Квир-теории

Глава двадцать шестая РАНЬШЕ Краткое содержание: Брайану снится повторяющийся сон. Клиника Спенсера, Лос-Анджелес, апрель 2002 Года. Брайан Мне все снится, что я снова в Питтсбурге. В лофте. Под этими синими неоновыми огнями, о которых все говорили мне, что я сумасшедший, раз установил их. Что ж, я сошел с ума — это было засвидетельствовано, но не из-за этих огней. Это никогда не было ошибкой. И в этом странном сне всегда один и тот же сценарий. Переворачиваюсь, внезапно просыпаясь, и вижу там его. Я удивлен, и счастлив, и не боюсь показать ему, насколько счастлив. Протягиваю руку и чувствую, как он скользит в мои объятия. Почему я не боюсь? Не уверен, но это правда. Не так уж много случаев в моей жизни, когда я не полон страха, не полон сомнений, но это один из них. Провожу руками по его телу в голубом свете. Это прекрасно — вот почему я знаю, что это сон. Настоящая жизнь никогда не бывает совершенной, никогда без сомнений. Но здесь нет ни одного. В его глазах нет ни сомнений, ни опасений. Они совершенны в своем доверии и заставляют чувствовать, что мне можно доверять. Меня можно любить, что мне позволено быть человеком. И он прикасается ко мне. Это не просто одержимость. Это то, что я могу взять и владеть. Не что-то общее. Именно это делает его непохожим на любого другого. Я не считаю поступки, не оцениваю опыт и не ставлю эти вздохи на невидимый счетный лист. Не слежу за тем, кто что делает, когда, где и в какой позиции. Не думаю о том, кто контролирует ситуацию. Именно поэтому и знаю, что это сон. Наклоняюсь, чтобы попробовать его на вкус в том же месте, где он пробовал меня. Мы зеркально отражаем друг друга. Я его научил всему, что он знает, но и он научил меня всему, что мне нужно было узнать. Он ахает. Каждый раз это сюрприз, как будто такого никогда раньше не случалось. Нет ничего такого, чем можно было бы пресытиться. Ни намека на скуку или автоматизм. Он никогда не говорит: «уходи», «я устал от тебя», «я занят», «я больше не желаю тебя»… Вот еще один способ поверить, что это сон. И он не безликий. Из всех бесчисленных других, на протяжении многих лет, я не могу вспомнить лИца, если вообще когда-либо по-настоящему видел их с самого начала. Помню мимолетные движения, взгляды, завершенные действия, которые заставляли меня задыхаться. Места. Позы. Ситуации. Но никогда — лИца. Это было бы слишком личным, слишком близким, настоящим человеческим контактом. Признанием чьей-то человечности, хотя я не могу распознать даже свою собственную. Но не здесь. Смотрю на лицо. Выражение лица. Жду этого взгляда, этого трепета век, этого рта, который слегка приоткрывается, когда я толкаюсь. То, как он сжимает губы, когда я глубоко внутри него, как будто пробует что-то чудесное, и это заставляет меня тоже хотеть попробовать что-то — его лицо. И то, как он всегда радуется, когда кончает, когда кончаю я. Рад не тому, что покончил с этим, или что можно заснуть, или уйти, или просто куда-нибудь сбежать. Подальше от меня — хоть куда-нибудь. Он обнимает тебя? Весь мокрый и липкий? Это и есть истинное испытание? Я никогда не хотел никого обнимать, ни к кому прикасаться. Если они могли бы просто растворяться в воздухе, это было бы моим идеальным желанием. Но даже в самую первую ночь я перевернулся в полусне и обнял его руками, не понимая сначала, что делаю. И держал пока сам не испугался. Поймал себя на этом. Что он тут делает? Почему он все еще здесь? И я продолжал задавать этот вопрос месяц за месяцем — почему он все еще здесь? Здесь? Со мной? Должно быть, произошла ошибка. Должно быть, он ошибается. Должно быть, он сошел с ума. Нет. Это я сумасшедший, помните? Засвидетельствовано. И поэтому он остается. И я остаюсь. И я двигаюсь против него, и он двигается против меня, не во враждебности, не как армии пытаются завоевать или доказать свои позиции, но, как танцоры, меняющие направление без подсказки, без репетиции. Двигаясь вместе в чистых эмоциях, а не только в чистых ощущениях, пока… Я просыпаюсь. Моргаю. Сердце