Квир-теории

Глава сорок первая ИСПОВЕДЬ Краткое содержание: Тим говорит с Брайаном о прошлом, чтобы понять настоящее и разобраться с будущим. Питтсбург, май 2002/апрель–май 1988. Часть первая Тим Рейли — Я считаю Брайана идиотом. Или он просто потерял рассудок. Я говорила это и раньше, и после его появления здесь, в Питтсбурге, просто повторюсь. — Мел, ты должна дать Брайану презумпцию невиновности. Ты понятия не имеешь, какие у него отношения с этим Роном, — Линдси поставила бумажную тарелку и потянулась за другим куском торта. — Ну, я думаю, что это полный пиздец. Ты видела, как он выглядел, когда приехал? Как будто его сбил грузовик. — Мне показалось, что он выглядит так, будто только что вышел из больницы. Я так и думала, — сказала Дебби, тоже потянувшись за куском торта, который Линдси испекла для пикника в День поминовения. — Он определенно был больным, больным щенком. — Не говори о Брайане слишком громко. Минуту назад здесь был Джастин. Помнишь, что он сделал с Тедом, когда услышал, как тот ругает Брайана? — И что он сделает? Ударит МЕНЯ? — Мелани пододвинула к себе шезлонг и опустилась в него, — я… куда круче, чем Тед! — Вик тоже не должен ничего слышать. Сейчас он просто тигр в отношении Брайана. Но есть еще одна вещь во всей этой истории, которая жжет мне задницу, — сказала Дебби, — он собирается уехать в субботу — вы хоть представляете, как это отразится на нашем Солнышке? — Ему будет нелегко. Думаю, им обоим будет тяжело. Брайан так не хочет уезжать… — Пожалуйста, Линдс, ты ведешь себя так, как будто у Брайана есть чувства нормального человека. А мы все знаем, что это не так. — О, Мел! — Это правда. Он действительно бездушный ублюдок, и ты это знаешь. Перестань его защищать. И из того, что я узнала о его любовнике, или как там его там, в Лос-Анджелесе, следует, что он такой же бездушный и мерзкий. Так что, на мой взгляд, они достойны друг друга. Бедный Джастин в конце концов просто останется в дураках, как обычно. — Мел, ты же знаешь, что это неправда насчет Брайана. И Рон… ты его даже не знаешь. — И не хочу знать его. Я смотрю на Брайана и вижу все, что мне нужно знать. Если эти отношения не основаны на чем-то действительно больном и извращенном, то я съем это кресло. Дебби пододвинула еще один стул и села рядом с двумя женщинами. — Я думаю, что Брайан только использует этого парня. Он важный кинорежиссер. Богат. У него большой дом. И он взял Брайана в свой фильм. Думаю, что все дело в этом. Ни в эмоциях, ни даже в сексуальном влечении. Я имею в виду, что этот парень… лет на десять старше Брайана, что совсем не в его вкусе. Брайан влюбляется в юных красавчиков, как Солнышко, так всегда было. Он никогда в жизни не хотел ебать кому-то мозги, давайте посмотрим правде в глаза! А что еще этот Рон может предложить помимо своих денег и связей с большими шишками? — Ну, — сказала Мелани, наклоняясь вперед, — тогда это только доказывает, что Брайан не на много лучше, чем шлюха, и, вероятно, всегда ею был. Трах — его путь к славе и богатству — это просто последнее развитие событий. — Мелани Маркус! — Признайся, Линдс. Это правда. И это тот парень, которого ТЫ выбрала отцом нашего ребенка. Я просто надеюсь, блядь, что в воспитании заложено больше, чем в природе. — Прошу прощения, леди, — я встал с травы, где сидел под большим деревом на заднем дворе Петерсон-Маркус. — О, Тим. Ты такой тихий. Не хочешь кусочек торта Линдси? — Нет, спасибо, Дебби. Пожалуй, пойду поищу Вика, — сказал я. — Ну, спроси его, не хочет ли он чего-нибудь, пока все не кончилось. Он обожает мраморный торт с глазурью из сливочного сыра. — Скажу. Мне нужно было выбраться оттуда. Если бы я задержался еще на минуту, кто знает, что бы я сказал? Но я больше не мог их слушать. Препарируют Брайана пластиковыми ножами и вилками, точно так же, как ранее препарировали жареного цыпленка и гамбургеры, а теперь этот большой