Квир-теории

Глава пятая ДВЕ ДЕВЫ Краткое содержание: Однажды вечером в декабре 2001 года Джастин возвращается с кинофестиваля, чтобы рассказать Брайану о том, что он видел. Примечание автора: Действия этой главы происходят одновременно с действиями третьей главы «Квир теорий». Брайан Единственная из моих родственников, которую я когда-либо мог переварить, была моя бабушка по отцовской линии. Меня назвали в честь ее старика, поэтому она всегда говорила, что я ее любимец. Приятно быть чьим-то любимцем, когда ты ребенок, даже если это сумасшедшая старуха. Ну, она всегда утверждала, что может видеть то, что никто другой видеть не может, и что знает кое-что о будущем, о судьбе. «Ты слышишь, Брайан? Это ветер свистит на кладбище. Что-то мощное должно произойти, попомни мои слова». Дверь скользнула в сторону, и в комнату ураганом ворвался Джастин: — Брайан! Брайан! — Я здесь. Я разложил на обеденном столе несколько корректурных листов* и пытался разобраться (?!) в том, что Боб и Брэд собрали вместе. Мои мысли были сосредоточены на текущей задаче, и я не очень внимательно слушал то, что бормотал Джастин. Наконец, я поднял глаза: — Ты тараторишь. Почему бы тебе просто не притормозить и не начать все сначала? Вот, — я отодвинул один из стульев, — садись. А теперь, какого хрена ты несешь? — Я пошел с Джеем… Неприятности уже начались. — Не думаю, что мне нравится этот парень. Что он тебе сделал? — Ничего! Совсем ничего! Он учится в классе профессора Брукнера — ну, ты знаешь, парень Майкла? — Да, конечно. Я знаю его. Да, я знал его… — Вот! — он сунул мне в руку листок бумаги. Брошюра. И к тому же довольно плохо спроектированная. Розовый Pepto-Bismоl** и лавандовый Liberace***. Настоящий оригинал. — Ну. Кинофестиваль «Гомо/Лесби/Транс/Что Угодно». Ну и что? — я бросил брошюру на стол. — Мы ходили на этот фильм, — он открыл брошюру и указал на строчку, — автор Рон Розенблюм, — он замолчал и внимательно посмотрел мне в лицо. — Это должно что-то значить для меня? — Мы брали напрокат пару его фильмов. Помнишь? Про парня, который играет на пианино в баре? А тот, что про собачника? Я смутно припоминал некоторые видеозаписи в этом направлении. В них не так много секса, зато много скучной гетеростилизованной «романтики», направленной на педиков. Другими словами, чушь собачья. — Итак, что же ты видел? У тебя есть гей-Почта****? Джастин внезапно замер. Он изучал меня так пристально, что мурашки побежали по коже. Я отступил назад и отошел от него. — Брайан. Чем ты занимался, когда тебе было шестнадцать? Семнадцать? — его голос звучал странно напряженно. — Чем я занимался? Дай-ка подумать… о, да! Курил травку. Немного играл на гитаре. Делал домашнюю работу Майки. Пытался взорвать школу. Все как обычно. А как ты думаешь, чем я занимался, когда мне было шестнадцать? — Нет, Брайан, — его голос был ровным, но далеким, как будто он говорил из-под земли. Мне стало не по себе, — что ты делал в Нью-Йорке? Примерно в 1988 году? Где-то зимой? Я снова отступил от него. И еще раз: — О чем, черт возьми, ты говоришь? Он взял брошюру и подтолкнул ее ко мне: — Потому что тот фильм, который я видел, был не роман, не комедия, не «у тебя гейская почта» и не что-то в этом роде. Это было реально. Документальный фильм… Я повернулся и пошел прочь. Но передо мной была только стена. Я огляделся, ища, куда бы еще пойти. — Этот фильм. Тот, который я видел сегодня… — голос Джастина был на грани истерики и вот-вот должен был сорваться, — ты должен знать, о чем я говорю, Брайан! Не притворяйся, что не знаешь! — Это невозможно… Это блядски невозможно! — я услышал