Квир-теории

Глава четвертая ПОТЕРЯННЫЕ МАЛЬЧИКИ Краткое содержание: Вик возвращается в Питтсбург, чтобы решить некоторые семейные проблемы и другие вопросы. Действие происходит в апреле 1988 года. Примечания автора: все цитаты, выделенные скобками, взяты из произведения Дж.М. Барри «Питер Пэн»*. Вик (Майкл верил дольше, чем другие мальчики, хотя они и смеялись над ним.) — Вик, у меня тут кое-какие дела, и мне очень нужно, чтобы ты приехал и поговорил с Майклом. Побудь с ним недолго. Ему нужен человек, с которым можно поговорить. Я имею в виду, что делаю все, что могу, и как мать и как отец немного, но я не могу сделать все. Он нуждается в тебе. И мне сейчас нужна твоя поддержка. Я работал в Кливленде в крупной компании общественного питания уже около девяти месяцев и начал нервничать. Индустрия общественного питания замечательна, в своем роде, но там огромный водоворот, особенно среди творческих людей, одним из которых я считал себя. Быть частью большого, престижного предприятия, которое специализировалось на крупных благотворительных мероприятиях, политических сборах средств и свадьбах мафиози, было захватывающе. Но через некоторое время мои творческие соки начали иссякать. Так что когда сестра Деб позвонила и попросила меня вернуться в Питтсбург, чтобы разобраться с некоторыми «семейными проблемами», я был рад взять отпуск. Деб встретила меня в дверях. Она только что закончила смену в закусочной «Либерти», и я понял, что она измучена. Под глазами залегли большие темные круги, и я видел, как седина заползает в волосы там, где она не успела подкраситься. Я поддразнил ее по этому поводу. — Да, в один прекрасный день я просто скажу «на хуй всех!», куплю большой рыжий парик и буду носить его каждый день! Это научит некоторых людей не быть такими модными критиками! — Я просто хочу, чтобы моя сестра была отражением моей собственной сказочности! — Ха! Вик Грасси — убийца королев! — Не нарывайся, сестренка. Но деб тут же посерьезнела: — Правда, Вик, я не могу выразить, как волнуюсь за Майкла. — Где он? — Наверху, в своей комнате, где же еще? Он всегда сидит там. Ходит в школу, приходит домой и поднимается наверх в свою комнату. Вот и все. Он больше никуда не ходит, не ходит в кино, не встречается с друзьями — не то чтобы у него их было так уж много, но тем, кто есть, он не перезванивает, когда они звонят. Каждую субботу уходит и проводит несколько часов в магазине комиксов, а затем возвращается. Вот и все. Если бы он был взрослым, я бы сказал, что он в депрессии, но он всего лишь ребенок… — Дети могут впасть в депрессию, ты же знаешь, Деб. Они не застрахованы от того, что случается со взрослыми. Особенно такой чувствительный ребенок, как Майкл. Судя по тому, что ты мне рассказала, в последнее время у него было много эмоциональных потрясений. Это звучит так, что даже я впадаю в депрессию, а я неуязвим! — Да уж, ты — то что надо! — Деб слегка меня шлепнула. Настало время ужина, и когда Деб позвала его, Майкл спустился по лестнице с печальным видом. Ему было семнадцать, но выглядел лет на двенадцать, с огромными глазами на круглом личике и длинными черными волосами, вьющимися вокруг ушей, как у маленького ангела эпохи Возрождения. Просто в Майкле есть что-то особенное, что кажется странным в этом мире, что-то, что заставляет людей — особенно его мать — хотеть защитить его от всех видов вредных реальностей. Но есть вещи, от которых просто невозможно защититься. Я попытался пошутить с ним. Рассказал ему и Деб о некоторых необычных функциях, которые выполнял в компании. Описал очень дорогую свадьбу, для которой работал над тортом — отвратительное восьмиярусное творение, которое было окрашено в соответствии с «цветовой концепцией» невесты: тошнотворное сочетание фуксии и оранжевого. Мы с Деб смеялись, но Майкл едва выдавил улыбку. Он почти не притронулся к обеду, просто играл с макаронами, собирая их вилкой, а затем в основном гоняя по тарелке. — Я могу уйти? Он даже не стал дожидаться, что будет на десерт — я принес коробку канноли**, которые ему всегда нравились. — Конечно, милый. Деб беспомощно посмотрела на меня, а Майкл поплелся вверх по лестнице, чувствуя тяжесть всего мира на своих узких плечах. — Он действительно в депрессии, сестренка. Может, ему стоит с кем-нибудь пообщаться? Врач? Психотерапевт? — Ну, если бы я думала, что он поговорит с психотерапевтом, то попыталась бы найти деньги, чтобы отвезти его к нему… — Сестренка, я помогу тебе с этим. Я зарабатываю хорошие деньги, и это важно для ребенка — вырваться из этого. — Только он ни с кем не разговаривает. Мне позвонили из школы и сказали, что хотят, чтобы он встретился с психологом, что некоторые другие дети придирались к нему из-за… некоторых вещей. И Брайана рядом нет, чтобы его защитить… — она покачала головой, — я на пределе своих возможностей, Вик. — Я сделаю все, что в моих силах, Деб, — я обнял ее и прижал к себе. *** (…он был так зол на взрослых, которые, как всегда, все портили.) Майкл сидел за письменным столом, держа ручку над листом бумаги. Рядом с ним лежали раскрытые книги, а у ног валялись скомканные листы бумаги. — Делаешь уроки, Майкл? — спросил я. Нет ничего лучше, чем констатировать очевидное, чтобы начать трудный разговор. Он немного поскреб бумагу и отложил ручку: — Я действительно отстой, дядя Вик. Хочу, чтобы мама просто позволила мне бросить школу. В Big Q нанимают работников, и я знаю, что легко найду там работу. Я трачу свое время, пытаясь учиться, стараясь быть внимательным в классе, пытаясь игнорировать других, когда они пристают ко мне. Учителя… все. — Майкл, бросить школу — это не выход! Но, чтобы получить хорошую работу, нужен хотя бы диплом средней школы. А твоя мама хочет, чтобы ты поступил в колледж и сделал что-то из себя. Она сама не могла пойти туда и всегда хотела, чтобы у тебя были все возможности, которых не было у нее. — Колледж — конечно! Ты никогда не учился в колледже, и у тебя все хорошо, дядя Вик. — Но я учился в Питтсбургском кулинарном институте. Это что-то вроде колледжа. И я действительно жалею, что не получил диплом — может быть, я бы принимал гораздо лучшие решения в жизни, если бы у меня было более всестороннее образование. Может быть, ценил бы некоторые вещи намного больше. Но мы говорим о тебе, Майкл, а не обо мне или твоей матери. И я не думаю, что бросить школу и сбежать — это выход. — Я никогда не говорил, что сбегу! Я бы никогда не сбежал! — страстно воскликнул он. — И никогда не оставил бы маму в таком состоянии… Я бы не смог… — он отвернулся, — мне нужно закончить курсовую работу по английскому языку. — Что там? — Питер Пэн, — он поднял книгу в мягкой обложке. — Мэри