Последний курс

      Антон разлепляет глаза из-за настойчиво светящего ему в глаза луча солнца, что попадает прямо на лицо. Парень неосознанно морщится, а затем улыбается — зато тепло. Он поворачивает голову направо и видит уснувшего Арсения, который головой упёрся о край кровати Шастуна. Парень полностью переворачивается на бок, подкладывая руки себе под щёку и принимается рассматривать Арса.       Взглядом зацепается за его длинные тёмные ресницы, которые красиво оттеняются светлой кожей; всматривается в россыпь родинок на лице, отмечая про себя, что некоторые из них похожи на целые созвездия и их хочется изучать часами, соединять в голове невидимыми линиями; нос кнопкой — вообще отдельная страсть Антона. По нему то и дело хочется делать «буп» пальцами и наблюдать, как Арсений его морщит. Идеальная форма чуть приоткрытых сейчас губ, которые Шастуну никогда не надоест целовать, ощущая их мягкость своими, немного шершавыми. Любимая чёлка, что прилично отросла за прошедшее время — и Антону нравилось, что Арс теперь выглядел более настоящим, что ли. Больше похожим на самого себя, таким, которым его знает Шастун.       Парень мог видеть такое расслабленное, полностью спокойное лицо Попова только, когда тот спал, потому что в остальное время мужчина, конечно, был напряжен, даже если сам этого уже не замечал. Антон понимал — это сказывается ритм жизни, в котором Арсений живёт ещё с конца февраля. Но несмотря на то, что это действительно было изматывающе и жутко тяжело, особенно в моменты, когда приходилось сидеть около Шастуна на химии, от которой он сразу тлел на глазах; когда парню становилось плохо после очередного курса; когда приходилось смотреть на извивающееся худое тело, что металось по кровати из-за невозможности лежать спокойно от приступов боли в костях, — Попов ни разу не пожаловался, не сказал, что устал и ему надоело, не сорвался на Антона — просто продолжал быть рядом. Как и обещал.       После смерти Жени Шастуна нехило подкосило — разговор, что произошёл с Арсением после похорон стал последним, что вообще говорил Антон за последующую неделю. Парень молчал, не издавая даже каких-то примитивных звуков, вроде «ага» и «угу», и слышал, как рядом тяжело вздыхал Арс, пока Шаст закрывал глаза, думая, что лучше притворяться спящим, чем смотреть на раздосадованное лицо своего парня. Антон точно не делал это намеренно — игнорировать всех вокруг, на самом деле, не хотелось, но это было вынужденной мерой, чтобы дать возможность ранам хотя бы поверхностно покрыться каким-то подобием корочки, чтобы жгло не так сильно.       Арсений же и не догадывался, что Антон однажды слышал, как он опустил голову на край кровати, утыкаясь в неё лбом и прошептал на выдохе: «Пожалуйста, ты только живи. Я без тебя не смогу».       Шастуна охватило такое безжалостно щемящее чувство внутри, за грудиной, что хотелось заскулить от понимания, как сильно его любят. И, конечно, у парня не было ни одного варианта не делать этого в ответ. Этот взаимный обмен постоянно происходил между ним и Арсением, от которого каждый черпал силы для дальнейшей борьбы.       А бороться ещё было с чем. Пока Антон потихоньку пытался восстановить свой рухнувший в начале мая мир, делая это не спеша, принимая помощь со стороны и от Арсения, и от друзей, которые проводили с ними чуть ли не сеансы групповой терапии в видео конференциях, лечение всё ещё продолжалось. После третьей химии, к которой уже была добавлена таргетная терапия, отклик от организма пошёл куда сильнее, чем был до этого. Показатели после химии перестали падать до критических отметок, а количество злокачественных бластов продолжало уменьшаться. Именно об этом и пришла в конце мая сказать Ляйсан Альбертовна. Тогда в палате с Антоном был и Арсений, который по привычке подорвался со стула при входе доктора в палату, но женщина осадила его, попросив остаться.       — У меня новости, — сердце у обоих сжалось, кажется, даже переставая биться. — Хорошие. Реакция на таргеты вместе с химией положительная, это значит, что пересадка костного мозга пока не требуется. Мы добавим тебе ещё один курс, к изначальному плану — если всё будет идти также ровно, то к концу июня у тебя, Антон, будет контрольное исследование, которое покажет количество оставшихся раковых клеток.       — Вы хотите сказать, что у меня есть шансы выйти в ремиссию? — не веря в услышанное уточняет Шаст.       — Шансы выйти в неё есть у каждого. Но твои за последний курс — возросли.       Антон крепче сжимает руку Арсения, зажатую в своей ладони и поворачивается к нему с улыбкой, видя на родном лице такую же. Эти улыбки — не вымученные, не натянутые, а самые живые, что могут быть. Новость от Утяшевой ощущалась, как новая порция кислорода, который в тебя вдыхают, когда весь предыдущий оказывается на исходе; как протянутая тростинка, что всё ещё может в любой момент обломаться, но ты уже хотя бы крепко держишься за неё руками.

