Квир-теории

Глава двадцать третья КОРОЛЕВА ДРАМЫ 2 Краткое содержание: Брайан возвращается домой, но он не дома. Апрель 2002 года. Брайан Часть первая Ставлю «Мустанг» в гараж рядом с «Мерседесом». Я уехал отсюда в субботу вечером, сегодня среда, но кажется, что прошли годы, и если войду в дом, он будет заполнен чужими людьми — странными людьми, которых я никогда не видел. Хотелось бы, чтобы это было правдой. Вместо этого, слегка пошатываясь, иду на кухню, а собака ждет, лает, виляет хвостом, и прыгает на меня. — О Боже, — говорит Кармел, поднимая глаза от стола. Мария отворачивается от плиты и смотрит в упор. Кармел встает и показывает на меня: — Где ты был? Ты…! — она выплевывает слово. Моего испанского не существует, но я пробыл в Калифорнии достаточно долго, чтобы узнать его. Из личного опыта. — Как ты наблюдательна… наконец-то! Только не делай ту же ошибку и не называй так Рона — у него испанский гораздо лучше, чем у меня. Прохожу мимо них и иду по коридору в офис. Я должен сесть, быстро, пока не упал, хотя даже не пьян. Вошедший Рон застает меня с трубкой в руке. — Что ты делаешь? — Пытаюсь забронировать билет до Питтсбурга. У меня странное чувство дежавю — я уже делал это — звонил, пытался купить билет до Питтсбурга. Почему же тогда я никак не могу туда попасть? — Положи трубку. Мой турагент все устроит. — Я и сам это сделаю. Он начинает протестовать, потом сдается и уходит. Когда я выхожу, Рон сидит в шезлонге у бассейна с собакой на коленях. Подхожу и встаю рядом с ним. — Обычно это мое место для уныния. Становится жарко. Пот льется с меня градом. Я снимаю куртку и бросаю ее на стойку. Разворачиваюсь, чтобы пойти налить себе выпить, но он трогает меня за ногу. — Когда уезжаешь? — В воскресенье после того, как мы закончим. Он шевелит губами: — А как же перезаписи? А дубляж? Реклама? Сотни вещей, для которых ты нам понадобишься… — Я вернусь через две недели. — Одна неделя. — Две. Мне нужно две гребаные недели побыть одному. — Слушай, — он все еще держится за мою левую ногу. Я чувствую, как его пальцы впиваются в мою икру, — дом на Мауи твой на две недели. Мы доставим тебя туда на частном самолете. Место полностью укомплектовано и работает. Никто тебе не позвонит. Никто тебя не побеспокоит. Ни я. Ни Джимми. Ты можешь делать, блядь, все, что угодно. Плавать. Сидеть на солнышке. Вернешься отдохнувшим и в лучшем настроении. Как насчет этого? Я смотрю на него и качаю головой: — Рон, я ЗДЕСЬ только и делал, что сидел на солнышке. Плавал. Занимался хуйней. И чуть с ума не сошел! Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО схожу с ума! И должен уехать — именно УЕХАТЬ! От тебя. От Джимми. От них… — я указываю пальцем в сторону кухни. Надеюсь, они смотрят, — от гребаной картины! — Как говорит твой аналитик… — К черту моего аналитика! Он просто еще один засранец на зарплате из твоего кармана и кармана студии! Я разваливаюсь, а гребаный аналитик говорит, что я должен сделать для «блага картины»? На хуй ЭТО! Я отдергиваю ногу и отступаю от шезлонга. Меньше всего мне нужно, чтобы Рон лапал меня. — Если ты поедешь в Питтсбург на две недели, то не вернешься! — Вернусь. Даю слово! — Брайан… — Я сказал, что вернусь. Сказал, что сделаю эту чертову штуку и сделаю это правильно — и я сделаю! Рон издает скептический звук и начинает подниматься с шезлонга. Наклоняюсь, хватаю его за плечи и толкая назад, говорю в лицо: — Я знаю, что слово 50-долларовой шлюхи ничего не стоит для такого честного