Мартин! Я люблю ее! — Ну, речь идет о книге, а не о том старом телешоу. Я взял книгу и пролистал страницы, которые были полны желтых выделений и заметок, написанных на полях: — Похоже, ты хорошо поработал, выбирая цитаты — в чем проблема? — Во всем. Я не могу писать курсовую. Не понимаю, в чем суть. Не знаю, с чего начать и что сказать. Если бы это был комикс, все могло бы быть иначе, но все эти слова… — Ты, кажется, достаточно пометил книгу. Ну, вот, например. Вот цитата, в которой говорится: «Вечное детство — взрослые разрушают мир невинности — никогда не вернуть». Это хорошее начало. Майкл посмотрел на меня: — В самом деле, дядя Вик? Разве это похоже на то, что сказал бы я, не говоря уже о том, чтобы написать? Я даже с трудом понимаю, что означает большинство заметок, не говоря уже о том, чтобы сделать из них курсовую. Я повертел потрепанную книгу в руках и открыл ее на внутренней стороне обложки. Жирным, загнутым почерком было написано имя владельца книги и комментатора: Брайан Кинни. — Понимаю, — я закрыл книгу и положил ее на стол, — ну, а что ты делал в прошлом, чтобы найти идею для работы? Он что-то пробормотал. — Я не услышал, Майкл? — Я же сказал, что ничего! Брайан писал мои работы с тех пор, как мы вместе начали учиться в школе. По английскому языку, по истории, по обществознанию — все! Он писал свои собственные работы для своих классов — все с отличием, конечно! — а потом он писал мои. Он делал их очень быстро за ночь до того, как они должны были быть сданы, потому что он говорил, что тогда они будут больше похожи на то, что я их написал, с некоторыми ошибками и помарками. Он делал их не слишком хорошо — не так, как свои собственные работы, чтобы учителя поверили, что они мои. И это сработало. Обычно я получал по крайней мере «Б», и это было лучше, чем я когда-либо мог сделать сам. Несколько недель назад я написал доклад для урока Американской истории, и учитель спросил меня, что случилось, что это не похоже на мою обычную работу. Ха! Это было лучшее, что я мог сделать сам: отвратительно. — Майкл, это неправильно. Ты должен был писать свои собственные работы сам все это время. Как ты можешь научиться чему-то, если не делаешь свои собственные ошибки? Я знаю, что он пытался помочь тебе, но Брайан ошибался. — Я знаю. Сейчас это не имеет значения. — Не хочешь поговорить об этом, Майкл? Я знаю, что тебе… грустно. — О чем тут говорить? Я всего лишь ребенок — я ничего не могу сделать, — он отложил ручку и повернулся на стуле лицом ко мне, а сам я сел на сундук перед кроватью, — все думают, что я не знаю, что происходит, но я не дурак. Я знаю, где он был… и где он сейчас… — Я уверен, что все не так плохо, как ты думаешь, Майкл. Людям иногда нужна помощь — и они возвращаются как новенькие. — Но тебя здесь не было, дядя Вик. Ты же не видел… то, что я видел, — Майкл сглотнул, — я не могу выбросить это из головы. А меня не пускают к нему даже на пару минут. Они говорят, что «дети» не допускаются, — он отвернулся от меня, — иногда я действительно ненавижу взрослых. — Я уверен, что это не личное, Майкл, просто правила… — Ну и к черту правила! Извини, дядя Вик, но к черту правила… — Майкл вытер глаза тыльной стороной ладони, — я действительно испугался. И все еще боюсь. Я имею в виду, что раньше мне было страшно, когда я не знал, где он и вернется ли вообще. А сейчас… Иногда я не могу заснуть, думая об этом. — Жаль, что меня здесь не было, Майкл, чтобы хоть как-то помочь. Помочь тебе… — Теперь это не имеет значения, — он повернулся к своему столу и взял ручку, отпуская меня. — Майкл… — Мне нужно доделать работу, дядя Вик. (В ту ночь ему приснился один из его снов, и он долго плакал во сне, а Венди крепко держала его.) *** (Я убежал в день своего рождения.) Когда я спустился вниз, Деб сидела за кухонным столом. Она разгадывала кроссворд в газете. Забавно, что они с Майклом держат ручку одинаково, слегка помахивая ею, пока думают о том, что хотят написать. Она подняла голову: — Ты заставил его говорить? И что он сказал? — Ничего особенного, сестренка, — я не сказал ей ни о работе, ни об уходе из школы. Не хотел давать повод для беспокойства, — это именно то, что ты ожидаешь: Брайан. — Это всегда Брайан! Всегда! — Это то, что ты не можешь контролировать, Деб. — Я знаю, но это так расстраивает, — она встала и прошлась по кухне, — я чувствую себя виноватой из-за того, что злюсь на этого парня — это не его вина, понимаю, но когда на Майкла это так действует, я… — Если бы он мог повидаться с ним — он упомянул об этом — это могло бы облегчить его душу. Это не позволит его воображению разгуляться, — я понизил голос, — он сказал, что я не могу понять, потому что меня здесь не было. Что я не видел того, что видел он. Неужели все так плохо, Деб? — Все было очень плохо, Вик, — она снова села и потерла щеку, — он пришел поздно, думаю, он хотел убедиться, что Майкл уже спит. Я только что вернулась со своей смены в закусочной. На улице шел снег, сучья погода. Я услышала, как кто-то тихонько поскребся в заднюю дверь, как будто это была собака. И когда я открыла дверь, то почти не узнала, кто это. Пока он не сказал: «Привет, Деб». — Должно быть, это было нелегко. — Я уложила его на кушетку, но знала, что надо срочно отвезти его к врачу. Он был холоден как лед. На нем был пиджак, но ни рубашки, ни свитера, только майка. И никаких носков. Никаких перчаток. Его руки были в крови. В потеках крови. Как будто он дрался… — она начала растирать свои руки, словно пытаясь стереть что-то очень болезненное, — я не хотела думать, где он был, что делал. Бог свидетель, когда он впервые пропал, мы с Майклом часами рыскали по этому району, а потом по всему городу, пытаясь найти хоть какую-то зацепку. А тем временем его собственные гребаные родители… они даже не позвони в полицию и не сообщили, что он пропал. Его чертова мать сказала мне: «Когда он будет готов вернуться домой, я уверена, что он появится». — Но в этом-то и корень проблемы, полагаю? — Хотела бы я создать им «проблему»! В итоге, надеваю пальто и иду вниз по улице к миссис Аркола, ее дочь медсестра, ты знаешь. И она возвращается вместе со мной. Шел очень сильный снег, и она — Рейна — говорит, что, может быть, когда мы доберемся до дома, нам лучше позвонить 911, иначе никогда оттуда не выберемся, — Деб посмотрела на меня, — я открываю дверь, а Майкл сидит на диване, обхватив руками Брайана. И плачет повторяя: «С ним все будет в порядке? Скажи мне, что с ним все будет в порядке? Пожалуйста!» Я думала, что мое сердце сейчас разорвется. — Но вы же отвезли его в больницу. — Да. Рейна вызвала «скорую» и сделала все, что могла. И они забрали его, а я сказала