***

      — Боже, Антоша, ты весь так исхудал, — не переставала охать Мария Александровна, которая приехала в Питер к началу лета, только у неё получилось взять на работе отгулы, чтобы, наконец, увидеть сына не через экран смартфона.       — Мам, это я набрал уже пару килограмм. Ты же знаешь, что после химии по-другому почти не бывает, — Антон улыбается. Он безумно рад приезду мамы, потому что сказать, что соскучился — не сказать ничего. Шаст каждый день думал о ней, мысленно прося кого-то, а может, и самого себя, чтобы у него ещё была возможность увидеть её вот так, прямо перед собой, чтобы рассматривать каждую небольшую морщинку, запоминать разрез глаз, слушать смех и причитания по поводу того, что сын совсем не ест, и осознавать, принимать каждую секунду этой драгоценной возможности.       — Ничего, вот закончится химия — я тебя откормлю, — грозится мама, хотя и понимает, что сделать это с Шастуном — невозможно. — Кстати, а где Арсюша? — Антона очень забавляло, что мама всегда называла Арса именно так, будто он ей второй родной сын. Хотя, учитывая то, как тесно они общались — Попов действительно негласно стал частью семьи Шастунов.       — Он ушёл забирать и оплачивать таблетки, — Антону всё ещё было неловко признавать тот факт, что за его лечение в большей степени платил-таки Арсений, хотя мама, естественно, тоже переводила большую часть своей зарплаты.       — Это последние?       — Пока что да… Заканчивается этот курс и потом — крайний перед исследованием, — Антон проводит рукой по голове, где немного начал отрастать русый колючий ёжик, но знал — это ненадолго, он выпадет через пару дней, снова оставляя череп гладким и блестящим. Но парень свыкся и с этим — как когда-то говорил Женя — человек привыкает к любым условиям. Вот и Шаст привык таскать шапки в любое время года, лишь иногда снимая их на ночь.       — А что ты решил с экзаменами? Будешь сдавать? — осторожно интересуется Мария Александровна, зная, что эта тема была болезненной для Антона. Но он реагирует спокойно, потому что она действительно была. Говорят, что всё познаётся в сравнении. Шастун понимал эту фразу, как никто другой. Потому что от Антона, который ещё в сентябре готов был нырнуть в пучину паники и отчаяния лишь от одного упоминания своего вуза до Антона, который решил сдавать госы и закончить университет несмотря ни на что — ему пришлось пройти огромный и тяжёлый путь: как физически, так и морально. Пришлось потерять здоровье, близкого человека и даже самого себя, чтобы после, подобно фениксу, возродиться из своего же пепла, который единственным оставался внутри после всего пережитого. Ему нужно закончить этот чёртов вуз, чтобы полностью отпустить прошлое — в том числе и старого себя.       — Госы через неделю — как раз в перерыве между курсами, я созванивался с Лазаревым, меня примут дистанционно.       — А ты как чувствуешь, готов?       — У меня был лучший репетитор, читающий мне исторические энциклопедии последние месяца полтора, мам. Не могу же я, в самом деле, его подвести, — парень снова улыбается.       Действительно, ещё до трагедии с Женей, Антон попросил Арса читать ему вместо рассказов и стихов — книги по истории. Мужчина тогда застыл с изумлённым выражением лица, не понимая: ослышался или нет. Но Шаст объяснил, что ему явно нужен репетитор по истории, если он хочет сдать госы хотя бы на свою любимую тройку, и лучше, чем Арсений материал не объяснит никто. С тех пор Попов иногда читал, иногда рассказывал сам Антону краткий экскурс истории за четыре года, и это, всё-таки, где-то на подкорке откладывалось у парня, потому что, когда историк внезапно решил позадавать ему вопросы — Шастун ответил на семь из десяти верно, даже называя точные даты.       Арсений возвращается, как раз после своего упоминания в диалоге.       — Здрасьте, тёть Маш, — мужчина улыбается и подходит к женщине, чтобы чмокнуть её в щёку. — Вы давно пришли?       — Привет, Арсюш. Да нет, минут двадцать, может.       — Ну вы посмотрите, какая картина, — Антон прикладывает руки к щекам, изображая умиление. Хотя ему и правда нравилось видеть, как мама спокойно воспринимает его парня, а Арсений общается с Марией Александровной будто они старые лучшие друзья. И разве можно после такого сказать, что Шастуну не повезло? Конечно, если откинуть смертельную болезнь.       — А это тебе, Шастунишка, — дразниться Арс, протягивая ему пачку таблеток. И все, находящиеся в палате, надеятся, что это последняя пачка таблеткок в его жизни.