гражданина, как ты, Рон, но именно в Голливуде у него должен быть какой-то вес. Особенно в Голливуде, где все — чертовы шлюхи, и на самом деле разница только в местоположении и цене. Это лучшее предложение, которое я могу сделать. Если только ты действительно не хочешь, чтобы я оказался в запертой палате… — делаю паузу, и меня слегка трясет. Я отпускаю его плечи и выпрямляюсь, пытаясь очистить голову, — потому что бывал там раньше. Я справлюсь. Но твой гребаный фильм не будет закончен, если я себя потеряю. Если… потеряю себя полностью… Я отворачиваюсь от него и пытаюсь идти к дому. Рон встает и идет за мной. Он берет меня за пояс и тянет. — Эй, это МОЙ прием… — начинаю говорить я, но у меня кружится голова. Мне нужно где-нибудь присесть. Я пытаюсь добраться до шезлонга, но в итоге оказываюсь на земле и вижу звезды. — Брайан! Рон держит мое лицо в своих ладонях и пытается вернуть мне хоть немного здравого смысла. Это всегда была проигранная битва. — Ты меня слышишь? — говорит он. — Прости меня! За все. За то, как я поступал. Все неправильно получилось. По пути… Мне очень жаль! Я не это имел в виду! — Конечно, Рон. Конечно, — мне было трудно сосредоточиться, — ты солгал мне. Этого следовало ожидать. Все лгут мне. Каждый. Каждый всегда сам за себя. — Каждый, Брайан? Я думал о людях, на которых рассчитывал. Они не будут лгать, и скажут правду, даже если это будет хреново. Майки. Линдси. Деб. Вик. Эммет. Чертов Тед. Даже чертова Мелани. Джастин. Здесь их нет. Ни одного. Никого. Потому что я убежал от них? Бежал от правды? Прямо в огонь. Глаза у Рона голубые, но они не такие уж правдивые. В тех бесхитростная голубизна. Его безжалостны, а не невинны. Они не поверят ни на секунду. Им виднее. Они знают, кто я. Их не проведешь. — Ты знал, что у меня проблемы! Ты использовал меня хуже, чем все остальные. Ты сказал, что будешь присматривать за мной! Заботиться обо мне! Мой голос сдавливает горло, как будто я задыхаюсь. Я задыхаюсь, и мое сердце колотится. — Когда? Брайан, будь справедлив — я никогда этого не говорил! Он смотрит вдаль. Другой. Все выглядит по-другому. — Ты это говорил, Рон! Я слышу его в своей голове — это не дурь, а настоящие слова. Он не может этого отрицать! — В квартире. В твоей гребаной постели. Ты сам это сказал. И, блядь, СОЛГАЛ! — Брайан, это было больше четырнадцати лет назад! У меня снова кружится голова: — Так и было? — Садись сюда, — он пытается помочь мне сесть в шезлонг, усаживая на край, собака ластится ко мне и Рон сбрасывает его со стула, — опусти голову между ног и посмотри, пройдет ли головокружение. Старайся не падать вперед. Я слышу, как он кричит Кармел, чтобы та принесла воды. Тряпку, смоченную холодной водой. Чувствую, как скольжу вперед. Что-то горячее ощущается на затылке. Солнце. Потом чувствую лед и протягиваю руку, касаясь земли, чтобы удержаться. Что-то сильно царапает ладонь, и я вижу кровь, но не чувствую боли. — Черт. — Вот. Откинься назад, — Рон пытается засунуть мне в рот бутылку с водой. — Тебе больше повезет с бутылкой «Джим Бима». В баре есть одна. — К черту ее. Выпей воду. Медленно, — он берет тряпку, — что ты сделал с рукой? Черт возьми. Я чувствую, как мелкий гравий царапает ладонь, когда он вытирает кровь. Кармел стоит надо мной, хмурясь, держа полотенце и немного льда в тарелке. Наконец-то она узнает как выглядит педик? Сеньера — остра на язык. Рон оглядывается и бросает на нее испепеляющий взгляд: — Давай не будем начинать это дерьмо