Майклу, что он должен вернуться в постель, я позабочусь обо всем. Рейна отвезла меня в больницу и сказала: «Знаешь, этот ребенок пережил что-то плохое, очень плохое». А когда вернулась домой, к тому времени уже почти рассвело, Майкл сидел на диване и просто посмотрел на меня. Мне нечего было ему сказать. Я не знала, как это исправить. Моя сестра уставилась в пространство и покачала головой, все еще пытаясь придумать слова, которые могли бы как-то все исправить, но их не было. *** (Я забываю их после того, как убью, — небрежно ответил он.) — А каково ваше отношение к пациенту? — Я его дядя. По материнской линии. Грасси. Виктор. — Ну, я просто спрашиваю, потому что, честно говоря… — женщина за столом поджала губы и нахмурилась, перебирая груду бумаг на своем столе. — Что? — Пожалуйста, пройдите по этому коридору, — указала она, — комната 145, доктор Файнер. — Но я не хочу говорить с доктором. А просто хочу увидеть своего племянника. Я принес ему несколько книг и журналов. И немного печенья. Я не знал, будет ли это разрешено… — Пройдите в комнату 145, к доктору Файнеру. Я прошел по коридору к номеру 145. Дверь была приоткрыта, и я постучал в косяк. — Входите, пожалуйста. Мистер…? Доктор был темноволос и немного походил на молодого Дастина Хоффмана. Он не улыбался. — Грасси… Вик… — я сел на стул, на который он указал. — Ну, мистер Грасси, мы вас здесь раньше не видели. — Я живу за городом. Кливленд. Это мой первый шанс приехать. Но, честно говоря, я просто хочу его увидеть… — Я спрашиваю потому, что это странно. Вы первый посетитель, который был у мальчика с тех пор, как он здесь. — Но… разве он здесь уже не пару недель? — Да, на самом деле, почти три недели. — Ничего не понимаю… — Я тоже. Вот почему хотел увидеть вас первым. Чтобы выяснить, что, черт возьми, происходит с его семьей. Где они, черт возьми? Почему они не позвонили и не приехали? — он пристально посмотрел на меня. — Честно говоря, не знаю, доктор. Я… не очень близок с ними, но люблю своего племянника и хотел сам убедиться, что с ним все в порядке. Это единственная причина, по которой я здесь. — Что ж, я рад видеть, что хоть кому-то есть до этого дело, но я его врач, и мне отнюдь не легче пытаться достучаться до ребенка, которого, честно говоря, бросили здесь, как животное на обочине дороги. — Мне очень жаль, доктор Файнер. Я не знал, иначе пришел бы раньше. Доктор открыл лежавшую на столе папку: — Он беглец — это очевидно. Мне также кажется очевидным, что у него, возможно, была веская причина сбежать, по крайней мере, судя по отсутствию беспокойства у его родителей, — доктор сделал пометку в папке и захлопнул ее, — возможно, вы не тот человек, у которого следует спрашивать об этом, но он подвергался физическому насилию дома? — Да, я так думаю. — И все же никто не сообщил об этом? — Думаю, он не хотел, чтобы об этом сообщили. Меня затошнило, как будто я был виноват. Я знал, Деб знала, так много людей должны были знать. И все же никто ничего не предпринимал. Мы все были виноваты. — Я думаю, что это, по все видимости, продолжалось в течение некоторого времени, — это было обвинение. — Да. — И это результат того, что никто не хочет «поднимать волну», Мистер Грасси. Никто не хочет кого-то разозлить или посеять раздор в семье. Этот ребенок вполне мог умереть. А теперь мне нужно собрать его из осколков. Знаете, как это меня злит? — Да. Я знаю. Но что мне теперь делать? Чтобы наверстать упущенное? — Ничего, Мистер Грасси. Ничто не может «наверстать упущенное», как вы говорите. Этот ребенок искалечен, возможно, на всю жизнь. И я не имею в виду физически. Он довольно сильный. Он прекрасно восстановился. Фактически оправился от препарата, как только мы смогли оказать ему помощь, все прошло без осложнений. Похоже, он не получил неисправимого вреда. На самом деле я не верю, что он принимал его больше месяца. И он делал инъекции только очень короткое время — это было видно из-за отсутствия старых следов. Возможно, нюхал что-то, но я не думаю, что и это долго продолжалось. Так что он не закоренелый наркоман, и это облегчает мою работу. Или должно было облегчить. Но моя специализация — это психологический ущерб, и я даже не могу начать решать эту проблему. — Почему, доктор? — Ну, чтобы начать кому-то помогать, я должен заставить его поговорить с собой. И, если хотите знать, за то время, что он находится в этом учреждении, он еще никому не сказал ни слова. — Ничего? Вообще? — Нет. Абсолютно. Ничего, — доктор Файнер сверлил меня взглядом, — итак, у меня есть молчаливый пациент. И у меня есть семья, которая, по-видимому, не заинтересована даже в том, чтобы узнать, как поживает их ребенок. А теперь у меня есть вы, кто… могу я быть откровенным? Совсем не похож на родственника? Я правильно говорю? — Да. Да, вы правы. Мой настоящий племянник — лучший друг Брайана. Но моя сестра, мать Майкла, и я знаем Брайана с детства. Он пришел к моей сестре в тот вечер, когда вернулся в город. Он шел туда пешком от автобусной станции по снегу, а это больше трех миль. Заметьте, что он не пошел к себе домой. Моя сестра отправилась в больницу и оставалась с ним до тех пор, пока его родители, наконец, не соизволили появиться. Его мать сказала моей сестре, что ее присутствие не приветствуется, поэтому она не вернулась после. Но звонила каждый день, пока ей не сказали, что его перевезли сюда. Мы понятия не имели, что… я имею в виду, я не могу себе представить, что они могли просто оставить его здесь и не заботиться… — Я тоже не могу, но это так, — доктор несколько мгновений молчал, — вы знаете, что он подвергался… другим физическим издевательствам, пока отсутствовал? — Нет. Я не знал. — Возможно, вы можете себе представить, какого рода, Мистер Грасси. — Я… Я не знаю, что сказать, доктор. Я не знаю, чего вы от меня ждете. — Он вам доверяет? — Прошу прощения? — Я имею в виду, вы тот, кому он мог бы довериться? Как вы думаете, вы можете заставить его говорить с вами? Потому что ни мне, ни нашим психотерапевтам не повезло. Он также не общается ни с другими пациентами, ни с медсестрами, ни с кем из персонала. И с тех пор у него не было посетителей… — Я действительно хочу его видеть, доктор. — Хорошо. (Только веселые, невинные и бессердечные могут летать.) Часть вторая (Он был прелестным мальчиком, одетым в опавшие листья и соки, сочащиеся из деревьев.) Самым ужасным были замки. Каждая дверь, через которую мы проходили, а их было много, должна была быть разблокирована, чтобы впустить нас, а затем снова заблокирована за нами. Наконец мы вошли в большую открытую комнату. В углу работал телевизор и двое мальчишек сидели возле него, смотрели мультики. Обшарпанный диван, стол