липкий торт Линдси. Ненавижу торты. Это слишком тошнотворно сладко. Я продолжал думать о том большом ужине, который Брайан устроил для них всех в пятницу вечером. Сколько затрат и усилий он должно быть, приложил, чтобы сделать его совершенным. Подарки, так тщательно подобранные для каждого человека. Его милосердие ко мне, и все ради того, чтобы сделать Вика счастливым. Их разговор — это бездушно. Это акт каких-то недочеловеков. И они не могли подождать даже трех дней, чтобы начать рвать его на части. Я произнес небольшую молитву, чтобы попытаться развеять плохие мысли, которые у меня были обо всех. Потому что я кое-что знал о Брайане и его слишком человеческой стороне. О его душе и сердце. Я даже знал о его связи с этим человеком из Калифорнии. Тем самым, о котором все только и говорили. Я знал больше, чем когда-либо должен был знать. Мне нужно было поговорить с Брайаном. Мне нужна была еще одна молитва, чтобы развеять моих собственных демонов. И его. *** — Брайан. Я рад, что ты решил прийти и поговорить со мной. Я встал и пожал ему руку. Теперь он был намного выше меня. Это казалось странным. Столько лет прошло, и он действительно стал мужчиной. И мужчиной столь же беспокойный, каким беспокойным мальчиком был. Во многом я мог винить себя. Он выглядел неуместно в этом старом баре «Стальной город». В этом старом разваливающемся районе. Я жил здесь уже почти десять лет. Это было место, в котором мне было комфортно, потому что я сам был разваливающимся персонажем. Но мы держались — и я, и соседи. Брайан вошел, словно существо из другого мира. Одет он был небрежно, но можно было с первого взгляда сказать, что его повседневная одежда стоила больше, чем недельное жалованье многих из этих людей, особенно с тех пор, как начали закрываться мельницы и литейные заводы. Может, он и был болен. А может, и нет, учитывая, что его дружки на Либерти-Авеню считали «его лучшим», но здесь он был как звезда, такой яркий, что все оборачивались посмотреть на него. И я почувствовал трепет, когда он подошел и сел рядом со мной. — Я почти передумал, Тим. Немного отвык от Истинных Признаний. Подозвав бармена, заказал пиво. — Что угодно, ТОЛЬКО НЕ «Старый Питт» или «Стилтаун». Он повернулся ко мне — Я работал над обеими кампаниями для этих писсуаров и отказываюсь пить их в свободное время. — Ты скучаешь по рекламе? — Да, немного. На самом деле, Марти Райдер, мой старый босс, и я сейчас работаем над несколькими проектами. Я действую как консультант и был там вчера весь день, обсуждая с ним спецификации. Это было приятно. — Вы можете делать это, когда он здесь, а ты в Лос-Анджелесе? — На самом деле это кое-что, связанное с фильмом. С некоторыми рекламными акциями и маркетингом. Не уверен, но надеюсь, что они воспользуются некоторыми моими идеями. — Это здорово. Как бы сочетание обоих аспектов твоей жизни. — Немного… — он замолчал и сел, ожидая, когда я протяну руку и скажу то, что должен был сказать… Но это было трудно даже для человека, привыкшего к Исповеди. — Послушай, Тим… — я удивиля, когда его голос прервал ход моих мыслей, — я слышал от Деб о том, что тебе пришлось пережить за последние несколько лет. С уходом из священства, а потом со смертью твоего партнера. Твой ВИЧ-статус… наверное, я чувствую, что несу большую ответственность за… за то, что испортил тебе жизнь… извини за выражение. За то, что сбил тебя с пути, это была плохая дорога для тебя. Это испортило все твое будущее. Я избегал тебя, потому что не хотел встречаться лицом к лицу. Наверное, чтобы не смотреть в лицо самому себе. Но так как ты сам позвал меня сюда, чтобы поговорить, я хочу, чтобы ты знал, я признаю все и что мне очень жаль. Понимаю, что не могу загладить свою вину, но какого черта? Я ничего не могу сделать, но прошу прощения. Я мог только смотреть на него. В лицо, когда его глаза взывают ко мне, чтобы получить какое-то отпущение