***

      — Хорошо, давайте второй вопрос, — оглашает голос Лазарева, доносящийся из динамика ноутбука. Антон сидел на конференции в зуме, сверху одетый в парадную белую рубашку с чёрной шапкой на голове — чтобы не шокировать комиссию своей лысиной. Удивительно, что парень даже почти не переживал перед экзаменом — впервые за четыре года учёбы он смог рационально оценить свои возможности и понять, что волнение, собственно, и ни к чему — лишь будет мешать, становясь камнем преткновения в достижении цели.       Весь вчерашний вечер они с Арсом проходились по вопросам из билетов, и Попов удивлённо, но искренне хвалил Шастуна за то, что тот почти без запинок давал развёрнутый и конструктивный ответ на большинство вопросов — прямо, как его и учил историк. Тогда Арсений в очередной изумился, как из того Антона, который не мог не хотел даже дату начала Первой мировой запомнить он пришёл к тому, что выучил больше сорока вопросов по истории всех периодов человечества.       Поэтому сегодня, вытянув свой виртуальный билет, Шастун уже тихонько ликовал в душе, потому что оба вопроса он знал почти что досконально из-за того, что с ними возникали трудности при изучении, и Арсению приходилось заострять на них особое внимание.       Антон рассказывает второй вопрос минут за пятнадцать — больше времени не нужно, он вкладывается в этот тайминг идеально, поведав об основных датах, предпосылках Второй мировой, её ходе, участии России и последствиях для всех стран-участниц. Комиссия хмыкает, что-то записывая в свои блокноты, а затем просит Антона подождать пять минут для принятия ими решения — и перемещают Шаста в зал ожидания.       — Итак, Антон Андреевич, — говорит Лазарев, как глава комиссии в этом году. — Единогласным решением было принято оценить ваш ответ на восемьдесят пять баллов, что означает, что теперь вы — дипломированный специалист по направлению истории. Примите наши поздравления, и скорее выздоравливайте, — Сергей Вячеславович довольно улыбается и незаметно подмигивает Антон, который каким-то образом этот жест уловил. Парень не верит своим ушам, но улыбка на лице говорит сама за себя.       — Спасибо большое. До свидания! — Шастун прощается с преподавателями и закрывает экран ноутбука, тут же хватая телефон в руки.       — Арс, заходи, я всё!       Мужчина вваливается в палату почти сразу, на лице мужчины Антон сразу же читает бегущую строку: «Ну как?».       — Я сдал. На четверку, Арс. Сдал! — он откидывает в сторону одеяло и привстаёт с кровати, чтобы обнять Арсения стоя на своих двух, а не как обычно — сидя или полулёжа. Попов подбегает, растягивая губы в белозубой улыбке и осторожно подхватывает Антона, обвивая руки вокруг его худой спины, слегка приподнимая над землёй.       — Я тобой горжусь, mon cher. Чертовски сильно горжусь, — полушёпотом говорит историк парню в ухо, делая эти фразы ещё более личными и интимными, чем они и без того есть. Эти «я горжусь» — тоже способ сказать «я тебя люблю». Также, как и «напиши, когда всё закончится», «у тебя всё точно получится», «если не примут твой экзамен, то они лохи педальные».       Антон со всех оставшихся в нём сил прижимает Арса к себе поближе, ощущая физически исходящий от мужчины жар, всё ещё не до конца веря, что его огромный путь под названием «университет» был окончен. Четыре года, что потянули за собой череду неприятных последствий в виде депрессивных эпизодов, обнаружения болезни Паркинсона, страха того, что не знаешь, кем хочешь быть, куда деваться после учёбы, если листок с надписью «диплом», уже знаешь, тебе не понадобится. Постоянные сомнения о том, сможешь ли ты себя реализовать, с чего начать и как наметить примерный ориентир — это всё грузом висело на Антоне последние года, и он, как Леонардо Дикаприо, теперь может почти во всех смыслах считаться выжившим.       По крайней мере, если рак всё-таки возьмёт своё, думает Шастун, он будет умирать с мыслью о том, что сделал то, что ещё год назад считал невозможным.