колотилось, как отбойник. Тревога сжимает меня железной рукой так, что невозможно дышать… Мой аналитик постоянно твердит мне, что это кошмар, и мы должны работать над этой «проблемой» и добраться до ЕГО сути, тогда он уйдет. А я думаю, что нет, доктор Холл, вы ошибаетесь. Просыпаться и быть здесь — ЭТО кошмар, это проблема, в которой мне нужно «докопаться до сути» — Лос-Анджелес, моя ебаная жизнь здесь и все, что она представляет. Это и есть настоящий ночной кошмар. И я бы подвергся тысяче ударов током, чтобы заставить этот кошмар, в котором существую уйти и никогда не возвращаться. Он говорит, что я не могу всю жизнь жить во сне, что должен уйти от синих огней и лица в «реальность». Но почему? Почему я должен вернуться в этот мир? Многие люди проводят всю свою жизнь в безумии. Может быть они счастливы? Счастливее, чем я. Почему они не могут оставить меня в покое? Мы сделаем тебе еще один укол, говорят голоса, которые заставляют ложь звучать так похоже на правду. Это поможет делам идти лучше. В один прекрасный день, ты поймешь, все, что делается, все к лучшему. Это то, что тебе нужно. Мы вытряхнем из тебя эти синие огоньки. Мы изгоним «его» из твоей головы, из твоего сердца. И ты ничего не почувствуешь. Ни единой мелочи. Никогда больше. Больше никогда не будет больно. Разве это не будет удобно? С тобой будет так легко справиться. Так легко управлять. Тебе не придется собирать свои эмоции и перемещать их с места на место, потому что они в прошлом. Все, что тебе понадобится — это наркотик. Он сгладит все шероховатости. Ты будешь более гладким, чем стекло год за годом омываемое океаном. Никого не сможешь порезать. Ты будешь мягкий и безопасный, как ватный шарик. *** — Брайан. Отойди от меня. Оставь меня в покое. Дай мне просто поспать. Помечтать. Я чувствую себя в безопасности, когда все выключаю. Можно заблокировать весь мир. Жить в своей мечте. Особенно с наркотиком. И я могу это сделать, с наркотиками или без наркотиков. Так не чувствуешь боли. Как звали того парня на Бауэри? Тот, что весь в ожогах? Ромео. Да. Ироничное имя. Великий любовник. Великий романтик. Интересно, что случилось с этим ребенком? Наркоман к тому времени, когда ему исполнилось одиннадцать, он, вероятно, давно умер. Или в тюрьме. А такой ребенок в тюрьме мог бы быть мертвым. Но он научил меня, каково это — ничего не чувствовать. Ты можешь порезать этого парня ножом или жечь его сигаретой, и он не дрогнет. Но когда Стэн забрал маленькую мягкую игрушку, которую тот достал из мусорного ведра, потекли слезы. Как будто его сердце разорвалось. Это потрясло меня. По-настоящему потрясло. Я не могу допустить, чтобы такое случилось со мной. — Брайан. Убирайся к чертовой матери. Разве ты не знаешь, что я хочу, чтобы меня оставили в покое? Разве это не очевидно? Что я должен сделать с собой, прежде чем ты поверишь? — Брайан? Ты можешь сказать мне, какое сегодня число? Можешь? Как меня зовут? Брайан? Имена. Даты. Какое это имеет значение? Это всего лишь слова. Бессмысленные звуки. Вы можете навесить их на людей, но это не делает их РЕАЛЬНЫМИ. Это не значит, что те люди здесь. — Запишите себе на заметку проконсультироваться с доктором Кришнаном по поводу снижения дозы. Снижения? Разве ты не понимаешь, что мне нужно больше? Как ты можешь быть так глуп! Разве ты не знаешь, что я все еще слышу тебя? *** — Тебе опять снится сон? Ну, а кто может помочь? Грезы наяву. В школе, потом на работе, иногда стрессы от желания быть блестящим, быть идеальным студентом, идеальным рекламным агентом… Иногда я не понимал, куда делся мой разум. И тогда открыл для себя бары, клубы, бани — идеальные места, где можно затеряться. Каждую ночь — это было похоже на сон. Никто не был настоящим, и меньше всего я. Ты можешь говорить что угодно, быть кем угодно, воссоздавать себя каждую ночь заново. Но потом я заметил, что застрял. Внезапно идеи, которые воспринял, опробовал, привел в движение, захватили меня. Никакой ерунды. Никаких повторов. Никаких отношений. Никакой