грехов. Говорите о запутанной ситуации?! — Брайан, я позвал тебя сюда не для того, чтобы «поговорить». — Разве нет? — Нет. Я хотел сам попросить у ТЕБЯ прощения. — Я должен простить ТЕБЯ? За что? — Брайан, ты прекрасно знаешь за что. — Пожалуйста, Тим. Не переворачивай все с ног на голову. — Брайан, я не собираюсь ничего переворачивать. Это я был не прав. Был тем, кто использовал свое положение, чтобы воспользоваться тобой… — Тим, поверь мне, никто никогда не использовал МЕНЯ в своих интересах! Я спокойно смотрю на него. — Я знаю, что это не так. Я ЗНАЮ правду, Брайан. А ты не позволяй мне или кому-то другому так легко отделаться, взвалив всю вину на себя. *** Я был измотан. Для меня это не было чем-то необычным. Между моими общими обязанностями священника, моей пастырской работой в местной общине в захудалом городском районе Питтсбурга, и моей администрацией в «Доме Святого Лоуренса», я едва мог поднять голову в течение всего дня. — Я хочу предложить тебе Уединение, Тимоти. Если кому-то это и нужно, так только тебе. Отец Росси, мой духовный наставник, в течение некоторого времени был обеспокоен тем, что я размениваюсь слишком сильно, слишком быстро. Но, конечно, я был молод и считал себя Суперменом. Какой молодой священник не уверен, что хочет исправить весь мир? — Я знаю, отец, но сейчас я не могу этого сделать. У меня есть несколько новых мальчиков, которым нужна помощь, не говоря уже о тщательном наблюдении. Я не могу сейчас выйти из дома. Может быть, осенью… — К сентябрю ты уже будешь в больнице. Ты ведь понимаешь это, Тимоти? И кто же тогда будет делать твою работу, если ты сейчас рухнешь на землю? Боюсь, что у тебя будет физический коллапс, и тогда «Святой Лоуренс» будет закрыт. — Что же мне делать, отец? Единственный человек, которого я могу оставить за себя — это Джон, а он всего лишь аспирант. — Аспирант? — Да, аспирант по социальной работе из университета. Он работает в Доме неполный рабочий день и помогает мне с надзором, особенно по выходным. Курирует некоторых мальчиков и их успехи. Это согласовано с моим начальством и Попечителями «Святого Лоуренса». — Тогда, возможно, этот Джон мог бы взять на себя управление на некоторое время. Заменить тебя, пока ты будешь в Уединении? Я колебался. — «Святой Лоуренс» — это моя ответственность, отец, а не Джона. Кроме того, не думаю, что он способен управлять этим местом самостоятельно в течение какого-либо периода времени. Я имею в виду, он хороший и все такое, но опыта общения с этими ребятишками ему очень не хватает. Они довольно грубо обращаются с ним, если вы понимаете, что я имею в виду. — А над тобой они не издеваются? Я улыбнулся. — Я вырос в суровом рабочем районе, похожем на тот, в котором находится «Святой Лоуренс», отец. И отслужил три года в морской пехоте. Нужно много усилий, чтобы поиздеваться надо мной. У Джона этого нет. — Может быть, ты возьмешь хотя бы несколько выходных, Тим? Может быть, два или три дня подряд помогли бы справиться. Если ты этого не сделаешь, с твоим физическим, да и духовным благополучием, возникнут проблемы. Мозгами я понимал, что отец Росси прав и, как всегда, заботится о моих интересах. Но я также знал, что «Святой Лоуренс» не сможет жить — не сможет существовать — без меня. Или мне нравилось так думать. Я видел это место как памятник моему брату, который умер от передозировки в подростковом возрасте, прежде чем у него действительно появился шанс выжить. Тогда не было такого места, как «Святой Лоуренс», куда он мог бы пойти. И если мое собственное здоровье было тем подношением, которое я должен был сделать, то так тому и быть. Вернувшись после беседы с отцом Росси, я застал Дом в некотором смятении. Это был один из признаков того, что я не мог просто уйти в любое время. — В чем дело, Джон? — Этот новенький. От него одни неприятности. Я вздохнул. — Начинаю жалеть, что согласился взять его. Но я сделал