собственный крик. — Нет никакой пленки! Не может быть никакого фильма! Это было… слишком давно… — Ну, тогда мне все это приснилось, Брайан! И Джею, должно быть, тоже это приснилось. И всей публике — всем им, должно быть, показалось, что они видят тебя! Потому что именно это я и видел, Брайан! Тебя! — Это невозможно… — Не говори этого! Я был там и видел это — сегодня! Я не мог в это поверить, но это была правда! Теперь он действительно впал в истерику, бормоча и качая головой. Я попытался схватить его, но он отпрянул, плача. — Прекрати это. Пожалуйста. Просто прекрати! Я поймал его и крепко прижал к себе. Но он не мог сдержаться и судорожно глотал воздух. И я чувствовал, как во мне поднимается паника, от необходимости встретиться с ним взглядом. Забрал у него брошюру и раскрыл ее: «Ретроспектива фильмов Рона Розенблюма». Рон. Я совершенно застыл. «Презентация: восстановленный фильм «Красная рубашка», отмеченный наградами документального фильма об уличной гей-культуре в восьмидесятых годах. Смотрите этот основополагающий фильм впервые полностью и в восстановленном виде до его выхода на DVD с комментариями режиссера. Два показа.» — Блядь. Блядь! Буря Джастина миновала, и он сел на стул, тихо шмыгая носом и положив локти на стол: — Я сидел в кинотеатре, в темноте, и мне действительно казалось, что все это мне снится. Я имею в виду, не было повода не сомневаться! Но сомнений тоже не было, особенно по мере того, как все продолжалось и продолжалось. Джей продолжал поворачиваться ко мне, как будто ожидая объяснений. Он видел тебя несколько раз в «Вавилоне», и я вроде как познакомил тебя с ним, но, как обычно, ты его отшил. Но он знал, что это ты. Я притворился, что все в порядке, но мое сердце… оно билось все быстрее и быстрее — я был уверен, что все, кто там сидел, слышали его, — он закрыл лицо руками, — и фильм был таким… таким ужасным: прекрасным и ужасающим одновременно, — он посмотрел на меня снизу вверх, — я хотел выбежать за дверь, но не мог оторвать от него глаз. Не мог остановиться… Почему ты меня не предупредил? Скажи мне? Почему? — Я и не знал. До этой минуты… Не знал, что он существует… — Ты ДОЛЖЕН был знать! — Да, я знал, что Рон снимал… что-то. Но я никогда не принимал это всерьез. Он был гребаным студентом! Снимал какой-то гребаный студенческий фильм! У меня были другие вещи, о которых я думал. И я должен был знать, что он появится здесь, сколько? Четырнадцать лет спустя? Откуда, черт возьми, я мог знать? — И ты трахал этого парня? Я мрачно усмехнулся: — В те дни… он трахал меня, сынок. Среди сотен других. А ты как думаешь? — я повернулся и направился прямо к буфету за стаканом, а потом за бутылкой. Налил себе по меньшей мере тройную порцию. — Там был Бен Брукнер! Там были самые разные люди, которых ты знаешь! Если Джей узнал тебя, то и они узнают. — Тогда, я думаю, Майки тоже будет знать… Может быть, я мог бы пойти туда, поболтаться возле аудитории и раздать несколько автографов? А? Черт! — Да, и спроси этого Рона Розенблюма, почему он должен был появиться прямо сейчас со своим чертовым фильмом и… и… — он замолчал, разразившись тихими рыданиями, — спроси его… Я вернулся к столу и взял Джастина за подбородок: — Спросить его о чем? — Он был там… с профессором Брукнером. Весь кинофестиваль посвящен его творчеству. Завтра вечером он получит награду. Так написано в брошюре. Рон Розенблюм. Я уже много раз слышал это имя, читал его и не обращал внимания, пока Бен рассказывал о своем приятеле и гребаном кинофестивале. Но я так ни разу и не понял, в чем тут дело. Может быть, просто слишком старался забыть обо