***

      Арсений стоит перед входом в отделение, что за последние четыре месяца было видеть привычнее, чем собственную квартиру, в которой он всего лишь ночевал и принимал душ. Сейчас сделать шаг за порог для него самое настоящее испытание, потому что знает — то, что услышит сегодня может в равной степени, как нанести последний, сокрушительный удар по нему, ломая и разбивая на мельчайшие дребезги и осколки, которые потом же и вернутся к нему, впиваясь в остальные органы, что ещё не так сильно разворошены — или же, наконец, остановит его кровотечение, заставляя трещины сойтись чуть ближе, делая первый шаг к исцелению.       Мужчина устал ахуеть, как сильно. Со всех фронтов: физических, моральных, эмоциональных. Ему казалось удивительным, что он ещё не выгорел совсем, не валяется на коленях среди остатков сгоревших чувств и ощущений. Наверное, что-то внутри него, что всё ещё держало на плаву, было сильнее, продолжая вытягивать из болота, состоящего из смесей страха, безысходности и отчаянья. Хотелось опустить руки много раз — перестать надеяться, удерживать за ускользающий хвост веру, прекратить подогревать её день за днём. Болеть раком — нелегко, но быть близким, чей любимый человек умирает от рака — ничуть не легче.       Да, тебя не мучает такая физическая боль, как больного, ты не корчишься в агонии и твоя жизнь, фактически, не висит на волоске. Но изнутри тебя постоянно также выламывает, бьёт без перестану, сверлит всё новые и новые дыры, а места там уже и нет, потому что ты сам уже — одна сплошная пропасть. Тебе приходится сохранять сраный оптимизм за двоих, поддерживать свою надежду вместе с его, но самое ужасное, когда ты смотришь на то, как безжизненно выглядит твоя половинка, еле шевеля сухими, потрескавшимися губами, чтобы сказать обычное «привет» или видишь его в приступе очередного спазма боли, что заставляет складываться пополам и скулить, крепко стиснув зубы, а ты не можешь сделать ничего. Беспомощно наблюдаешь, как ему становится плохо, пока твои руки крепко стянуты цепями, а сердце внутри воет, обливается кровью, от рвения помочь.       И сколько бы раз не хотелось сдаться — Арсений никогда даже не допускал мысли действительно бросить всё. Он бы мог просто не прийти в один день к Антону, отключить телефон, уехать, куда угодно — и концы в Лету. Выбор есть всегда, и свой Арс сделал ещё давно — осознано и уверенно.       По утрам он просыпался, чувствуя себя раздробленным на мелкие кусочки, но только видел Антона, который всегда при встрече улыбался ему — неважно, насколько тяжело давалась ему эта улыбка, — и осколки не склеивались, конечно, но хотя бы собирались в кучу.       Ни на одну секунду не покидает голову осознание того, что всё может закончиться в любой момент. Это понимание уже выгравировано на внутренней стороне век, выжжено в мозге — от него не спрятаться, тебе приходится его принять. Но, когда умер сосед Антона — Женя Чебатков — до Арса дошло, что возможность внезапной кончины не просто есть — сама смерть ходит за Антоном попятам, тяжело дыша ему в затылок; наступает на ноги, — она уже занесла свой серп, ожидая только подходящего момента, чтобы утащить с собой, туда, куда забрала и Женю, что, казалось, шёл на поправку. Поэтому Попова, безусловно, новость об остановке сердца Чебаткова вывела из колеи. На похоронах, пока он стоял за инвалидной коляской, в которой сидел Антон, голова упорно рисовала картинку, что в спускающемся под землю гробу, лежит не рыжий парень, а его зеленоглазый Шастун. Арс пообещал самому себе, что будет вырывать Антона из когтей дамы с косой до последнего, до самого, блять, последнего.       Неизвестность стала для Арсения его злейшим врагом и противником, средства борьбы с которым у мужчины не было. Слова Ляйсан Альбертовны о том, что таргетная терапия даёт отклик была первой хорошей новостью, первым реальным лучом света в этой густой темноте. Конечно, все понимали, что это не гарант выздоровления, но это уже что-то.       Арсений Антоном, на самом деле, безгранично гордился. Конечно, Шастун не всегда держал удар, пару раз пропускал, но суть же в том, что даже после этого находил в себе силы снова сцепить зубы и подняться, всё ещё шатаясь, порой заваливаясь, но всё равно цеплялся руками за всевозможные опоры, подтягиваясь выше. Для Антона это была целая полоса препятствий, на которой его било со всех сторон — ломало кости, разбивало нос, выкручивало рёбра и не раз пыталось разбить тот прочный, светлый комок внутри парня. Шастун полз, иногда — когда были силы — бежал, и даже выкарабкивался из пропасти, которая однажды подобралась настолько близко, что почти навсегда скрепила свои ручищи на его сердце.       И он выстоял. Сам попросил Арсения помочь в подготовке к выпускным экзаменам, а затем также самостоятельно их сдал и после, как всегда, по-своему, по-Шастуновски, тыкался мужчине в плечо, заставляя тепло внутри разгораться сильнее.       Как бы порой нестерпимо тяжело не было — видеть Антона таким радостным для Попова значимей всего.       От того Антона, которого он впервые встретил в сентябре не осталось почти ничего. Шастун изменился от и до — он теперь смотрел на мир абсолютно другими глазами, а главное — видел. Видел свои открытые двери и знал, что и закрытые можно распахнуть, если приложить немного усилий. Видел, как много ещё невиданного ним. Понимал, что один неправильный выбор в жизни — не предопределяет весь дальнейший путь.       И Арсений не просто слепо принимал нового Антона — он менялся всё это время вместе с ним, открывая и свои новые грани собственных возможностей и чувств. Они с Шастуном были одним целым, но не созависимыми. Им просто было вместе очень хорошо — и этого хватало с головой для двоих.       Пару дней назад у Антона закончился пятый курс химии и третий курс таргетной терапии. Сегодня пришли результаты контрольного анализа, которые им должна была озвучить Ляйсан Альбертовна.       Мужчина делает этот шаг, что становится для него очередным Рубиконом, всё ещё лелея надежду на то, что это последний раз, когда он переступает порог онкологического отделения.