это из одолжения другу. — Ну, — сказал Джон, — вам лучше самому взглянуть. Несколько мальчиков работали над проектами или домашним заданием, как и полагалось во вторник вечером, но большинство из них собрались в гостиной, наблюдая за поединком. Это было для них интереснее, чем профессиональная борьба, тем более, что у нас не было телевизора, чтобы дети не тратили время на просмотр. Однако, как только они увидели меня, толпа отступила, оставив двух дерущихся наедине в центре комнаты. — Кто-нибудь может мне объяснить, что здесь происходит? — я огляделся. — Так кто? Один из мальчиков по фамилии Спасский, отвернулся. — Ничего, отец. — О, ничего, да? Кто может объяснить мне, что происходит? Я всегда был откровенен с вами, и я ожидаю, что вы будете откровенны со мной. Я посмотрел на них обоих. Большая часть боевого настроя, казалось, ушла из них. Возможно, эта затянувшаяся конфронтация послужит разрядке ситуации между ними. — Как насчет тебя, Миллер? Миллер был крупным парнем. Таким же большим и сильным, как взрослый мужчина, хотя ему едва исполнилось семнадцать. У меня были сомнения насчет того, чтобы взять его в Дом, но я сделал это, потому что курирующий его офицер по условно-досрочному освобождению был моим старым приятелем по морским пехотинцам. У парня было несколько арестов, в основном за наркотики, и на нем было буквально написано «будущий бандит». Наверное, воспринял его как вызов. Как раз то, что мне было нужно — еще один «вызов». — Ничего, отец. Все тот же старый ответ. Всегда. — Ладно, думаю, у вас у всех есть работа. Я оставил Джона держать оборону в гостиной, а сам удалился на кухню. Сбежал. Кухня была самым близким местом к Уединению, куда я собирался в ближайшее время. Но чашка кофе и две таблетки аспирина должны были сделать свое дело. Я вошел на кухню и увидел, что другая моя новая проблема сидит в одиночестве за кухонным столом. Он, как обычно, делал домашнее задание. Все, чем он когда-либо занимался — это учеба или чтение. Пока что он не причинил никаких неприятностей и на самом деле был образцовым учеником. Образцовый «заключенный» этого заведения, но только благодаря своему почти полному абстрагированию от окружающего мира. За две недели здесь, он почти не общался ни с другими мальчиками, ни с Джоном, ни со мной. Он просто жил в своем собственном мире и ничего не хотел знать о нашем. Что ж, по крайней мере, он не ввязывался в драки. Наверное, есть вещи и похуже, чем сидеть и читать Айн Рэнд. Хотя для разнообразия я попытался направить его к другим авторам. — Мистер Кинни. Хотите чего-нибудь? Для кофе уже поздновато, но как насчет молока? — Нет, спасибо. От молока меня тошнит. — Ну, тогда как насчет фруктового сока? Он поднял глаза. — Нет, спасибо, — моргнул, — отец. Он изо всех сил старался быть вежливым со мной, но знал, что он не доверяет ни мне, ни любому священнику, ни даже любому взрослому, если уж на то пошло. И если бы у меня была ситуация, как унего дома, или что-то из того, что он пережил недавно на улице, я, вероятно, тоже не доверял бы взрослым. Я сел за кухонный стол напротив него. — Ты делаешь много домашних заданий. — Просто пытаюсь наверстать упущенное. Я думал, что это и есть смысл пребывания в этом месте. — Да, но есть и другие вещи, кроме домашней работы, Кинни. У тебя здесь есть друзья? Он посмотрел на меня через стол. — Среди ЭТИХ парней? Спасский и его приятели? Вы, должно быть, шутите. — Ну, всегда приятно приложить усилия. В конце концов, тебе придется с ними жить. Он нахмурился. — Это кучка неучей. Единственное, что у меня с ними общего — это то, что мы все приговорены к пребыванию здесь. И мне это нравится. Я… здесь в бОльшей безопасности. — Безопасности? Тебе кто-нибудь угрожал? Пытался придираться к тебе? Ты ведь не дрался с тех пор, как приехал сюда, Кинни? Я ни о чем таком не слышал. — Нет, я не большой боец. Мой старик делает это достаточно