Квир-теории

Глава двадцать седьмая ДЕНЬ МАТЕРИ Краткое содержание: Действие происходит в День матери в 2002 году, с воспоминанием о феврале 1988 года. Рон — Ты получила цветы? — Конечно, Ронни. Они пришли сегодня утром. Я поставили их на стол рядом с входной дверью, чтобы каждый мог увидеть, когда войдет. Я вынужденно улыбнулся. Для ее друзей так важно увидеть цветы. Внешность так важна, не правда ли? Полагаю, это важнее, чем реальность. Как и то, что я совершенно забыл о Дне Матери и моя помощница Айви выбрала и прислала цветы. Потом напомнила об этом, чтобы я не вел себя как идиот, когда мама поблагодарит. Я идиот, так что, наверное, меня должны были поймать. Но кто-то всегда прикрывает мою задницу. Оправдывает ошибки. Говорит мне, что все, что я делаю — правильно. Это называется иметь власть. Быть чертовски большой шишкой. Мать всегда хотела, чтобы я был большой шишкой. Успех. Я тоже этого хотел. Всю жизнь работал ради этого, преследовал это так, как другие мужчины преследуют женщин, или деньги, или престиж. Как женщины преследуют любовь. Именно так я и пытался снимать свои фильмы — одержимый целеустремленностью. А теперь — расплата. Так почему же все кажется таким неудовлетворительным? Почему мне кажется, что я все испортил и ничего не приобрел? Через неделю все будет закончено. Ну, собственно съемки. Сцены будут закончены. Остальное будет заключаться в редактировании, музыке, дублировании, продвижении и рекламе… Но сама картина — сама необработанная вещь, которую я создал, которую лелеял в течение последнего десятилетия — с ней будет покончено. И через неделю Брайан уедет. В этом нет никаких сомнений. — Как там погода? Я слышала от Миссис Гроссман, ее сын работает бухгалтером в саксонском Агентстве, что было жарко. — Да, жарко. Довольно жарко. — А здесь сыро. Погода. Почему они всегда говорят о гребаной погоде? Особенно во Флориде? Разве погода не всегда одна и та же? Разве не все всегда одно и то же? Совсем как здесь! — У нас съемки на улице всю эту неделю, так что жаркая погода может быть проблемой. — А ты не можешь подождать, пока станет прохладнее? Да, мама, в Лос-Анджелесе, в мае прохладнее не станет. — Нет, мама. Это последняя неделя, и мы закончим. Должны закончить, с жарой или без жары. — Ты ведь не выпустишь Брайана на улицу в такую жару? Думается, он все еще плохо себя чувствует после того пищевого отравления? — Он будет сниматься. Все в порядке. Пищевое отравление прошло. Пищевое отравление, черт. Неужели мы не могли придумать лучшего оправдания? Когда я слышу, как мать повторяет это, оно кажется еще более вонючей ложью. — Ну, скажи ему, чтобы был осторожен на ярком солнце. С такой нежной кожей он может получить сильный ожог. Это, знаете ли, приводит к раку кожи. На прошлой неделе у Сида Нуссбаума обнаружили рак кожи. Слишком много гольфа на жарком солнце. — Я прослежу, чтобы он намазался солнцезащитным кремом, мама. — Сделай это. Ты хорошо о нем заботишься? Твоя работа — заботиться об этом мальчике. Почему она, блядь, продолжает это говорить? Это не моя работа — заботиться о ком-то. Уже нет. — Он всегда такой грустный. Не думаю, что у него была легкая жизнь. Но знаю, что ты можешь сделать его счастливым. Ее слова пробирают до костей. Грустный, да, потому что ему приходится жить со мной. По крайней мере, до конца недели. И, нет, не легкая жизнь. Особенно с тех пор, как приехал сюда. И да, мама, он так счастлив. Я сделал его таким счастливым. — Он звонил сегодня матери? Я опешил: — Брайан? Звонил матери? Зачем? — Потому что сегодня День Матери, конечно! Иначе зачем бы я спрашивала? — Ты же знаешь, что они с матерью не разговаривают. Вернее, она с ним не разговаривает. Она глубоко вздыхает. — Этого я никогда не пойму. Сын — это благословение. Особенно такой красивый сын. Ронни, ты знаешь, что я люблю твоих сестер