для пинг-понга, несколько сломанных стульев и книжная полка со старыми журналами довершали обстановку. На сестринском посту мужчина-санитар и медсестра слушали радио и складывали в стопку какие-то карты. Они выпрямились, увидев доктора Файнера, входящего в комнату отдыха. — Добрый день, доктор, — сказала женщина. — Да, здравствуйте. Как поживают туземцы сегодня? — Довольно тихо. Большинство мальчиков прошли курс творческой терапии. — Сделав несколько кошельков? — Наверное, док! — рассмеялся санитар. — А что насчет нашего проблемного ребенка? — Все еще ничего не говорит. Я думаю, у него кататония, — сказала медсестра. — Он не… он замечает все, что здесь происходит. Я просто думаю, что у него нет ничего, что он хотел бы сказать, — предположил мужчина. — Черт побери, мне, наверное, тоже нечего было бы сказать, если бы я сидел здесь взаперти. Я имею в виду — невольно. — А, это мистер Грасси. Он дядя пациента, — доктор Файнер поймал мой взгляд и кивнул, — он постарается заставить его повзаимодействовать с ним сегодня. — Это замечательно. Поскольку у бедного ребенка не было других посетителей… Без обид, я имею в виду, — уточнил дежурный, — хорошо, что хоть кто-то пришел к нему. Наконец-то. — Я живу за городом, и это мой первый шанс приехать сюда. Я знал, что оправдание звучит неубедительно, учитывая обстоятельства. Медсестра хмуро посмотрела на меня, но санитар — плотный блондин, возможно швед или другой тип викингов — слегка улыбнулся мне. — Так я могу его увидеть? Викинг указал на диван. Я не увидел никого другого в комнате, кроме мальчиков у телевизора. Доктор Файнер подошел к дивану, стоявшему в стороне от центра комнаты лицом к дальней стене. Я последовал за ним и заглянул ему через плечо. Брайан лежал на спине, уставившись в потолок. Одна рука лежала у него на лбу, а другая свисала с подушки на пол. Он несколько раз моргнул. Если я и ожидал, что он вдруг вскочит и скажет: «Вик! Я так рад, что кто-то наконец пришел» — я ошибался. Он посмотрел сквозь меня, а потом отвел взгляд на стену. — К тебе посетитель, сынок, — подтолкнул его локтем доктор Файнер. Но он опустил руку на глаза, чтобы не видеть нас. Но доктор был настроен решительно. Он толкнул его сильнее: — Сядь и удели нам внимание. — Может быть, это не очень хорошая идея… — Нет, мистер Грасси, он будет лежать здесь весь день и всю ночь, если мы ему позволим. Он взял его за свисающую руку и стащил с дивана на пол. Он упал на пол с громким стуком, и я услышал, как он ахнул. — Это было необходимо, доктор? — Абсолютно, — доктор Файнер отступил назад, скрестив руки на груди. Я наклонился и приблизил свое лицо к его: — Брайан, все в порядке. Пойдем со мной. Я не заставлю тебя говорить, если ты не хочешь, — я помог ему подняться на ноги, схватив его за левое запястье. Оно казалось тонким и худым, как у девушки. — Почему бы вам не посидеть в комнате отдыха — вон там. Тогда вы сможете немного уединиться. Доктор провел нас мимо поста медсестер в маленькую комнату со столом и несколькими стульями, придвинутыми к нему. На угловом столике стоял маленький телевизор, а напротив микроволновая печь и холодильник в углу. К одной стене была приклеена скотчем гравюра Моне «Водяные лилии», а на другой висела доска объявлений. Доктор Файнер наполовину направлял, наполовину толкал Брайана к креслу. Я сел на стул по другую сторону стола. — Ладно, оставлю вас поболтать. Закончите и увидимся на выходе, Мистер Грасси. И он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Так мы и сидели. Я слышал, как мои наручные часы отсчитывают секунды. Моя первая мысль была о том, что, несмотря на все, через что он прошел, и на все, что я слышал от Деб и Майкла, он все-таки выглядел не так уж плохо. Правда волосы были подстрижены каким-то неудачным образом, вероятно, в больнице, и он был одет в какие-то странные зеленые спортивные штаны, футболку, которая была слишком большой, и грязные белые носки без обуви. Лицо было худым, но в остальном ничем не примечательным. Его длинные тощие руки, которые, как я предполагаю, были сильно изранены, выглядели немного красными, но не покрытыми струпьями или шрамами. Руки лежали на столе, и он был очень спокоен. — Я проделал весь этот путь из Кливленда, чтобы увидеть тебя, Брайан. Я сказал, что ты не обязан со мной разговаривать, но хотел бы, чтобы ты поговорил. Он просто смотрел на свои руки. — Деб хотела приехать, но она боялась, что будет слишком эмоциональной, а она знает, как ты ненавидишь, когда люди становятся очень эмоциональными. Потому что ты всегда такой спокойный и решительный, верно? Ничего. А с чего бы мне предполагать, что он вдруг сделает для меня что-то такое, что профессионалы пытались заставить его сделать в течение нескольких недель? Поэтому я попробовал другую тактику. — Я вижу, что твоих гребаных родителей здесь не было. Хорошо! Я уверен, что они — последние люди, которых ты хотел бы видеть, — он моргнул пару раз, — хочешь жвачки? Я знал, что он обожает сочные фрукты, как и я сам. Я взял пачку из кармана брюк и вытащил две пластинки. Я развернул одну и положил ее в рот, а другую положил перед ним, рядом с его руками. Он посмотрел на нее и почти незаметно облизнул губы. Его пальцы двинулись немного вперед, пока он не положил руку на пластинку. — Хочешь, я тебе ее разверну? Я имею в виду, если ты не можешь? А потом он посмотрел мне прямо в глаза. Схватил жвачку, развернул ее и сунул в рот. Он смотрел на меня и жевал. — Вот, — сказал я, — возьми всю пачку, — я положил ее на стол. Он поколебался, потом взял пачку и сунул в карман спортивных штанов, — я принес тебе кое-что еще, — я открыл пластиковый пакет, который принес с собой, — немного канноли. Деб и я сделали их вчера вечером. Но не ешь их все сразу, а то заболеешь, ладно? И пару книг в мягкой обложке — Дебби подумала, что тебе здесь, наверное, скучно. Там есть Стивен Кинг и другие детективные романы, и Курт Воннегут, кажется, это одна из моих старых книг Деб явно наводила порядок в подвале. Он посмотрел на книги, потом на меня. По крайней мере, у нас был хоть какой-то контакт и, вопреки предположениям медсестры, он был далек от кататонии — прекрасно понимал, что происходит. Он просто сопротивлялся. Сопротивлялся этому месту. Сопротивлялся врачам. Сопротивлялся всему миру, наверное. И я его нисколько не винил. — О, и Майкл прислал вот это, — я полез в сумку и вытащил небольшую стопку комиксов, — он сказал, что выбрал их специально для тебя. Там есть Бэтмен и Супермен и… что это? Невероятный Халк. И три капитана Астро. Он хотел, чтобы они были у тебя. Разложил комиксы на столе веером, чтобы он их увидел. Я хотел, чтобы он знал, что кто-то и Майкл, в