сейчас. Никто из вас. Главное, чтобы ты поднялся наверх. Я позвоню доктору, он приедет и осмотрит тебя. Надо было сделать это первым делом, но ты, черт возьми, сбежал от Дианы! Хорошо, что не свалился за край каньона! — Мой «Мустанг» сам знает дорогу домой. Я просто даю ему команду, и он едет. — Очень смешно, ковбой. Но это последнее, что я слышу, прежде чем звезды в голове снова рушатся на меня. *** Входит доктор и пытается заговорить со мной. Это мой аналитик. Думаю, что Рону нужен настоящий врач, а не этот зазывала для студии. — Брайан, — он говорит со мной, как с ребенком или идиотом, — я сделаю тебе укол. На хуй это, но Рон держит меня за плечо. Я начинаю паниковать — терпеть не могу иглу. Я не против нюхнуть, но против другого. — Рон, не позволяй этому ублюдку колоть меня. Пожалуйста. — Это всего лишь успокоительное. Ты почувствуешь себя лучше, когда проснешься. — Я меньше всего беспокоюсь, когда без сознания, но дайте мне бутылку и позвольте мне сделать это самому. Не отдавай меня ему! Я смотрю на психиатра. Он знает обо мне все. Ему насрать. Он скорее убьет меня этим уколом, чем вылечит. Ублюдок улыбается своей высокомерной улыбкой. Слишком поздно. Укол заставляет меня парить футах в трех над кроватью. Она теплая. У меня такое чувство, что я вне времени. Это чувство, с которым не может сравниться даже выпивка. Оно захватывает тебя, как золото, струящееся сквозь сознание. — Рон, как мило, что ты помог мне. Это хорошее дерьмо. — Заткнись. Ты сам не знаешь, что говоришь. — О, я знаю. У твоего дилера костюм получше, но он торгует тем же самым. Умиротворение для разгневанных. Забвение для маньяка. Я мог бы к этому привыкнуть. И теперь ты можешь себе это позволить — теперь не нужно закладывать компьютер или использовать деньги гранта, чтобы купить для меня дурь. Просто вызываешь этого прекрасного джентльмена, и он приходит с готовой иглой. Я уже засыпаю. К счастью. *** Может быть, прошло несколько часов. Может быть, несколько дней. Возможно, это совсем другая вселенная. Все расплывается, когда я открываю глаза. Звезды кружат вокруг, как будто я смотрю на солнце. В углу стоит большое кресло. Обычно оно завалено одеждой или всяким хламом, но Рон очистил его и сидит там, наблюдая за мной. По крайней мере, я думаю, что он там. Теперь же ни в чем не уверен. Я едва осознаю, где нахожусь. То, кто я есть. И до сих пор ощущаю золотой кайф от волшебства дока. Но он рассеивается. Хотелось бы еще немного. Лучше рано, чем поздно. — Лучше? — Чем что? Удар ногой в голову? Или битой по голове. Это самое лучшее. Максимальная амнезия. Какая шутка надо мной. — Джимми звонил раз двадцать. — И что? — Я подумал, тебе будет интересно узнать. — Почему? С чего бы мне это знать? Чего хочет Джимми? Скажи ему, чтобы приходил завтра. Магазин на сегодня закрыт. — Брайан, тебе не следовало связываться с ним. Это твоя проблема. — Это моя проблема? И это все? Это тебе психиатр сказал? Повесь в студии информационный бюллетень под заголовком: проблема Брайана на этой неделе, номер главы… — сколько недель мы снимали? — Это не имеет значения. — знаю. Именно это я говорил! — пытаюсь поднять голову, но она такая тяжелая. Как будто полна кирпичей. — Что-то высасывает из меня жизнь, Рон. Думаю — это ты, — моя голова откидывается назад. — Ты сам делаешь это с собой, Брайан. Постарайся расслабиться. Не сопротивляйся! — Я должен бороться с этим, или не выживу! Неужели ты не понимаешь? Реально? — По-моему, ты сейчас несешь чушь. — Джимми. Я