всем сердцем, но сын — это величайшее благословение для матери. Это чистая правда. — Хорошо, мама. Я тебя понял. Но в других семьях все по-другому. Он просто не близок ни с кем из своих родственников. И никогда не был. — Значит, позор лежит на его матери. У нее так много сыновей, что она может отказаться от одного? — Просто оставь это, мама. — Тем больше у тебя причин быть добрым к нему. Ведь он один. И нет ничего хуже одиночества, Ронни. Тебе следовало бы знать. Я снова громко вздыхаю. Уже с чувством вины. И почти готов закричать от этого разговора. Но потом, слава Богу, дело принимает другой оборот. — Я видела Джейн на игре в бинго на прошлой неделе. Она разводится с мужем. Джейн. Моя невеста с древних времен обучения в Нью-Йоркском университете. — Знаешь, это был ее третий брак. — Нежели? Приятно знать, что Джейн тоже может все испортить. — Эта девушка так и не успокоилась. — Такое случается, мама. Да, дерьмо случается. — Знаешь, Ронни, мне кажется, она так и не смогла забыть тебя. Ты должен позвонить ей и узнать, как у нее дела. Правильно. Определенно. И вот что самое безумное. В одну минуту она продвигает Брайана, как будто он главный. А в следующую говорит, чтобы я разыскал свою старую подружку, которая только что развелась с третьим мужем. Что это за послание? Или сообщение? Или это просто беспорядочный мыслительный процесс моей матери, который флоридское солнце и слишком много Бинго привели в еще большее замешательство? Я не понимаю. — Конечно, мама. Я позвоню ей. — Это было бы здорово. Сколько минут я уже говорю с ней? Этого достаточно? Не забыл ли сказать что-то, что должен был сказать? В конце концов, сегодня День Матери. — Мне пора идти, мама. Занят, занят, занят. — Подожди, Ронни. Ты обещал прислать мне новые фотографии. Чтобы я могла отнести их в Еврейский центр для пожилых. Те последние, что ты прислал… Брайан выглядел как хиппи! У него были такие длинные волосы, и ему нужно было побриться! Это не самая лучшая фотография для показа людям. — Это были кадры из фильма. мама. Это персонаж, которого он играет. Действие происходит в 1970-х годах, так что волосы могут быть немного длинноваты. — Я не хочу, чтобы люди думали, что твой парень какой-то хиппи. Можешь считать меня старомодной, но на самом деле он выглядит не так. Как насчет фотографии в красивом костюме? Он так прекрасен в красивом костюме. И волосы можно было бы подстричь, чтобы те последние снимки, которые ты прислал, были хоть каким-то признаком роли в фильме. — Я посмотрю, что можно сделать. Мама — это нечто, признаю. Она не стесняется показывать фотографии любовника своего сына, если люди не подумают — не дай Бог — что он хиппи! И это женщина, которая, когда я рос, была близка — и я это знал — к «битниковской цыпочке»* нашеоо района Лонг-Айленд! Джоан Баэз и Дилан были ее кумирами! Поди разберись! Через некоторое время, очень скоро мне придется объяснить ей, что произошло. Что пошло не так. Если сам смогу это понять. Если смогу заставить себя посмотреть правде в глаза. — Я люблю тебя, Ронни. — Я тоже. Счастливого Дня Матери. Вешаю трубку и готовлюсь провести еще один день, прячась в своем кабинете и избегая очевидного. *** — И что я должен делать здесь целый день один? — Я буду отсутствовать не весь день, всего несколько часов, и вернусь к ужину. — Ты весь вчерашний день провел с Джейн, — он произносит ее имя так, словно она заразная болезнь. — Я редактировал снятое. Мы работали вместе. Разве ты не хочешь посмотреть, как фильм выглядит законченным? — Мне не обязательно видеть. Я прожил это. Джек лежит на диване, надув губы. Это очень красиво, особенно когда на нем нет ничего, кроме одной из моих старых футболок и пары белых слишком коротких трусов. «Воскресный Нью-Йорк» валяется рядом, и грудь его покрыта крошками от рогалика. — Тебе понравится видеть себя