всем случившемся. Чтобы оставить в прошлом Рона. Стэна. Мальчиков. Трахов. Наркотики. И все эти отвратительные последствия. Моя успешная самоамнезия! Я не смог бы вызвать в воображении имя Рона после всех этих лет, даже если бы меня ткнули горячей вилкой, я бы похоронил ее так же глубоко. — Блядь! Блядь! Блядь… Рон. Он был в этом городе. Прямо сейчас. — Джастин. Скажи мне правду? Насколько я узнаваем в этой штуке? Сколько меня на самом деле в ней есть? — Я же говорил тебе! Любой, кто знает тебя, увидит это через секунду. Это… ты! Моложе, но ты. И твой голос тоже… Я имею в виду, ты повсюду, Брайан. Это о тебе, о тебе самом. Это… — он схватил меня за руку и крепко сжал, — это как любовное письмо. Это все, что я могу сказать. — Блядь, чтоб меня, — я вырвал свою руку из его и пошел прочь. — Брайан, … этот парень… этот Рон. Кто он был? Кто он такой? — Я не знаю, кто он сейчас, но он был просто каким-то парнем, как я уже сказал. Отличником. Ему было уже за двадцать. Он откуда-то с Лонг-Айленда. Да, он говорил о своих родителях. Я… он… Я имею в виду, он пытался помочь мне, когда я был в большой беде. Что еще сказать? Это все, что я помню обо всем этом. Или о нем. — Он был в тебя влюблен. Ты можешь увидеть это в фильме. Я ничего не сказал. Что, черт возьми, я мог сказать? — И ты любил его. Ты любил! Я это чувствую… — К черту «любовь» — ты же знаешь, что я думаю об этом дерьме. — Мне все равно, что ты сейчас говоришь, Брайан. Я говорю о том времени. И ты его любил! — Заткнись на хрен! Я серьезно! У меня кружилась голова, и теперь я ходил гребаными кругами. Он смотрел на меня с расстроенным лицом. А я не мог смотреть ему в глаза. Какого черта я должен чувствовать себя виноватым? Я даже не выходил из лофта весь вечер и ничего не сделал! Но мне казалось, что весь фасад рушится вокруг нас. Я остановился, сбросил одежду и встал под душ. Включил воду так сильно и горячо, как только мог выдержать. Мне хотелось сжечь все это чувство. И мне не хотелось думать. Когда, наконец, достаточно успокоился, вышел. Побрился и начал одеваться. Джастин все еще сидел за столом спиной ко мне. Я достал сотовый и набрал несколько цифр: — Да, мне нужен Университет Карнеги-Меллона. Пусть будет главный коммутатор, — я набрал номер, который мне дали, — да, мне нужно связаться с кем-то, кто связан с программой изучения геев или Кинофестивалем или что-то в этом роде? Правильно. Я подожду. Сел на кровать и стал ждать. Наконец услышал мужской голос на линии: — Привет, я ищу Бена Брукнера. Конечно. За ужином с мистером Розенблюмом? Вы не знаете, где это? Ну, я должен доставить кое-какие материалы для завтрашней лекции мистера Розенблюма… Да, он нуждается в них сегодня вечером. В каком отеле? Да, могу оставить их там. Никаких проблем. Спасибо, чувак. Правильно. Конечно, иногда. Может быть, увидимся там. Я захлопнул телефон и закончил одеваться. Подошел к обеденному столу и взял брошюру фестиваля. Уродливо. Действительно уродливо. Сунул ее во внутренний карман своей кожаной куртки. Джастин все еще сидел там. Он даже не взглянул на меня. — Зачем ты туда идешь? — Я должен, Джастин. Ты все равно не поймешь, — я взял свои ключи. Он яростно обернулся: — Ты же не хочешь его трахнуть! Он же старый! Ему же, вроде, сорок как минимум! И он совсем не горячий! Он же никакой! — Я иду туда не за этим. Это… незаконченное дело. Это… Я не могу объяснить сейчас. Мы поговорим об этом позже. Как я мог объяснить Джастину, если не мог объяснить это самому себе? Наверное, хотел извиниться перед Роном за то, что сбежал много лет назад. И мне было любопытно посмотреть, каким