частности, думали о нем, даже если его родители не думали. Он взял один из комиксов «Капитан Астро» и открыл. Я никогда до конца не пойму зацикленность Майкла на комиксах — даже в детстве комиксы мне не нравились! — но Брайан, похоже, понимал, хотя и не разделял этого. Он сел и пролистал страницы, потом еще раз. Мне показалось, что я потерял его, но было уже поздно, и я чувствовал, что он, по крайней мере, признает мое присутствие. Это казалось очень важным. Я встал и надел пальто. — Я собираюсь вернуться завтра. Может быть, принесу тебе еще жвачки. И спрошу доктора могу ли взять с собой Майкла. Уверен, что правила можно немного изменить, он так отчаянно хочет тебя видеть. И может принести тебе еще комиксов, хорошо? — я направился к двери. — Может быть, ты скажешь мне, что еще я могу тебе принести? Если ты что-нибудь хочешь… Я уже почти вышел за дверь, когда услышал его голос: — Вик, подожди! Я обернулся, стараясь говорить как можно более обыденно: — Что, Брайан? — Не надо! Я серьезно — не надо! — его голос звучал тихо и сухо от недостатка использования. — Что не надо? — Не приводи сюда Майкла! Никогда. Мне все равно, что он хочет приехать. Не бери его с собой сюда! Я снова сел и наклонился к нему через стол: — Почему нет, милый? Он так хочет тебя видеть, что плохого? — Не хочу, чтобы он видел меня здесь. Не хочу, чтобы кто-нибудь вообще видел меня здесь, но особенно он! Он не сможет этого вынести, — он судорожно жевал жвачку, — я хочу сказать, что я не смогу этого вынести. А потом начались слезы. Я пошел на сестринский пост и попросил у женщины салфетки. Она подняла на меня свои подведенные карандашом брови. — И можно нам воды или еще чего-нибудь? — Как насчет сока? Апельсиновый сок? — Ах, сударыня, если бы я принес бутылку водки, мы могли бы сделать отвертку! Может быть, завтра? Она улыбнулась: — Не думаю, что доктор Файнер это одобрит. Все время, пока болтал с медсестрой, я продолжал думать, куда, черт возьми, подевался мой Викинг? (Мальчики на острове, конечно, различаются по количеству… когда им кажется, что они растут, а это против правил, Питер их прореживает.) Я отнес стакан апельсинового сока и салфетки обратно в комнату отдыха. Брайан просматривал страницы одного из комиксов, присланных Майклом, и, если не считать плохой прически и больничной одежды, он выглядел почти нормально. Но эта нормальность съедала меня, ведь я знал что за ней скрывается. — Вот. Жаль, что это не что-то лучшее. — Спасибо. Это здорово, — он выпил сок, как будто это был хороший скотч. Я положил салфетки на стол: — Итак… ты собираешься поговорить с доктором или продолжишь молча лечить его? — он опустил взгляд на стол. — Он действительно хороший парень, Брайан. Действительно. И очень беспокоится о тебе. Так он мне и сказал. И он зол на твоих родителей за то, что не навещали тебя здесь. — Ты прав, Вик. Я не хочу, чтобы они приходили сюда и отчитывали меня. Задавали… задавали мне вопросы, на которые я никогда не отвечу, несмотря ни на что… Но доктор Файнер… по крайней мере, он ведет себя так, будто я ни в чем не виноват. По крайней мере, он не будет молиться, чтобы все это исчезло, как моя мать. Или выбивать из меня, как мой старик… — Никто этого не хочет, Брайан. — Да, конечно. Но то, что ты хочешь, и то, что ты получаешь — это две разные вещи, чувак. Две разные вещи, — он взял пару салфеток и тихонько высморкался, — знаешь, не все ко мне относились дерьмово… там. Кое-кто… помог мне. — Кто это? — Просто парень, — он скомкал салфетку и огляделся в поисках мусорной корзины. Увидев ее рядом с дверью, он бросил туда салфетку, — студент какого-то Университета в городе. Он снимал нас — группу детей, ну, знаешь, для своего проекта. Какое-то время он мне помогал. — Это был клиент? — пристально посмотрел на него. Я хотел, чтобы он понял, что я знаю счет, но мне все равно. Я не был там, чтобы судить его, и доктор Файнер тоже. Мысль о том, что я, Вик Грасси, осуждаю кого-то в таких делах, была довольно смехотворной. — Нет! Ну… нет. Он давал мне деньги, покупал всякую всячину. Но это было только после… после того, как я остановился у него. Ну, знаешь, чтобы уйти от другого. Но это не сработало. — Этот парень вышвырнул тебя вон? — Черт, нет! Он никогда бы меня не выгнал! Я должен был уйти. У меня кончилась… дурь. И он пошел и купил мне ее. Это было неправильно. За это его могли арестовать или убить! — он взял еще один платок и крепко сжал его. — Вот я и ушел. Вот тогда-то Стэн… он был как босс, дилер, к тому же… Стэн снова меня поймал… и оттрахал до чертиков. До этого момента у меня все было в порядке. — В порядке? Неужели? — Достаточно хорошо. — Этот друг… он знает, что с тобой случилось? — Нет, я так не думаю. — Может быть, ты хочешь с ним связаться? Скажи ему, что с тобой все в порядке, — я наблюдал, как меняется его лицо, борясь с мыслями, — он, должно быть, искал тебя. Возможно, он все еще ищет. — Стэн сказал, что он приходил, но он сказал ему, что меня нет. Что я умер — или мог бы умереть. Стэн решил посадить меня на «короткий поводок» — так он это называл. Короткий поводок, — он многозначительно рассмеялся. — В смысле? — Он уколол меня. Я только… только нюхал до тех пор. Он решил, что если мне будет нужна доза, то он мне понадобится еще больше. Но это было только в конце. Вот тогда я понял, что мне нужно убираться оттуда к чертовой матери. Даже если это означало возвращение в Питтс. Стэн держал меня взаперти, потому что боялся, что я сбегу! Ха! Но в конце концов ему понадобились деньги, и он отправил меня. Обычно к другим наркоманам или извращенцам, о которых знал, он не давал мне ходить. Поэтому было трудно украсть какие-либо дополнительные деньги или что-то, что я мог бы продать. Я содрогнулся, пытаясь представить себе человека, который сделал это, а затем и другого человека, который пытался помочь. — Р… студент… он купил мне часы. Мне удалось получить за них немного наличных. И в конце концов Стэн отпустил меня в город одного. Трое парней в отеле в центре города. Один из них был наркоманом, приятелем Стэна, а другие были «туристами» — два англичанина, желающих исследовать Нью-Йоркскую низменную жизнь. Наверное, я был частью низменной жизни, — он потер руки вверх и вниз, словно все еще ощущая в них боль, — они были не так уж плохи… слишком обдолбаны, чтобы быть такими уж отвратительными. Ты знаешь, это правда, что нужно боятся трезвых, а не пьяниц или наркоманов. Они довольно быстро отключились. Я схватил деньги и кое-что из их вещей. Я имею в виду наркотики, которые они оставили. И зажигалку, и дорожные часы, и еще пару мелочей… — он с вызовом посмотрел на меня, — я не горжусь этим, я не вор. Но