на экране, — он пожимает плечами, — разве ты не хочешь стать кинозвездой? — Не особенно. Кроме того, я не играл никакой роли — просто отвечал на глупые вопросы, а ты или Марк направляли на меня камеру. Это не значит быть кинозвездой. Харрисон Форд —кинозвезда! Патрик Суэйзи — кинозвезда! — Ну, это самое близкое к настоящему фильму, что я, вероятно, когда-либо сделаю, так что ты моя звезда — бери или уходи. Я наклоняюсь, чтобы поцеловать его, и не могу удержаться, чтобы не слизать крошки и семена кунжута с его груди и майки. — Мне всегда хотелось поцеловать звезду большого кино. Наклоняюсь к его рту, который на вкус как маргарин и кунжут. Джек обхватывает меня за шею и тянет вниз, через спинку дивана, на себя. Он твердо решил, что я не должен покидать квартиру в ближайшее время, хотя уже на час отстаю от графика. — Когда ты начнешь монтировать ДРУГОЙ фильм, который мы сняли? В его зеленых с золотом глазах злобный блеск. — Не понимаю, о чем ты говоришь. Я не должен был тратить свои грантовые деньги на съемки порно с Джеком. — ХОРОШИЙ фильм. Тот самый, за который люди ЗАПЛАТЯТ. В отличие от этого. Только кучка профессоров и студентов увидят ЭТО дерьмо, — он начинает расстегивать мою рубашку — рубашку, которую я пятнадцать минут тщательно гладил и которая теперь помята и не заправлена, — не ходи туда, сходи в университет и возьми камеру. Мы можем снять продолжение. Трилогию, как «Звездные войны»! — Не думаю, что есть большой спрос на фильм, где Хан Соло трахает в задницу Люка Скайуокера. — Хочешь поспорить? Я скатываюсь с дивана и встаю, поправляя одежду и стряхивая крошки. — Я должен СЕЙЧАС идти. Чем дольше ты будешь держать меня здесь, тем позже я вернусь. Надутые губы вернулись. — А что я буду есть на ужин? — Я что-нибудь принесу. Китайское? — Может быть, — он наблюдает, как я надеваю тяжелое пальто, сапоги и натягиваю перчатки. Февральские холода не ослабевают, — твоя мать, наверное, набьет тебя едой, и ты забудешь что-нибудь принести. — Не забуду. Он вдруг становится очень грустным и уязвимым. Постоянно шмыгает носом, но то ли от затяжной простуды, то ли от чего-то еще, о чем я стараюсь не думать. Я наклоняюсь и протягиваю ему бумажную салфетку. — Веди себя хорошо. Может быть, через пару недель я возьму тебя с собой. — Конечно! Ни за что. — Правда. Я… я думал о том, чтобы поговорить с матерью о… некоторых вещах. — Ты имеешь в виду педиков, Рон? Сомневаюсь. — Нет, я серьезно. Он берет журнал и начинает листать его, отпуская меня царственно, как начинающая дива. — Расскажи мне еще одну сказку. Просто иди и не лги мне. Сажусь на поезд и отправляюсь на остров. Мама предпочла бы, чтобы я приходил в пятницу вечером, как обычно, когда приводил Джейн. Но я объясняю, насколько все заняты. Съемки. Погода. Редактирование. Она просто рада, моему приходу. Одна из моих сестер с детьми. Дядя и тетя. Несколько друзей родителей. Не думал, что здесь будет так много людей, скорее надеялся, что буду только я, старик и мама. Но дом кажется многолюдным и семейным. Мило. Я чувствую себя здесь в безопасности, хотя и немного не в своей тарелке. Все спрашивают о Джейн. Я стараюсь отбиваться от вопросов. Даже мама думает, что наши «отношения» можно «наладить». Дядя Морри дает мне все виды мужских советов. Они с тетей женаты уже тридцать лет. Одна из тех пар, которые выглядят как брат и сестра после стольких лет, проведенных вместе. Морри хочет как лучше, но, черт возьми, что бы он сказал, если бы… пока он рассказывает мне, как женщины любят, чтобы за ними ухаживали, романтику, свечи и цветы, а не просто траханье! Ну, дядя Морри, это спорный вопрос, потому что я не могу насытиться этой крепкой, бледной ирландской задницей, которую припрятал у себя в квартире, и Джейн просто не может сравниться. Морри — человек светский. Может быть, он не был бы так