***

      Шастун нервно теребит край толстовки — колец на пальцах нет давно, они все стали велики с тех пор, как парень похудел. Тогда, в феврале, ему уже вынесли один вердикт, который перечеркнул напрочь всё, заставляющий Антона привыкать к новым условиям жизни. Он был загнанным и потерянным котёнком, которого избили и выгнали под дождь на улицу. Шаст не знал, куда идти, что делать и боялся даже загадывать что-то на завтрашний день, потому что с тех пор понимал — он может и не настать. Парень прошёл все стадии принятия, справляясь с некоторыми быстро, а какими-то — не очень. Шастун тысячи раз горел — во всех смыслах, — но ни разу не позволил себе сгореть дотла.       Антон научился принимать помощь, быть более открытым и благодарным — он теперь смотрит по сторонам, пока идёт вперёд. Ему пришлось пережить болезненные падения и утраты; осознать, какое в нём мощное желание жить; научиться признавать все риски, прощать боль и подпускать к себе любовь, чтобы также её и отдавать.       — Здравствуйте, проходите, — любезно зовёт Утяшева Антона с Арсом в кабинет, пока открывает дверь.       Женщина присаживается за стол, и не тянет резину, сразу достаёт из папки с анализами нужный конверт с фамилией «Шастун». Видно, как мелко подрагивают её руки — она и сама переживает, не зная, чего ожидать. Ляйсан Альбертовна, наконец, достаёт лист, разворачивает и проходится взглядом по строчкам. А затем поднимает глаза на мужчин. Молчит несколько мучительно долгих секунд.       — Антон, по результатам активных раковых клеток не обнаружено. Поздравляю, ты в ремиссии.       Даже такая новость не сразу доходит до мозга, теряясь где-то среди потока других мыслей. Но Арсений тормошит Шастуна, крепко обхватив того за плечи.       — Антон, ты смог, слышишь? — Шаст поворачивается и смотрит в глаза напротив, который сейчас стали такого же яркого голубого оттенка, как при первой встречи. В них зажигают свет, вновь заставляющий гореть. Антон улыбается, ощущая на глазах непроизвольно выступившую влагу, и притягивает к себе Арса, обнимая его так крепко, как только возможно.       Шастун закончил университет, справился с раком. Он закончил свой последний курс.       Во всех смыслах.       Он смог.