мне пришлось это сделать. Я пошел в портовую администрацию и купил билет на деньги от Р… от часов моего друга. Потом поехал в Ист-Виллидж, где меня не знали, и купил столько наркоты, на сколько хватило денег, и обменял зажигалку и другие вещи на нее. Много мне не дали, но этого было достаточно, чтобы добраться до Питтсбурга. Так что к тому времени, как я добрался до дома Дебби, дела у меня шли неважно. — Но сейчас у тебя все в порядке, — сказал я, пытаясь придать хороший оборот ужасному маленькому рассказу, который он только что поведал. — Да. Теперь все в порядке, — он отпил еще немного сока, — теперь он, наверное, думает, что я мертв. Может быть, так оно и есть, так даже лучше… — Твой друг? — он молча кивнул. — Он все еще может гадать, пытаясь найти тебя. Он мог быть в бешенстве… — Не надо мелодрамы, Вик, пожалуйста. Наверное, он вздохнул с облегчением. Он должен чувствовать облегчение. Прошло уже несколько недель, и он, наверное, совсем забыл обо мне. — Я очень сомневаюсь в этом, дорогой. Думаю, что тебя действительно трудно забыть, — я протянул руку и погладил его по щеке. — Ну, Вик. Теперь я знаю секрет твоего успеха! Ты такой милый собеседник. И такой милый лгун. Трудно забыть — какая строчка… — но затем его улыбка исчезла, — особенно если учесть, что мои собственные родители без труда меня забыли. Я почувствовал, как внутри у меня все сжалось. — Брайан, как звали твоего друга? Ты говоришь, он был студентом колледжа? — Да, но гораздо старше. Он жил в обычной квартире, а не в общежитии. Хорошее место. У него есть компьютер. — Он аспирант? В каком университете? — Не скажу. Я знаю, ты думаешь, что это очень мило — попытаться найти его и все такое, но я не хочу его видеть, и чтобы он знал, где я нахожусь. Я не… он может прийти сюда и попытаться увидеться со мной. И я не хочу, чтобы он это делал! — Но почему нет? Похоже, он заботился о тебе. О том, что с тобой случилось. — Вот поэтому, — тихо сказал он, — ему было не все равно, и с ним чуть не случилось что-то плохое. Он тратил на меня свои деньги. А потом покупал наркотики для меня. А потом он сказал… что любит меня! Это неправильно! — он повысил голос. — Вот так все и начинается, Вик. Следующее, что он будет делать — это принимать со мной дурь — так оно и бывает. — Но сейчас ты уже их не принимаешь. Какой от этого будет вред? — Разве ты не понимаешь? С каждым, кто заботится обо мне, кто любит меня, случаются плохие вещи! Вещи, которые я не могу контролировать! То, что не могу остановить! Вот почему мои родители ненавидят меня, это точно! — он посмотрел на свои руки, разрывая салфетки на мелкие кусочки, — вот почему я хочу, чтобы ты держал Майкла подальше… не хочу, чтобы его жизнь тоже была разрушена. — Брайан, ты когда-нибудь слышал термин «королева драмы»? — Нет. — Что ж, это очень хорошо тебя характеризует. Да, с тобой случились какие-то неприятности, и все это должно казаться запредельным, твой контроль и все такое. Но, поверьте мне, судьба, или фортуна, или что-то еще не достанет тебя. Это и есть быть королевой драмы. Вселенная не обращает внимания на твои проблемы, милый. И никто не будет наказан за то, что заботился о тебе, даже если это может показаться таковым в данный момент. Боже мой, каково это — быть шестнадцатилетним в таком месте и думать, что ты уже обречен? Бедный ребенок. Я не знал, смеяться или плакать. — Ты не понимаешь, Вик. Ты просто не понимаешь. — Я понимаю, малыш. Это только так выглядит. Тебе просто придется довериться мне. (Не могло быть более прекрасного зрелища, но никто не видел его, кроме странного мальчика, который смотрел в окно. Он испытывал неисчислимые восторги, которых другие дети никогда не узнают; но он смотрел в окно на ту единственную радость, от которой он должен быть навсегда отрезан.) Часть третья (Через некоторое время он заснул, и каким-то неуверенным в себе феям пришлось перелезть через него, возвращаясь домой с оргии.) На выходе я перекинулся парой слов с доктором Файнером. Он пожал мне руку и, казалось, обрадовался, когда я сказал, что вернусь завтра. — Возможно, теперь я смогу немного продвинуться с мальчиком. Чем скорее смогу заставить его говорить и хотя бы вести себя нормально, тем скорее смогу вытащить его из этого места. Я боялся задать важнейший вопрос, нависший над всеми нами: так куда же он пойдет, когда выберется отсюда? Вернется к родителям, которые уже отвергли его? В приемную семью? В другое учреждение? Разумеется, я не упомянул о «друге» Брайана в Нью-Йорке. Уверен, что доктор Файнер не будет рассматривать взрослого любовника как возможную альтернативу для проблемного подростка. Но, очевидно, я смотрел на это с совершенно другой точки зрения. Когда вышел из здания, мой Викинг курил, прислонившись к машине. — Хочешь пойти выпить? Интересно, а как он думает? Рик — он оказался скорее немцем и поляком, чем Викингом, но это не имело значения — работал санитаром, пока учился на физиотерапевта. Это была область, к которой у него был врожденный талант. — Многие из этих детей просто немного сбиты с толку, или они облажались так или иначе, и их родители не могут справиться с этим. Но ваш племянник… кто-то сильно испортил ему жизнь. Любой, кто так поступил бы с ребенком — больной ублюдок, вот что я тебе скажу. — Мне больно думать об этом. — Так что там у него с родителями? Я имею в виду, сколько у них детей, что они могут позволить себе бросить этого в кучу дерьма? — Только двое. Дочь на пару лет старше. Я думаю, что они верят, что если проигнорируют ситуацию, то она исчезнет сама собой. — Ты имеешь в виду, что этот ребенок мог уйти навсегда? Странно. Действительно странно. — Отец… он один из тех типов Джекилла и Хайда: отличный парень в толпе, на вечеринке, очаровывает ангельскими крылышками. Уверен, что его приятели в Юнион-холле думают, что его дерьмо не воняет. Но дома… — Пьяница? — Определенно. И скандалист. Из тех, кто приберегает свой лучший удар для жены и детей. Теперь, когда Брайан почти мужчина, он принимает большую часть этого — черт, он уже более мужчина, чем его отец когда-либо будет… может быть, поэтому и получает… — Черт побери, это же хреново. Рик закурил еще одну сигарету и передал ее мне. У него была крошечная квартирка, но кровать определенно была достаточно большой. Я вернулся домой как раз в тот момент, когда Деб собиралась подавать ужин. — А я все гадала, куда ты запропастился, — она жестом пригласила меня на кухню, — Майкл! Не мог бы ты вынести мусор, а потом помыться? Я услышал, как он что-то крикнул сверху. — Ну, ты видел его? Я не хотела ничего говорить в присутствии Майкла. — Да, я видел его. Поговорил с ним. Отдал ему книги и пирожные. Доктор