жду этого от него. Он игрок — все, что вы хотите услышать, он вам предоставит. Здесь он король игроков. Г-н Кино-Звезда! — в голове снова стучит. — Только на этот раз что-то играет с ним! Может быть, он не может контролировать это. Может быть, зашел глубже, чем думал, и не знает, как с этим справиться. Рон смотрит на меня. Эта холодная синева проходит сквозь меня. — Он влюблен в тебя. Это заставляет меня сесть. Или попытаться. — К черту все это! Любовь — это чушь собачья! Так оно и ЕСТЬ! Он просто без ума от секса. Как и все остальные. Всегда, — я снова опускаю голову, пока она не взорвалась, — в конце концов, это все, что есть. Все, что есть для меня. — Ты все еще не можешь поверить, что кто-то может по-настоящему любить ТЕБЯ ради тебя самого? Не можешь себе позволить поверить в это. Я думаю о Джастине. Это плохо. Я не могу позволить своим мыслям идти в этом направлении, но думал о нем все время пока был у Дианы, прятался в ее постели. Под ее отвратительным розово-голубым одеялом. У нее такие же голубые глаза, доверчивые. Те, которые всегда будут верить в тебя. Те, которые я всегда буду подводить. И теперь с ней тоже случится что-то плохое, как это случилось с Джастином. Потому что она приняла меня. Потому что ОН принял меня. Люди думают, что я взял ЕГО к себе, но все было наоборот. Вот чего они не понимают. Как Рон принял меня — и посмотри, во что он превратился. Что-то бездушное. Что-то жестокое. Что-то вроде меня. Я хуже болезни. — Я только что подтвердил все твои худшие опасения, Брайан, — говорит Рон, но это из другого века, — я обещал, использовал, и предал. Но именно так все и происходит. Вы растете и становитесь чем-то, что не можете распознать. Но я не хотел так поступать с тобой. Я действительно не знал. Извини. — Mea culpa, Рон, mea maxima culpa? «Confiteor Deo onmipotenti» — я сильно согрешил в мыслях, словом и делом, по моей вине, по моей самой тяжкой вине! Он пристально смотрит на меня: — Что, черт возьми, ты говоришь? Что это? — Исповедь, Рон. А что еще? Что он об этом думает? Что еще там было делать? Отец Тим был полезен хоть для чего-то. — В следующий раз приведи гребаного священника вместо доктора, и мы сможем положить конец всему этому. Конец всему. Он трясет меня, но я чувствую, что снова тону. Вижу путаницу образов, но ни одного из них нет здесь и сейчас. Пиццерия Ника. От запаха подгоревшей еды меня тошнит, особенно если пришло время ширнуться. Рон задает свои вопросы, направив объектив мне в лицо. Неумолим, как всегда. Разве он не знает, что если не отпустит, то мы оба пропадем? Наблюдаю за людьми, катающимися на коньках. День холодный, солнечный, и я чувствую, как мое лицо оживает на ветру. Туристы кружат по катку, фотографируют фигуристов, друг друга. Это похоже на жизнь. Что-то, что хочется сохранить и смотреть снова и снова. Зимний день, который ты не прочь запомнить. Рон в своей квартире. Слишком молод. Как он вдруг стал таким молодым? Чисто выбрит. Густые темные волосы вьются и пахнут чистотой. Одежда помята, но без единого пятнышка. Он нежно прикасается ко мне, не шлепает и не смотрит на меня как на ненужную вещь. Приносит пакет бубликов. Журналы. Новую пару джинсов. Белую рубашку, завернутую в папиросную бумагу из модного магазина. Эта чертова уродливая красная рубашка, которая кажется мне такой блестящей и красивой, что я не хочу ее снимать никогда. Она прилипает к коже как пятно крови. Что-то бежит по моему лицу, как мокрый огонь. Вытираю лицо