удивлен, как я думаю? Может быть, никто из них не удивится так, как я думаю? Джейн, определенно, нет. Что там говорят о том, чтобы узнавать обо всем последним? У нас с отцом такие отношения, что он никогда ничего не говорит мне, а я никогда ничего не говорю ему. Они вовсе не враждебны или даже воинственны — просто не основаны ни на чем, кроме самого базового уровня. — Привет, Рональд. — Привет, папа. Есть что-нибудь в газете? — Безумный мир, Рональд. Безумный мир. Кстати, об этом. Не помню, чтобы в моей жизни был более долгий разговор с ним. Он всегда работал — торговал одеждой — а когда приходил домой, читал газету, ел и ложился спать. Не помню, чтобы он посещал собрания в школе, игру в Малой Лиге, игру, в которой я участвовал, или даже мой выпускной. Просто он этого не делал. И поэтому я не могу себе представить, как рассказываю ему что-нибудь о своей жизни. Или моих мыслях. Черт возьми, дядя Морри — лучший советчик. Остается мать. Наконец я застаю ее одну после ужина. Она на кухне моет и убирает посуду. Сестра и тетя убрали со стола, но мама настаивает на том, чтобы убирать все «правильно». — Итак. — Что? — Ты в последнее время разговаривал с Джейн? Я подумала, что ты мог бы привести ее сегодня. — Давай не будем начинать все сначала, мама. Я же говорил тебе… Джейн говорила… мы расстались. Навсегда. — Ты уже говорил это и раньше. — Да, и на этот раз все действительно кончено. В последний раз, когда мы были вместе, была счастливая случайность. Правда. — Джейни так не думала. — Мама… — Я только говорю. Она думала, что все может получиться. — Да, минут на пять. Но этому просто не суждено случиться. Пока она складывает тарелки, воцаряется долгое молчание. Открываю шкаф и ставлю их на полку. — Есть кто-то еще, не так ли? Она говорит это, сжав губы. Хорошо. Это тот самый момент. Если бы только у меня хватило мужества. — Да. — Кто-то, кого я знаю? Рыбалка, всегда рыбалка. — Нет. — Кто-то из Университета? Я знаю, что это кто-то из знакомых Джейн. Она упоминала об этом… но никаких подробностей. Думаю, ей было слишком больно. — Мне жаль. Я не хотел, чтобы ей было больно. — Не еврейка, как я понимаю? Теперь мне становится смешно. — Нет. Даже не рядом. — Почему это так смешно? Я не вижу в этом ничего смешного. — Прости, мама. Это просто поразило меня. Это ее большой страх? Она должна была знать. Возможно… — Наверняка католичка. — Очень хорошо, мама. — Итальянка? — говорит она с опаской. — Нет. Ирландия. Она вздрагивает. — Они все из семей пьяниц, Ронни! От этого одни неприятности! Я представляю себе синяки на теле Джека после нападения его отца. — Иногда. — А как, по-твоему, они на тебя посмотрят? Вряд ли подумают, что ты такой приз! Знаешь, они тоже любят держаться своих. — Никогда не слышал такой чепухи, мама. — Блондинка? — Что? — Держу пари, она блондинка. Это мой шанс. — Подождите несколько недель, и сможешь посмотреть мой фильм. Тогда ты все поймешь, мама. Ты слишком труслив, говорю я себе. Сейчас не время и не место. — Не рыжая? Эти ирландские девочки в школе с рыжими волосами — все были дикими. — Не рыжая. Простые каштановые волосы. Я думаю о своих пальцах в этих темно-каштановых волосах, торчащих во все стороны. — По-моему, это прихоть, Ронни. Ты одумаешься. Она так думает? Спроси Джейн, мама, не считает ли она это «причудой», «фазой». — Есть вещи поважнее, чем хорошенькое личико, — она складывает кухонное полотенце пополам и вешает его на вешалку, — просто будь осторожен, — смотрит мне прямо в лицо, — будь осторожен! У меня странное чувство, что она все знает. Но это невозможно. *** Когда я вхожу в дверь, уже больше одиннадцати вечера. В квартире горит свет, потому что Джек боится темноты, особенно когда один. Потом я вспоминаю, что не принес никакого ужина, даже грудинки, оставшейся у мамы. Так что я чертов идиот. Совсем