именно он стал: очевидно, очень успешным кинорежиссером. Педик, определенно… но потом я понял, что он никогда не возвращался к своей стервозной подружке и всему этому дерьму. Может быть, он стал тем, кто все понял. Кто выжил в то время оставшись неповрежденным так, как выжил я — выжил и превратился во что-то другое? В искусство? Конечно, я не мог сказать, пока не посмотрел фильм, но если я был в нем… Да, и я хотел, чтобы он увидел меня. Не наркомана, не шлюху, не кусок дерьма, который можно пожалеть и забыть. Нет, Брайан Кинни. Успешный руководитель. Тот, кто прошел свой собственный путь и надрывал задницу за все, что у него было, и кто никогда не просил об одолжении или благодарности. Тот, кто мог бы сказать «Пошел на хуй» любому в городе, кто ни хрена не должен никому, кроме самого себя. Не говоря уже о ебаной иконе в голубом мире Питтса. У этого парня могло быть свое «искусство» — его документальный фильм и память о его жалком мальчике, но у меня была реальность, которая отрицала это. Я побил эту ебаную карту! Потому что у меня было все, что мне нужно, и все это было моим. Все, что он хотел от меня тогда, то, что он называл «любовью», я полагаю, что все эти сантименты и болтовня — были чушью и так было всегда. И если он действительно нуждался в благотворительном трахе… ну, сорок или нет, я думаю, что смогу ему предоставить. В конце концов, кто лучше? *** Джастин Было чуть больше трех часов ночи, когда я услышал, как открылась дверь лофта. Весь день шел снег, и я услышал, как он топает ногами по полу. Потом звук открывающегося холодильника и звон передвигаемых бутылок. Я уткнулся головой в подушку, притворяясь спящим. Больше шести чертовых часов его не было. Нет, скорее семь. Но, возможно, он не был в отеле все это время, или вообще не был. Может быть, он пошел в клуб. Или в бани. Или повидаться с Линдси и Гасом, куда он часто ходил подавленный и не желающий в этом признаться. Мне хотелось, чтобы он был в любом из этих мест, а не виделся с этим Роном. Мысль о Роне пугала меня, я никогда не боялся ни одного из горячих парней, которых Брайан привлекал, трахал или отшивал. Они были безликими телами и, как он всегда напоминал мне, взаимозаменяемыми. Я завидовал им, даже ненавидел, но никого из них не боялся. И никогда не верил, что они могут владеть чем-то большим, чем несколько минут его интереса: несколько минут, которые понадобятся, чтобы трахнуть их и забыть. Семь часов. Он не мог быть там все это время. Я слышал, как он плескался в ванной. Медленно умывая лицо. Брызгая водой на грудь, на руки, проводя мокрыми руками по волосам. Наверное, намазывает вокруг глаз немного крема, который выглядит и пахнет как мед, и втирает его в кожу. Маленькие ритуалы, которые, как он думает, я не замечаю, может быть, он и сам их не замечает. Он ходил по комнате, вешал штаны, подбирал что-то с пола, перебирал что-то в шкафу. Он поиграл с будильником, передвинул несколько вещей на прикроватной тумбочке и лег в постель. Я практически затаил дыхание, ожидая, когда он заснет, возможно, тогда я тоже смогу заснуть. Но я никогда не чувствовал себя более бодрым, мое сердце громко стучало. Я уже принял одну из своих успокоительных таблеток, но все это почти стерло ее действие. Слегка приоткрыл глаза. Он лежал лицом ко мне, глядя прямо на меня. — Почему ты притворяешься спящим? — Я спал. И только что проснулся. — Люди, которые так плохо лгут, не должны даже пытаться. — Где ты был все это время? Черт! Я не должен был спрашивать об этом! Говорю как чья-то маленькая женушка. — Только что ушел. О. Разве это имеет значение? Сейчас я здесь. — Нет. Это