ладонью, но рука тоже горит. Я схожу с ума. — Это был не я. Это никогда не был я. Все время был Джек. Джек. Только не я. — Тогда отпусти Джека. Отпусти его, Брайан, — голос Рона звучит мягко, успокаивающе, близко к моему уху. — Не знаю, смогу ли. Я пытался. — Ты должен… или просто развалишься на части. — Я уже развалился. Как последний плот с затонувшего корабля. Не за что цепляться. — Не разваливайся. Не надо. Не сейчас. Неужели ты не понимаешь? Я думал, ты, блядь, сдох! Его губы у меня на шее. — Значит, нет? Тогда я должно быть еще жив. Где-то. Часть вторая Я просыпаюсь в темноте и паникую. Затем мои глаза улавливают кусочки света. Свет из-за жалюзи на окнах. Радио-часы. Телефон. Слабый свет в ванной. В голове словно пустота. Руки так тяжелы, что я не могу их поднять. Все мои органы отключены. Единственное, что кажется живым — это мой член. В этом нет ничего плохого, все как обычно. Когда наступит конец света, единственными живыми существами останутся тараканы и мой член. Всегда оставайтесь с тем, что никогда не подводит. И так было всегда. Глаза постепенно привыкают к полумраку комнаты, и я вижу все на своих местах. Бояться нечего. Тогда почему я окаменел? Кондиционер включен, и я чувствую, как воздух проходит через вентиляционные отверстия. Снаружи тявкает собака. Машина едет далеко внизу каньона. Здесь все отзывается эхом. Рон выглядит так, как будто спит после долгого, тяжелого пьянства. Растрепанный. С открытым ртом. Кожа вокруг глаз покраснела и распухла. Пытаюсь освободиться от него. Я ничего не помню. Это оправдание старшеклассницы, но это правда, и это меня пугает. Волшебное зелье доктора хорошо для всех видов амнезии. Может быть, мне удастся стереть последние четырнадцать лет. Ой, погоди… уже пробовал. Это не работает. Я много чего делал в своей жизни, но трахать подсознание никогда не было моим любимым. Мне нравится, когда другой человек хотя бы на каком-то уровне присутствует ТАМ. У Рона нет такого же желания. Я думаю, что моего физического присутствия всегда было достаточно. Не обязательно, чтобы там были и мои мысли. Разум и душа могут быть в тисках, но с моей задницей все в порядке. Зачем позволять ей пропадать? Полагаю, это чувство мне должно быть знакомо. Теперь это только заставляет ненавидеть себя еще больше. Итак, какова моя цель здесь? Или что угодно? Раньше верил, что достаточно просто выжить. То, что я жив, было наградой. Затем, быть успешным. Быть лучшим, сначала в школе, потом на работе, а потом клубы, бани, переулок. Какое место для блеска! Подходящий конец для короля задней комнаты — чья-то сучка. Чей-то гребаный пудель. А теперь общий пудель. Я удивлен, что они не провели лотерею — со мной в качестве первого приза. Может быть, так оно и есть, но я пока этого не знаю. Думаю о Диане и ее рассказах о прослушиваниях, которые проводились на коленях в офисах агентов, продюсеров, директоров по кастингу. По крайней мере, она радуется этому. Она может превратить это в шутку. Но это же чертова трагедия. И у меня хватило наглости почувствовать свое превосходство над ней. Я должен перед ней извиниться. Это правда, что она больше остальных разговаривает со мной, лучше относится, вероятно, получает больше сострадания от меня, чем от своего собственного любовника Джерри, трусливого ублюдка. Когда я услышал, как он выкручивает ей руку, а она кричит, во мне что-то оборвалось. Еще одна сволочь, как мой старик. И это он самый «нормальный», самый важный? Чертов Джерри — образец