за нас обоих, — он отложил ручку, — просто мне безопаснее оставаться в своем уме. Я стараюсь держаться как можно дальше от всех остальных, насколько это возможно. Это единственный выход. — Единственный выход для чего? — Не важно, — он взял ручку и продолжал смотреть в блокнот, в котором писал. Я встал и взял чашку с кофе. — Чтож, Кинни, продолжай делать то, что делаешь, и ты легко вернешься к своему классу в осеннем семестре. — Да, уж. И где я тогда буду жить? Я остановился. — Наверное, дома. Со своей семьей. — Отлично. Есть еще то, чего можно ждать с нетерпением. Надо будет пометить в календаре и отсчитывать дни. Боже мой, этот парень был слишком молод, чтобы быть таким циничным. Сколько ему было — шестнадцать? Почти семнадцать? Но каждому мальчику нужно какое-то защитное покрытие. У него было такое и я не мог судить сурово из-за этого. Это было лучше, чем строить из себя хулигана, вроде Миллера или Спасского, полагаю. Я сделал себе мысленную пометку поговорить с доктором Файнером, его лечащим врачом в Кенсингтонско-Валлийском центре. Он по-прежнему виделся с ним по крайней мере раз в неделю. Возможно, доктор мог бы дать мне некоторое представление о том, как вести себя с Брайаном Кинни. Часть вторая В конце концов отец Росси поставил мне ультиматум. Либо я добровольно приму Уединение, либо он прикажет мне это сделать. Джон согласился прикрыть выходные, по крайней мере, до тех пор, пока я не получу дополнительную помощь в Доме. И Попечители пообещали, что подыщут другого молодого священника, чтобы привлечь его в качестве помощника. Я не очень надеялся на этого помощника — запасные священники в наши дни редкость, но, по крайней мере, они знали о моем положении и пытались что-то с ним сделать. И должен признать, что Уединение помогло мне. Я смог лучше сосредоточиться, лучше молиться и, думаю, лучше общаться с мальчиками после того, как вернулся в понедельник, посвежевший и подзаряженный. Обычно с вечера пятницы до раннего утра понедельника меня не было в Доме, но тогда я вернулся поздно вечером в воскресенье. Джон спал внизу на раскладном диване, и я не стал его будить, а пошел прямо в общежитие. Не знаю почему, просто у меня было ощущение, что что-то не так. Довольно скоро я узнал что именно. Десять минут спустя, после первого скандала, оба мальчика были у меня в кабинете. Джон стоял рядом, все еще полусонный, ломая руки и извиняясь. Я сгорал от сдерживаемой ярости. Один мальчик, Миллер, конечно, вел себя вызывающе и защищался. Другой был зловеще тих. — Ну ЖЕ, отец! Ты только посмотри на него! Он сам напросился! Я только дал ему то, что он хотел. Именно это Миллер и сделал — дал ему то, что он хотел. Господи Иисусе! Я посмотрел на лицо другого мальчика. Оно было как у лунатика — пустое, но и слишком опасное, чтобы проснуться внезапно. Я так разозлился, что почувствовал, как мои щеки горят и краснеют. И прежде чем смог остановить себя, я сильно ударил Миллера прямо по лицу. — Блядь! Миллер отшатнулся и поднес руку к пылающему лицу. Мне хотелось ударить его еще раз, но я отступил назад, чтобы попытаться взять себя в руки. — Это ТЫ во всем виноват, маленькая чертова СУЧКА! И прежде чем я успел остановить его, Миллер ударил другого парня по голове. Тот едва заметно вздрогнул. Мы с Джоном схватили Миллера и повалили на пол лицом вниз. Я заломил ему руку за спину, чтобы удержать. — То, что ВЫ просили, мистер Миллер — это билет в Исправительное учреждение. Вы не только бесстыдно воспользовались тем, кто слабее вас, но и принесли в Дом наркотики… — Это был всего лишь косяк! — Наркотики. Это нарушает условно-досрочное освобождение. Мы упакуем твое барахло и позвоним офицеру, потому что я хочу, чтобы ты убрался отсюда к утру. Или раньше, если это возможно. — Это несправедливо! А как насчет остальных? Остальные. Конечно, были и другие. — Назови мне их имена, Миллер. Сейчас же. Он хмыкнул и