не имеет значения, — снова солгал я. И так чертовски плохо. Он протянул мне руки, и я с облегчением обнял его. Меня буквально трясло. Он целовал все мое лицо снова и снова. Трогал, ощупывал, целовал каждый дюйм моего тела, а потом снова и снова повторял все это, словно запоминая меня. Там, где он обычно был жестким, быстрым и непреклонным, он был добрым, медленным и осторожным. Он переворачивал меня снова и снова, изучая со всех сторон, под всеми углами. Спешил заставить меня кончить, чтобы потом отступить и снова толкать к оргазму, он подводил меня к краю, а затем снова отступал, и еще раз, пока у меня не закружилась голова. И когда наконец кончил, я задыхался, мое тело отяжелело. А он даже не запыхался и не изменил темпа. Он продолжал и продолжал, трахая меня раз за разом, не кончая сам. Его лицо было почти безжизненным, словно он в том другом месте, куда иногда уходит, и куда никто не может следовать за ним, никогда. Иногда ты видишь это, когда трахается, иногда когда он за рулем, но обычно, когда просто сидит и думает. Я не знаю, хорошее это место или ужасное, но когда он там, все остальное останавливается. Наконец он кончил, но не издал ни звука. Обычно он громкий, даже хриплый, но это было похоже на тихий вздох, долгий и умирающий. Я вспомнил то странное стихотворение: «вот так кончается мир — не с треском, а со стоном». Мне не хотелось думать об этом стихотворении, но я ничего не мог с собой поделать. — Брайан? — Хм? — Мне на самом деле все равно, но… ты трахался сегодня с кем-нибудь еще? Он крепко прижал меня к себе: — Нет. Сегодня я больше никого не трахал. Я заснул с улыбкой. Думая о том, как глупо себя вел. Что за чертов ребенок. Я иногда боялся чего-то из прошлого, чему даже не мог дать названия. И, в конце концов, заснул, так глупо удовлетворенный. Но я забыл спросить, не трахал ли его кто-нибудь. И менее чем через двадцать четыре часа понял, что это самоуспокоение, тот момент, когда я купался в его неожиданной нежности, был просто его способом попрощаться.

*Корректурные листы — оттиски с набранного текста при подготовке издания к печати, предназначенные для читки корректором. **Pepto-Bismol — безрецептурный противоязвенный и противодиарейный лекарственный препарат. Не зарегистрирован в России. Предназначен для лечения диареи, в том числе, «диареи путешественников», а также для лечения изжоги, нарушений пищеварения, расстройства желудка, тошноты. Выпускается во флаконах ярко-розового цвета. ***Владзю Валентино Либераче (англ. Władziu Valentino Liberace) 16 мая 1919 года, Уэст-Эллис, Висконсин, США — 4 февраля 1987 года, Палм-Спрингс, Калифорния, США), более известный как Либераче — американский пианист, певец и шоумен. В 1950-е — 1970-е годы — самый высокооплачиваемый артист в мире. Карьера артиста, охватывающая четыре десятилетия, включает концертные выступления, выпуск альбомов, участие в телевизионных проектах и кинофильмах. Либераче широко известен виртуозной техникой игры на фортепиано и ярким сценическим имиджем. В 1950-х годах Либераче выиграл судебное дело против таблоида The Daily Mirror, который подозревал музыканта в гомосексуальности. При этом он действительно был геем и на протяжении пяти лет имел отношения с мужчиной — Скоттом Торсоном (который и поддержал его в этом судебном деле), хотя имел романы и с женщинами. Однако в публичной жизни музыкант старался поддерживать имидж гетеросексуала. ****Не смогла найти что значит это выражение, кроме того, что, как правило, геи проедпочитают Apple. Ссылка: (https://pikabu.ru/story/apple_i_gei__proveryaem_stereotip_s_itsmyday_1262298)