индустрии. Диана… она всего лишь очередной трах, пытающийся свести концы с концами. Когда он бросит ее, она будет катиться по склону до самого дна. И я, просто гарантирую, что это произойдет скорее раньше, чем позже. Все, к чему прикасаюсь, катится в пизду. Когда я находился в маленькой ванной Дианы, приводя себя в порядок, стараясь снова выглядеть человеком, попытался побриться ее розовой бритвой. Черт, я не мог понять, что это такое. Больше походило на какую-то хрень, чем на бритву и больно тянулось по лицу. Но это было хорошо, потому что у меня было непреодолимое желание порезаться, чтобы проверить, смогу ли я что-нибудь почувствовать от пореза. Но потом все прошло. Интересно, будет ли это желание и дальше проходить. В Кенсингтонско-валлийской тюрьме — я имею в виду, в центре — в Питтсбурге была девушка, тоже одна из пациенток доброго доктора Файнера. Она резала себя. Я видел ее в коридорах, в разных терапевтических группах и прочей подобной ерунде, всегда с новым порезом, новым шрамом, новой повязкой. Больше всего ей нравились ноги, но руки тоже принимали удары. И я смотрел на нее и удивлялся, как она это делает? Как ей удается? Теперь уже не удивляюсь. Некоторые люди любят природу, лес и все такое. Но меня все это пугало. Я помню, как смотрел в небо после возвращения из Нью-Йорка. Ночь была ясная. Кажется, я тогда был у Тима. Должно быть, так оно и было. Да, было лето. И мы смотрели на звезды, и он сказал, что у каждой звезды есть своя история, уходящая корнями в древние времена. Все созвездия с их именами и мифами. Что можно составить целое повествование, просто проведя пальцем по небу. Но я увидел гребаную пустоту. Темное ничто, поднимающееся все выше и выше. И невозможно найти конца, как ни старайся. И тогда началась паника. Отчаянная потребность убежать, но ты не знаешь от чего. Наверное, от всего. Я думаю, от себя — и это единственное, от чего не можешь убежать. Если только не потушишь себя, как свет. Как падающая звезда. А теперь это вернулось, только сильнее, чем когда-либо. Теперь я боюсь смотреть на небо — оно может меня захлестнуть. Я долго лежал, боясь пошевелиться. Сейчас, должно быть, полдень или ранний вечер, потому что все еще видно свет. Но я не знаю, какой сегодня день. Сегодня еще среда? Был ли я у Дианы только сегодня утром? Это кажется невозможным. Должно быть, прошел по меньшей мере год. Может быть, целый гребаный век. Ощупываю лицо — небрежное бритье, которое я себе сделал. Даже дня не прошло. Как, черт возьми, я собираюсь прожить остаток своей жизни? *** Должно быть, я снова задремал. Успокоительное из моих вен начинает исчезать. Я просыпаюсь неожиданно. Сам. Все тихо. На улице наконец-то стемнело. Встаю и чувствую себя так, словно меня выбросило из движущейся машины. Может так и есть. Иду в ванную и принимаю душ. Гребаный напор воды. Мне нужно прояснить голову, но она слабо капает, как всегда. Это не способ смыть остатки худших дней вашей жизни. И я, блядь, хочу убить Рона. Он ни хрена не знает, с кем я был, чем занимался. Но разве это его останавливает? Он, блядь, «доверяет» мне! И не нуждается в защите! Неудивительно, что он ждал, пока я отключусь. Но «доверяю» ли я ему? Блядь, нет. Я никому не доверяю. Особенно себе. А теперь уже слишком поздно. Выхожу и смотрю в зеркало — выгляжу так же. Как, черт возьми, я могу выглядеть так же? Уверен, что они ожидают меня на съемочной площадке завтра утром. Все то же самое. Тот же статус-кво. Это какая-то сцена с