сказал, что я могу прийти завтра и поговорить с ним еще, — я замолчал, не зная, как много ей рассказать, — он неплохо выглядит. Худой, но это поправимо. Регулярная диета из макарон должна сделать свое дело. Деб посмотрела на меня с надеждой: — Это замечательно. Они ничего не говорили о том, когда он сможет оттуда выбраться? — Ну, помогло бы, если бы его родители проявили интерес, например, показали, что ему есть куда пойти, когда его выпустят. — Они что, заноза в заднице? — Док не знает, потому что они не приходили к нему и не связывались с ним или с кем-либо из персонала с тех пор, как бросили его там. Выражение лица Деб сказало все: — Ну, тогда он идет сюда! Что я должна сделать? Какие бумаги подписать? — Дебби, все не так просто. У вас с ним нет никаких родственных отношений, и у него есть два совершенно нормальных родителя… — Ага. Конечно! — Да, я согласен. Но это то, что законно, а не то, что правильно, давай посмотрим правде в глаза. Майкл спустился по лестнице и собрал мусор, закончив наш разговор. Тем не менее, я не мог перестать думать о том, что сказала Деб: парень должен был куда-то пойти, и не похоже, что его собственный дом будет вариантом. После ужина Майкл поплелся наверх делать уроки, или, скорее, бороться с ними. Я последовал за ним и закрыл за собой дверь: — Как дела, Майки? Он сидел на кровати, скрестив ноги, перед ним лежал открытый учебник: — Все то же самое. Я просто отключаюсь. — Ты знаешь, что сегодня я видел Брайана? Его лицо претерпело множество изменений, прежде чем на нем появилось выражение мягкого безразличия: — Как у него дела? — А ты как думаешь? Майкл прикусил губу и моргнул: — Держу пари, довольно плохо, — тихо сказал он. — Да, но ему становится лучше. Я отдал ему комиксы. — В самом деле? Правда? Я выбрал те, где герой находится в очень трудном положении, и это кажется безнадежным, но тогда они используют свои сверхспособности, чтобы победить все силы зла и надрать им задницы! — он улыбнулся. — Я думал, что это будет, ну знаешь, что-то вроде вдохновения. Когда я их читаю, мне хочется продолжать что-то делать… даже если я думаю, что и продолжать в общем-то нечего… — Но, Майкл, у тебя же всегда есть мама. И я тоже, даже если не всегда рядом, — я потянулся и взял его за руку. Видел, что ему было немного неловко от моих прикосновений, но хотел сделать замечание, — ты не можешь бояться быть рядом с теми, кого любишь — я не боюсь быть рядом с тобой, что бы ни думали некоторые люди. Нет ничего недостойного мужчины в том, чтобы заботиться о своей маме… или обо мне… или о ком-то еще. Нет ничего особенного в том, чтобы показывать свои эмоции, хорошие или плохие. И нет ничего плохого в том, чтобы иногда бояться. — Я не могу себе представить, чтобы капитан Астро или Супермен позволяли всему происходить так, как это позволяю я. Или, как их мамам всегда приходится сражаться за них. Или их дядям… или… — Их лучшему другу? Не так ли? — Иногда. — Я знаю, что Брайан всегда заботился о тебе, и я имею в виду не только домашнее задание. О многих вещах. Ты понимаешь, о чем я говорю? Майкл? — Вроде того, — прошептал он. — Жизнь не всегда легка для таких парней, как ты. Совсем не простА. Даже для мужчины это нелегко, если уж на то пошло. Но трудно смотреть правде в глаза в одиночку, особенно когда люди, которым должно быть не все равно, что с тобой происходит, отворачиваются. — Но ни ты, ни мама никогда бы так не поступили… — Я говорю не о нас, Майкл. Или о тебе. — Я понимаю, что ты имеешь в виду, — Майкл закрыл учебник и посмотрел на меня. — Ты должен провести там какое-то время, чтобы понять. Это как будто… как будто никто никогда не говорит, что имеет в виду. И всегда что-то происходит под всем этим. Как будто что-то вот-вот взорвется, и ты попадешь под удар. Поэтому каждый раз, когда ты уклоняешься от этого, тебе кажется, что ты спасаешься от какой-то войны. И ты оглядываешься назад — и все спокойно. Пока не увидишь все их лица, — Майкл сжал мою руку, — ты ведь понимаешь, что теперь тебе придется заботиться о нем, не так ли? Если не хочешь, чтобы он потерялся в этой «войне»? — Но я не могу! Я не могу так сопротивляться! У меня нет сил. И я тоже боюсь. — Но ты сильный. Сильнее, чем думаешь. И он будет нуждаться в тебе, потому что его родители не собираются заботиться о нем, — я остановился, не зная, как много могу ему сказать, — они оставили его одного, Майкл. И похоже, что так будет продолжаться и в будущем. Он будет нуждаться в тебе — в нас — если хочет выжить. Я даже не знаю, куда он пойдет после того, как выйдет из больницы. — Разве он не может приехать сюда? Его родителям все равно! — Твоя мать уже предлагала, но, возможно, это не разрешат. Возможно, ему придется уехать… куда-то далеко. Я не знаю. — Мы ведь можем что-нибудь придумать, правда, дядя Вик? Мы должны это сделать! — Супергерои спешат на помощь? — Нет, просто друзья. В тот вечер я засиделся допоздна, курил и пытался собраться с мыслями. Мои мысли то и дело возвращались к Рику, моему белокурому Викингу, и вдруг я вспомнил о другом блондине — старом друге из далекого прошлого. Да, было уже поздно, но я встал и позвонил. (О нем рассказывали странные истории, например, что, когда дети умирали, он уходил с ними, чтобы они не испугались.) *** (Когда дамы приходили ко мне во сне, я говорил: «Милая мама, милая мама», но когда она наконец пришла, я застрелил ее.) — Миссис Кинни? — Да? — Меня зовут Виктор Грасси, а это отец Тим Рейли. — Святой отец, входите! Женщина посмотрела прямо сквозь меня на воротник Тима, и мы оказались в дверях дома раздоров. — Миссис Кинни, мы здесь по поводу вашего сына, Брайана. Я старался говорить как можно официальнее. Если она думала, что я имею какое-то отношение к больнице, а мне не нужно было ничего уточнять — разве это ложь? Но я точно знал, что если она примет меня за педика-брата Дебби Новотны, то через две минуты я буду лежать на заднице на лужайке перед домом. — Да, — сказал Тим, — здесь, в городе, я веду интернатную программу для мальчиков. Некоторые из них — беглецы, у некоторых были какие-то мелкие неприятности с законом… — я поймал его взгляд: полегче, Тим, не дави на этот угол слишком сильно, — как бы то ни было, я слышал, что ваш сын учится в Кенсингтонско-Уэльском центре, и решил, что он будет хорошим кандидатом для моей программы. Она нахмурилась. Этот холодный взгляд пронзил меня насквозь: — С чего вы взяли, святой отец, что моего сына можно как-то спасти? Я так не думаю, и мой муж тоже. — Миссис Кинни, каждый достоин спасения. Это моя работа, — улыбнулся он. Должен признать, у Тима была убийственная улыбка. Даже эта женщина должна была поддаться ей. — Я заглянул в его