замялся, но в конце концов назвал еще двоих — Спасского и Рейнольдса. Это было понятно. Двое других хулиганов. Двое других головорезов. — Как я и думал. Мне придется запереть тебя, Миллер, пока сюда не прибудет твой надзиратель. Не хочу рисковать тем, что ты сбежишь прежде, чем он сможет забрать тебя. — Запереть меня? Где? Я попытался подумать. Единственное безопасное место, о котором я мог думать, была большая ванная в доме священника. Там была крепкая дверь и окно, слишком маленькое, чтобы вылезти наружу, по крайней мере, для громоздкого Миллера. И она запиралась снаружи на ключ. Я поднял Миллера за шиворот, и мы с Джоном потащили его в дом священника. Это было небольшое здание, старый каретный сарай, стоявший немного в стороне от главного дома. Я бесцеремонно втолкнул Миллера в ванную и запер массивную дверь на ключ. Слава Богу, что у нас есть викторианцы и их сверхпрочная архитектура. Миллер выругался и некоторое время колотил в дверь, но в конце концов сдался и заткнулся. Мы с Джоном пошли обратно к дому. Он был опустошен — другого слова не подберешь. — Я не ЗНАЛ! Как я мог даже догадаться? — повторял он. — Клянусь Богом, Тим! Я доверял этим ребятам и думал, что справлюсь… — Они обманули тебя, Джон. Особенно Миллер. Вот что они сделали. Некоторые из этих детей похожи на животных, они рано понимают, кто хищник, а кто жертва, и на кого они охотятся., — мы остановились за дверью. — Что ты собираешься делать? Я имею в виду, того другого парня? Он тоже должен уйти? Я отрицательно покачал головой. — Я просто не знаю, Джон. Не знаю. — Ты не можешь его винить. Я имею в виду, винить жертву! Джон терзал себя из-за этого, но я чувствовал себя таким же ответственным. — Что я могу сделать, Джон? Я не могу отправить его туда с другими мальчиками. Кто знает, что будет дальше? — Ты отправишь его обратно в Кенсингтонско-Валлийский центр? Разве не его родители не собираются забрать его обратно домой? — Его, — я действительно понятия не имел. Мне нужно было думать об этом долго и упорно. В общежитии царила полная тишина. Я проверил спальню, и Спасский и Рейнольдс были там, притворяясь спящими. Разберусь с ними утром, но сейчас будет лучше, если они не заподозрят, что я знаю, что происходит. Я вернулся на кухню и позвонил Фрэнку, моему другу, офицеру по условно-досрочному освобождению. Мы подружились, когда вместе служили в Корпусе. Между прочим, мы оба были из Питтсбурга. Я объяснил ему ситуацию, и он сказал, что приедет завтра утром. И обещал помочь прояснить ситуацию со Спасским и Рейнольдсом. Но я хотел, чтобы все трое немедленно уехали. Теперь осталась настоящая проблема. Другой ребенок. Джон был прав — он не мог вернуться домой. Они не хотели, чтобы он возвращался. По крайней мере, пока. Единственной альтернативой было возвращение в Кенсингтонско-Валлийскй центр. И поскольку он действительно не нуждался в медицинской помощи и определенно не был ни капельки сумасшедшим, а был, гораздо более здравомыслящий, чем его преследователи, я не мог отправить его отсюда. Он сидел на том же самом месте, где я его оставил, в большом кресле в моем кабинете. Просто сидел. Я даже не мог представьте себе, о чем он думал. Я бы молился, но я знал, что лучше не верить в то, что он это делает, даже если это может помочь. — Кинни, — он не поднял глаз, — почему бы тебе не пойти со мной? Он тяжело вздохнул и встал. Он был таким худым, что, казалось, вот-вот сломается пополам. Но я знал, что где-то в нем течет жила из чистой стали. Он вышел вслед за мной на улицу и направился к дому священника. На нижнем этаже старого каретного сарая находился лазарет. Там стояли две кровати и маленькая ванная. Конфиденциальность — вот что ему сейчас нужно больше всего. — Ты можешь забрать завтра свои вещи и принести их сюда. Наконец он поднял глаза. — Ты хочешь сказать, что не выгоняешь меня? — Зачем? Он удивленно уставился на меня. Затем