Джимми. Я должен смотреть на него так, будто ничего не изменилось. Как будто я все тот же человек. И он будет продолжать в том же мягком, совершенном духе. И Рон сделает свое дело в своей мягкой, идеальной манере. И единственный безумный элемент во всем этом — я. И я понимаю — именно на это они и рассчитывают. Мое безумие. Моя дикая карта. Я ни хрена не умею играть, но это ни хуя не значит, так что метод заключается в том, чтобы сделать меня как можно более хреновым. И это то, что они снимут. Именно этим Рон и занимался в Нью-Йорке. Он был похож на парня из «Дикого Королевства» — ты наводишь камеру на животное и позволяешь ему делать свое животное дело. Именно это я и делал. Ошибка Рона — ошибка всех, но особенно Джастина — заключалась в том, что он думал, что животное можно приручить. Одомашнить. Это может сработать на некоторое время, но я всегда возвращаюсь к началу. Любая попытка стать человеком обречена на провал. Я обречен на неудачу. На поражение. Стряхиваю с себя оцепенение, глядя на безопасную бритву в руке. Она не похожа на маленькую хреновину Дианы, это настоящая вещь. Но даже с этим я не мог сделать больше, чем несколько неприятных, и в конечном итоге бессмысленных шрамов. Черт, ты даже не можешь перерезать себе горло в этом городе! Какая потеря! Я убрал эту штуку, даже не попытавшись побриться. Боюсь пытаться. Но есть один способ взять ситуацию под контроль. Один из способов почувствовать себя живым — хотя бы ненадолго. *** Мне не нужно думать о том, как одеваться. Как «войти в образ» — это естественно для меня. Черные джинсы кажутся свободными, блядь, теряю даже ту маленькую задницу, которая у меня есть. Это ебаный ирландец во мне. Я похудел. Когда это случилось? Когда я в последний раз ел что-нибудь, по-настоящему ел? Не могу вспомнить. Нахуй. То, что спереди, всегда уравновешивает ее. Футболка — черная или белая? Потом я вижу красную. Да. Надеваю ее и любуюсь собой. Да, я бы себя трахнул. Даже после всего, через что прошел. Ботинки. Рабочие ботинки. Ничего со слишком высоким каблуком. Не хочу их запугивать. Не то чтобы я хотел запугать этого долбаного Росса Престона на фальшивой «репетиции» Джимми. Чувак, это была подстава. И я вошел прямо в нее. Предполагалось, что у меня есть какая-то осознанность, но Джимми и Рон играли со мной, как с рыбой. Теперь это не имеет значения. Теперь ничто не имеет значения. Мои волосы все еще длинные для съемок. Их труднее содержать в порядке, торчащие хуже, чем когда-либо. Но это может сработать — не выглядеть слишком аккуратным. Я не брился с самого утра. Но это не так уж плохо. Даже потрепанный вид мог сработать. Не стоит слишком походить на гребаного пуделя, в которого они меня превратили. К черту Armani. К черту Prada. Я отодвигаю костюмы и рубашки, и роюсь в куртках. Не Hugo Boss. Только не итальянская. И не коричневая, на ощупь похожая на кожаный шелк. Где-то есть старая мотоциклетная куртка, которую я купил в «Гудвилле» в Питтсбурге. Помню, как выбирал ее из кучи хлама. Майки сказал, что от нее пахнет моторным маслом. Кое-что внутри все еще цепляется за него — по крайней мере, в моем воображении. Она тяжелая, как броня, с толстыми пряжками и множеством глубоких карманов. Идеально. Я набиваю карманы тем, что мне понадобится. Сколько пакетиков? Всегда бери больше, чем думаешь. Лучше быть в безопасности, чем быть застигнутым врасплох. Или незачехленным. Я никогда не был настолько глуп. Почти никогда. Один косяк. Почти полный. Прячу во