любви. Как это случилось? Когда это случилось? Если бы я мог вернуться назад и начать все сначала, все могло бы быть по-другому. Майки. Когда я установил правило не трахать тебя? Думаю, это было мое самое раннее правило. В чем дело, Кинни? Боишься? Боишься, что даже один человек узнает ВСЕ твои секреты? Твою тайную личность? Если бы один человек знал все, то тебе пришлось бы убить его, не так ли? Рон. Я ведь МОГУ вернуться к тебе, правда? Ты с самого начала не видел во мне бессердечного, бездушного мудака — жеребца, который вечно холоден, жесток, как гребаная машина. Никаких эмоций. Никаких трещин не должно быть видно. Даже когда я пытаюсь заботиться, кто в это поверит? Кто бы сделал что-нибудь еще, кроме смеха мне в лицо? Я могу сбежать с тобой. Тебе, блядь, не увернуться. На новом месте я могу начать все сначала. Никаких ожиданий. Никаких фасадов. Люди увидят меня таким, какой я есть. Они не будут смотреть и видеть «репутацию», а не человека. И не мальчика. И не ребенка. Так почему все пошло не так? Потому что я был единственным, кто не мог видеть дальше своих собственных воспоминаний. Своих собственных фантазий. Но мне уже не шестнадцать. И никогда не будет, как бы я ни старался вернуться. Невозможно нажать на кнопку и снова стать перепуганным ребенком, наркоманом, шлюхой, невинным. Не могу этого сделать. Я уже слишком стар. Слишком поздно. Все… слишком поздно. До того, как я взялся за твой маленький злополучный проект — очередную фантазию, чтобы сделать из меня кинозвезду? Это ТВОЯ фантазия, а не моя, Рон — я смотрел твои фильмы. Видео «Голубой роман». Я действительно видел их раньше. Когда Джастин впервые поселился в лофте и был влюблен в DVD-плеер, он заказывал груды дерьма у пидоров онлайн по почте. Включая эти чертовы «романтические» видео. Это должно было дать мне изначальный ключ к тому, что он искал, что ему было нужно. Это ты во всем виноват, Рон! Кормил его этими фантазиями. Он должен был каким-то образом понять. Как будто ты посылал ему сообщение. Образ. Идеал. Кто, блядь, может до этого додуматься? Я подшучивал над ними, когда он хлопал меня по руке и застывал в восхищении. И только когда я снова посмотрел их, понял — к своему ужасу — что все они были твоими фантазиями, Рон. Твоими фантазиями обо МНЕ. Или, возможно, о тебе. Еще один кошмар — человек, которого я не мог узнать и не хотел находиться в одной комнате с… твоим представлением обо мне. Этот пушистый домашний педик из «Я дома» — тот, кто носит гребаный ФАРТУК, разводит гребаных пуделей и смотрит «Опру», ожидая, когда мачо-педик вернется в свое пригородное любовное гнездышко на гребаном Лонг-Айленде? Блядь! Как только я понял, чем ты занимаешься, мне пришлось посмотреть все фильмы, чтобы «найти» себя. Невероятно тупоголовый хастлер в «Собачьей прогулке», тупой деревенщина со Среднего Запада в «Гершвине», было труднее с этим идиотским походным фильмом «Дикие медведи», все эти ультра-мачо-придурки, неуклюже бродящие по лесу, как странные марионетки, кричащие, как маленькие девочки при столкновении со змеями, енотами и самым беззубым медведем в мире. Может быть, я был енотом? Пока до меня не дошло, что я несовершеннолетний мальчик-игрушка, похотливый твинк, который делает это со всеми и у всеми на виду — но и единственный, кто знает, как разжечь гребаный огонь или нанизать гребаного червя на гребаный крюк. Тех, с которыми я действительно мог общаться — немного. По крайней мере, меня не изображали полным придурком. Так, что это за персонаж? Какую роль я должен сыграть теперь? Как ты хочешь на этот раз выставить меня полным дураком? Позволь вернуться к моей маленькой мечте. Что-то приглушенное, голубое, непоколебимое в своей вере. Не заставляй меня больше действовать. Просто оставь меня. Оставьте меня в покое. Все. *** — Брайан? Уходи, исчезни. — Ты должен поговорить со мной. Должен? Хочешь поспорить? — Я уменьшил твою дозу. Тебе больше не должны сниться такие сны. Давай. Отними и ЭТО. Почему бы и нет? Вы уже забрали все остальное.