забыл. Джек, видимо, сидел за Macintosh, играл в игры и печатал грубые маленькие рисунки и знаки, дурачился со шрифтами. На одной странице написано: «Накорми меня» с несчастным лицом. Он оставил ее сверху. — Должно быть, долго разговаривал с мамой, — говорит он, открывая глаза, когда я вхожу в спальню, — ты обнажил свою душу и выскочил из шкафа, Рон? Я буду почетным гостем на обеде на следующей неделе? — Не будь сопляком. — Я знал, что ты забудешь о еде. Забудешь вернуться. Почему ты сказал, что вернешься, когда знал, что не вернешься? — Я потерял счет времени. — У тебя такие модные новые часы, а ты все еще не можешь определить время! Видишь, почему я никогда не надеваю их без крайней необходимости? — Мой счет за электричество взлетит до небес, если ты будешь ВСЕГДА держать все эти лампы включенными. — Мне показалось, я что-то слышал. У окна. — Включив весь свет, ты не заставишь страх исчезнуть. Это не защитит тебя, понимаешь? — я смотрю ему в лицо. Он действительно боится темноты, — это глупо. Никто не причинит тебе вреда! — Ты так думаешь? Я выкинул из головы всех людей, которые уже причинили ему боль, начиная с его собственного отца. — Ну, я здесь… и не причиню тебе вреда! Он смотрит на меня так, что мне становится неловко. — Ты так не думаешь, а, Рон? — Тебе снова нужен черный свет? Потому что я не оставлю эту лампу включенной на всю ночь. Я не могу спать, когда она светит мне в лицо. Он возбужденно садится: — Да! Я вытаскиваю старую черную лампу, которую купил для шутки в колледже. У нее жуткое голубое свечение, которое заставляет вещи светиться. Раньше у меня в комнате в общежитии висел старый психоделический плакат. Мы с соседями по комнате включали дурацкий свет и ловили кайф, притворяясь, что это 1960-е. Джек любит эту штуку. Я включаю свет и выключаю все остальное. Это действительно придает комнате удивительно сексуальную ауру. Лампа освещает вещи в комнате, бросая странные тени на кожу, и заставляет белки глаз Джека светиться в темноте. — Как только я исчезну из вида, ты забудешь обо мне, Рон. — Это неправда, и ты это знаешь. Я не могу думать ни о чем, кроме тебя, весь день и всю ночь. Не могу держать свои руки подальше от него и сейчас. Его длинная гладкая шея. Его длинное, гладкое тело. Его длинный гладкий член… — Надеюсь, ты никогда не заведешь собаку. Она сдохнет с голоду. — Мне не нужна чертова собака. У меня есть ты. — Хорошее сравнение. Если ты так поступишь с собакой, тебя наверняка арестуют. — Они могут арестовать меня, если я сделаю то же самое и с тобой. В зависимости от того, в каком мы состоянии. — Хорошо, что мы в Нью-Йорке. Я думаю, здесь можно все. Может быть, даже с собакой. Я нащупываю смазку и пачки презервативов, которые Джек спрятал в ящике рядом с кроватью. — Ты меня раздавишь, — говорит он. — Похуй, — говорю я. — Что ты делаешь? — Забудь об этом, — я наклоняюсь к его рту и накрываю его. — Но, подожди… — он мечется подо мной, протягивая руку к ящику. — Я никогда не был ни с кем другим. Не беспокойся. Я закидываю его руки за голову. Он силен для своего возраста, но я еще сильнее, когда меня не застают врасплох. — Но… не надо… Рон! Но уже поздно протестовать. Мне нужно сделать это жестко. Сильно. Блядь, я покажу матери. Джейн. Всей гребаной семье, что я знаю, что делаю. Покажу и Джеку, что знаю. Покажу ЕМУ больше всего. Сильнее, пока он не закричит. Закричит во все горло. Что-то исходит от него в этом черном свете. Что-то, что я до сих пор не могу уловить. Или приручить. Тогда на хуй все. Сильнее. *Термин «битники» был предложен в 1958 году журналистом «Сан-Франциско кроникл» Хербом Кэном  и базировался на сложившихся в американском обществе представлениях о типичном для середины XX века социальном пласте молодежи, характеризовавшемся асоциальным поведением и неприятием традиционных культурных ценностей нации.