внутренний карман. Бумажника нет. Никаких документов, никаких водительских прав. Ничего. Ничего такого, с помощью чего меня могли бы выследить. Я подумываю о том, что взять наличные или кредитную карту, но это слишком рискованно, поэтому беру купюры и мелочь, которые лежат на бюро. Потом роюсь в верхнем ящике и нахожу еще немного наличных. Забираю их тоже. Наконец открываю один из ящиков старинного комода Рона. Там полно льняных носовых платков. Они пахнут кедром. Некоторые имеют инициалы " RJR " — идея его матери. Никаких салфеток для ее мальчика. Они прекрасны. Сшито вручную и почти слишком красиво, чтобы сморкаться. Или что там еще. Я запихиваю парочку в разные карманы. Еще кладу в карман старые часы Рона. Не хочу брать одни из хороших, но этот старый Timex подойдет. Опять же, думаю, что это подарок от мамы, сделанный несколько лет назад, но он пригодится. И мне понадобятся какие-то часы. И последнее. Достаю мобильник и звоню. Так вот, я никогда не запоминаю трахи, но этот имеет некоторый остаточный интерес. Я познакомился с ним на съемочной площадке (разумеется). Работает в кейтеринге, а значит, в некотором роде официант (тоже разумеется). Я так чертовски предсказуем, что даже сам себе наскучил. Я уже звонил ему пару раз, но с этим надо быть осторожным. Рон взбесился бы больше, чем от чего-либо другого. Но это необходимо. Звоню этому парню. Он может вести со мной дела. Деньги у меня в кармане, к тому же я готов на любую недостачу, и он это знает. Отключаюсь и очищаю все сохраненные номера. Потом программирую 911. Просто небольшая предосторожность. Это доказывает, что я не совсем сошел с ума. Верно? *** Выбраться отсюда — вот следующее препятствие. Рон в кабинете, дверь закрыта, и я слышу телевизор. Он редко смотрит телевизор, поэтому, должно быть, крутит видео. Порно, наверное, если дверь закрыта. Видимо, чтобы Кармел не забрела туда и не получила чертов сердечный приступ. Это большая удача. Выхожу через парадную дверь, избегая кухни. Если я пройду мимо апартаментов Кармел и Марии, они наверняка услышат меня и поднимут тревогу. Или Армани поднимет весь дом на уши. Обычно никто не входит и не выходит через парадную дверь, если только там не вечеринка. Прохожу по дорожке к гаражу и открываю дверь вручную, стараясь быть как можно бесшумнее. «Мустанг» разворачивается, и я выезжаю. Даже если они услышат меня сейчас, я все равно буду свободен. Конечно, я не пробыл в дороге и трех минут, как включился телефон. Он звонит, звонит и звонит. Какого хрена. — Да? — Что, черт возьми, ты делаешь? Возвращайся и ложись спать! Одно из двух — неплохая догадка. — Собираюсь навестить больного друга. — Ты что, совсем спятил? — Да. Есть еще какие-нибудь убедительные замечания, которые ты хотел бы высказать? — Брайан, вернись. Пожалуйста. Тебе нехорошо. — По-видимому, достаточно хорошо. Достаточно хорошо. — Я позвоню доктору Холлу и попрошу его принести еще одно успокоительное. Конечно. Правильно. Я вернусь за этим. — У меня на вечер свои планы по самолечению. Моего фармаколога уже предупредили. — Господи Иисусе, что ты пытаешься с собой сделать, Брайан? — Ну, все, Рон. Я думал, это очевидно. — А теперь развернись и возвращайся. — Извини, но эта машина движется только в одном направлении. Как я однажды сказал кое-кому более молодому и мудрому — пути назад нет. Пока, Рон. — Брайан… Я обрываю его и игнорирую звонки, которые продолжают поступать. И продолжаю ехать прямо — или не очень прямо — в Западный Голливуд.