личное дело и обнаружил, что ваш сын отличник, никогда не имел проблем с законом, похоже, не употреблял наркотики, и о нем хорошо отзываются его учителя и врачи в центре, — Тим немного искажал факты, но это было для благого дела, — как я уже сказал, он отличный кандидат. Как только он будет готов к выписке, я хотел бы, чтобы он приехал и остался до конца учебного года и на лето. Если он проявит хорошее отношение и продолжит учиться, то он должен быть готов вернуться в свою обычную школу и закончить выпускной год со своим классом. На лице миссис Кинни отразилось сомнение. — Я уже говорил с доктором Файнером, его лечащим врачом, и он считает, что это хорошая идея, если вы с его отцом согласитесь, — Тим искоса посмотрел на меня, — конечно, тот факт, что он происходит из такой хорошей и видной католической семьи, говорит в его пользу. Таким образом, я знаю, что у него был солидный опыт и духовная подготовка, которые ему понадобятся, чтобы преуспеть в доме Святого Лаврентия. Я вижу, что он получил это здесь. Наконец она улыбнулась. Это была натянутая улыбка, но все же улыбка: — Может быть, вы покажете мне какой-нибудь материал об этом месте, святой отец? — Конечно, моя дорогая леди… (Не подходите, леди, никто не поймает меня и не сделает взрослым.) *** (Птицы улетели.) — Но я не хочу идти ни в какую гребаную католическую тюрьму, которую выбрали для меня мои родители. Я лучше останусь здесь, в Кукушкином гнезде. — Брайан, мы заключили эту сделку, чтобы вытащить тебя отсюда, так что не облажайся! Это не тюрьма, а просто дом, где люди живут группой. Ни замков, ни решеток. Но ты должен продолжать свои занятия — твои учителя предоставят материал — и ты должен продолжать идти вперед и расти. Он надулся на меня. На самом деле это было довольно соблазнительное надувание губ, но это уже другая история. — Я сойду с ума, когда мне в лицо будут день и ночь смотреть эти святые лицемеры. — Все совсем не так. Отец Тим совсем не такой. Я знаю его с тех пор, как мы вместе учились в начальной школе. Его младший брат умер от передозировки, когда ему было всего пятнадцать лет, и Тим посвятил себя помощи детям с подобными проблемами. Брайан пожал плечами: — И какая у меня альтернатива? Остаться здесь? — Или поехать домой, — он скорчил гримасу, — все будет хорошо, обещаю. И после того, как ты там себя зарекомендуешь, ты можешь поехать домой на выходные или к Деб, если захочешь. Я уже все уладил с Тимом. Он, э-э, познакомился с твоими родителями и понимает ситуацию, — он снова скорчил гримасу, — Брайан, он на твоей стороне. Я клянусь. Как он мог не встать на твою сторону после встречи с ними? *** (Итак, хулиганы, — сказал он бодро, — шестеро из вас ходят по доске сегодня вечером, но у меня есть место для двух юнгеров. Кто из вас это будет?) Мы с Тимом обговорили все детали с доктором Файнером, который был более чем счастлив избавиться от своего разочаровывающего молодого пациента. Хотя теперь он разговаривал и общался (так сообщил мне Рик), он также спровоцировал забастовку из-за плохой еды и условий в комнате отдыха, где телевизор без кабеля и стол для пинг-понга с ракетками, но без мячей. Мне пора было возвращаться на работу в Кливленд, но я был уверен, что у Брайана все наладится. Он даже согласился позволить Майклу прийти с отцом Тимом, когда тот забирал его из Центра. Казалось, он больше не боялся, что одним своим присутствием разрушит жизнь своего друга. Я зашел сказать об этом незадолго до возвращения в Огайо. — Вик… — Гм? — Я знаю, что Майкл знает об этом… наркотики и все такое, но… он не должен знать о других вещах? Потому что я не хочу, чтобы он думал об этом… Знаешь, чтобы этот мой образ был у него в голове, даже если это правда. — А что еще за другие вещи? — сказал я, улыбаясь. — Даже не понимаю, о чем ты говоришь. Нет никаких других «вещей», не так ли? — Нет. Ничего, — теперь он улыбнулся, — спасибо. — Но я не думаю, что ты можешь что-то сделать, чтобы изменить его представление о тебе, и ты это знаешь. — Знаю, — сказал он своим тихим голосом, — но есть еще одна вещь, о которой я тоже беспокоюсь. Еще одна вещь, которая заставляет меня всерьез задуматься, не сошел ли я с ума. Я много думал об этом здесь, но никак не мог поговорить с Доктором Файнером об этом… потому что это… ну, может быть, ты поймешь, Вик, потому что… — Потому что я тоже педик? — Да, я полагаю, — он пнул ногой ножку стола в комнате отдыха, где мы сидели в последний раз, — просто, когда я был в Нью-Йорке и все это происходило — он все время пытался заставить меня признать, что я был «травмирован» моим «испытанием» со всеми клиентами и всем остальным. И он продолжал это повторять. Но проблема в том, что я не чувствую себя таким уж травмированным. Я имею в виду, — он наклонился ко мне поближе, — если бы я не нуждался в деньгах, то, вероятно, сделал бы это с большинством из них бесплатно. Даже с некоторыми из самых страшных парней. И я знаю, что это делает меня каким-то уродом. Каким-то больным уродом… — Брайан, все это делает тебя геем. Не уродом, а очень сексуальным и очень возбужденным парнем. И я говорю это как один из них. — В самом деле? — он выглядел неуверенным. — Я имею в виду, даже здесь я… чувствую, что хочу делать… эти вещи. Ты понимаешь, что я имею в виду? — Кто здесь горячий? — Ну, Рик, блондин-санитар. — Ха! Я уже сделал его! Он пристально посмотрел на меня: — Ни хрена себе! — Ни хрена себе. Я сделал это в первый же день, когда пришел навестить тебя. И что ты об этом думаешь? — Я думаю, ты бы преуспел, выполняя мою работу в Нью-Йорке, вот что. — Дорогой, я уже был там и, вероятно, буду снова, если найду там другую работу. Я имею в виду работу в пищевой промышленности, конечно. — Конечно, — он посмотрел вдаль, — думаю, я больше не могу бояться. Быть тем, кто я есть, и тем, кем я должен быть. Но это трудно. Все еще очень тяжело. — Но ведь ты не один. Всегда помни об этом. И тогда тебе не будет тяжело. (…и так будет продолжаться до тех пор, пока дети веселы, невинны и бессердечны.) *Уточнение: «Пи́тер и Ве́нди» (также «Питер Пэн и Венди» или просто «Питер Пэн») — сказочная повесть Джеймса Барри, одно из наиболее известных произведений о Питере Пэне — мальчике, который сбежал из дома вскоре после рождения и не хотел становиться взрослым. Повесть была опубликована в 1911 году и с тех пор стала английской, а затем и мировой детской классикой. Сюжет повести восходит к пьесе «Питер Пэн, или Мальчик, который не хотел расти», поставленной в Лондоне в 1904 году. **Канноли — традиционный сицилийский десерт, представляющий собой вафельную хрустящую трубочку, наполненную начинкой из сыра рикотты с добавлением различных сиропов