он оглядел комнату. — Но почему? — Думаю, здесь тебе будет хорошо. Может быть, через некоторое время ты сможешь вернуться в общежитие, если будешь чувствовать себя лучше. Он сел на одну из кроватей. — Отец? — Что… Брайан? Обычно я не люблю использовать имена. Может быть, дело в Корпусе. Или в дисциплине. Но сейчас казалось правильным называть его по имени. Вернуть ему немного его личности. — Эти парни… они не заставляли меня. Это было просто… проще, чем драться с ними и быть избитым. Это то, чего я не могу вынести, — он потер глаза, — другое дело это… для меня это… ничего не значит. Я шлюха. Я всегда буду просто чьей-то сукой, и это правда. — Для тебя это что-то значит. Никто не имеет такого права, несмотря ни на что. И НИКОГДА не думай, что кто-то имеет. Никогда. Не зависимо от того, насколько «легко» это может показаться. Нелегко отказаться от своей честности, самоуважения. — Какое самоуважение? Я просто пытаюсь выжить, блядь! — Тебе не нужно отдавать себя, чтобы выжить, Брайан. — Но у меня больше ничего нет… Господи, этот будет самым трудным. Я поклялся, что больше не буду уединяться, пока не смогу уладить весь этот бардак, который я сам себе устроил. ЕСЛИ я когда-нибудь смогу это исправить. *** Через несколько дней, казалось, все успокоилось. Другие мальчики были напуганы внезапным отъезд Миллера, Спасского и Рейнольдса. И все они избегали Брайана как заразного, возможно, боялись, что зараза проступков других заразит и их. А Брайан… он продолжал жить так же, как и раньше, отдельно от других, закрывшись еще больше в своем собственном мире. Том самом безопасном мире, о котором он говорил. Наш разговор в ту ночь казался теперь таким зловещим, что удивился, как я пропустил сигналы опасности. Пока он оставался в лазарете. Его книги лежали в картонной коробке рядом с кроватью, а одежду он сложил и убрал в старый комод. Он был очень аккуратным, почти навязчивым, и к тому же одержимым чистотой. В отличие от других мальчиков, чья личная гигиена часто оставляла желать лучшего, он постоянно принимал душ и мыл руки и лицо. Его врач, Макс Файнер, сказал мне, что это, вероятно, остаточное чувство вины, которое он пытался смыть. Понятия не имею — я не психиатр… но думаю, что бывают и худшие компульсии. Но его мучили кошмары и приступы бессонницы. Несколько раз я находил его в четыре часа утра сидящим на крыльце дома священника, уставившись в темноту. — Брайан, тебе пора спать. Он посмотрел на меня. — Я боюсь темноты. Здесь есть большой уличный фонарь и я чувствую себя лучше если вижу его. Жаль, что он не светит в мою комнату. — Ты говорил об этом с доктором Файнером? — Он просто дает некоторые психологические оценки и говорит, что я должен смотреть в лицо своим страхам. Все это чушь собачья, отец. Такое дерьмо. То ли из-за нашей близости в доме священника, то ли из-за его остракизма со стороны других мальчиков, я заметил, что Брайан стал похож на тонкую тень. Днем он ходил за мной по пятам и всегда был рядом во время еды и по вечерам. Поначалу это меня раздражало, но со временем я к этому привык и даже начал передавать ему часть моих бумаг, заполнять формы и бланки, даже вскрывать и отвечать на письма. На самом деле он был в состоянии сделать это лучше, чем я. И стал делал это постоянно после того, как я попросил у Попечителей компьютер, что показалось мне нелепой роскошью, но он настоял на том, что офис был бы более эффективным и профессиональным, если бы у нас был компьютер. Как-то в мае я делал пометку в его личном деле и вдруг кое-что заметил. — Брайан? — А? — он сидел за столом и печатал письмо донору. Его письма донорам были особенно экспансивными и эффективными. — Почему ты не сказал мне, что у тебя был день рождения несколько недель назад? Он перестал печатать. — А зачем? Какая разница? — Ну, для других мальчиков у нас всегда есть торт и вечеринка. В ту минуту, когда я это сказал, понял