, будто это поможет, — ты не просто испытываешь стресс, — целует низ живота, пальцами уже массирует клитор и смотрит пристально, с интересом, кажется, изучающе, — ты буквально живёшь в стрессе, — пальцы изаны входят в тебя и ты томно вздыхаешь, запрокидывая голову. тебе самой непонятно, что ты испытываешь, когда смотришь на него сверху вниз: тревогу, отчаяние, глухую боль? — и я, как твой психиатр, обязан помочь, правда? — да, — отзываешься ты и извиваешься в чужих руках, когда курокава надавливает на чувствительные стенки. — попроси об этом. — пожалуйста, — плачешься ты, — я очень хочу твоей помощи. и изана слышит тебя, как никто другой. и ты думаешь, что это нормально. и так должно быть. и никогда это, блять, не было чем-то нормальным. это ощущение пустоты, когда он выгонял тебя из своего кабинета после сеанса, на котором ты и не говорила толком, никогда не было чем-то правильным. ты только стонала, прогибаясь под ним, а курокава ставил тебе диагнозы — с каждым разом всё больше и хуже, с каждым разом цена на лекарства всё выше, с каждым разом ты сомневаешься, что тебе стоит ли верить ему вообще. (он профессионал и он знает, что делает.) и всегда, когда ты сомневалась, он заставлял думать об обратном. он мягко целовал твоё лицо, путая пальцы в женских волосах; ты звонко смеялась, почти плавилась от ласки и сдавалась ей без боя. именно тогда всё казалось правильным, но это было ложью, и ты знала об этом. ты не могла противостоять. изана сломил тебя — сломил ещё давным-давно, когда ты пришла к нему в первый раз: такая маленькая и запуганная, боится всего мира и единственным, кому хотелось доверять, был доктор курокава. красивый и статный мужчина, опытный и знающий толк в своём деле; от таких, обычно, теряют голову за считанные секунды, и ты точно не была исключением. но это было неудивительно: ты сломленная, выброшенная, и ты хочешь любви. неважно от кого — первый встречный или твой лечащий врач. это (почти) насилие над душой и (точно) над телом. ты любишь его. ты знаешь, что ненавидишь его с той же силой, но ненависть тухнет на фоне, когда ты снова видишь его улыбку.