последнее, что он хотел бы, это торт и вечеринка с мальчиками. — Я лучше забуду обо всем, ладно? — Значит, тебе уже семнадцать. — Наверное. — А ты думал о колледже? Я имею в виду, что если ты закончишь школу в следующем году, то тебе стоит об этом подумать. — Если ты думаешь, что мой старик оплатит колледж, если он даже не хочет видеть меня в доме, тогда ты чокнутый. — Существуют стипендиальные программы. Гранты. Он как-то странно посмотрел на меня, когда я произнес слово «грант». — Просто забудь об этом. — Я постараюсь разузнать кое-что. Тебе нужно будет сдать экзамены. Я позвоню консультанту по методике в твою школу и получу необходимый материал. Он повернулся к столу. — Почему ты занимаешься всем этим? Ты же знаешь, что у них нет стипендий для таких, как я. — Таких умных и способныъх? Почему нет? Но он только взглянул на меня и снова принялся печатать. *** Просыпался я очень медленно. Мне снова снился этот сон о Дуге. Всегда одно и то же. Я был в семинарии в Филадельфии и уезжал на выходные встречать его в Нью-Йорке или Атлантик-Сити. На этот раз мы были в том отеле, что рядом с набережной. Ощущение его тела в темноте. Теплый. Твердый… Я открыл глаза. — Брайан. — Что? — Возвращайся в свою постель. Сейчас же. — Но я ничего не сделал. — Не важно, я уже говорил тебе. Ты не можешь приходить сюда. — Но я боюсь темноты, — его голос был очень тихим. — Все это у тебя в голове. Здесь нечего бояться. Да, я говорил ЕМУ это! Бояться нечего. — Да, моя голова. Темнота, которая там, внутри. Вот чего я боюсь больше всего. — Брайан… — Пожалуйста. Я буду молчать. Я ничего не буду ДЕЛАТЬ. Пожалуйста. Я вздохнул. Потом встал, запер дверь своей комнаты изнутри. Я должен был раньше подумать о том, чтобы закрывать дверь на ночь. — Только на этот раз. — Ладно. Я слышал, как он шмыгает носом в кромешной тьме. Обнял его за талию и услышал, как он вздохнул. Через несколько минут он заснул, а потом и я тоже. Через некоторое время я проснулся, совершенно сбитый с толку. Было очень темно и тихо, если не считать слабого звука. Он отвернулся в другую сторону. Свернулся калачиком на подушке и тихо плакал, как будто кошка мяукает. — Я думаю, тебе лучше сейчас же спуститься вниз, в лазарет. Он вытер лицо подушкой. — Ты тоже хочешь от меня избавиться? А почему бы и нет? Как и все? — Брайан, я не это имел в виду. Я вовсе не пытаюсь от тебя избавиться. Но это неправильно, что ты здесь. Ты это знаешь, и я, конечно, знаю. Я священник… — Я знаю. И не хочу выходить за тебя замуж или что-то в этом роде, так в чем же дело? — Во многом! Ты должен это ПОНИМАТЬ. — Да, все, что я делаю, неправильно. Так всегда бывает. Должно быть, я ошибался. — Только не ТЫ, Брайан… — Только ОДИН человек не думал, что я ошибаюсь. Только один человек думал, что со мной все в порядке! — Я думаю, с тобой все в порядке. — Все остальные… просто используют меня. Ебут мне мозги… ко всему остальному в придачу, — он снова шмыгнул носом, — он никогда бы так со мной не обошелся. Но теперь уже слишком поздно. — Брайан, когда-нибудь ты вырастешь, найдешь кого-нибудь хорошего и женишься. И все эти плохие вещи будут казаться другим миром. Они останутся в прошлом. Уйдут навсегда. Он повернулся ко мне лицом. — Женюсь? Ты что, шутишь? — Ну… — Очнись, Тим, — он уже некоторое время называл меня по имени, и я не останавливал его. Может быть, мне следовало это сделать с самого начала, — я никогда ни на ком не женюсь! Я педик. Всегда им был и всегда будут. ТЫ женишься раньше меня! — Ну, Брайан, ты еще молод… — Но не слишком молод, чтобы знать правду. Может быть, лучше, чем ТЫ знаешь правду о себе, — он снова откатился от меня, — ТАМ был мой единственный шанс. И я все испортил. Знаешь как я себя чувствую? Гнилым. — Ты имеешь в виду… с тем человеком? Я так не думаю, Брайан. У тебя будет еще много-много шансов в жизни полюбить кого-то. — Ты просто ничего не знаешь. Ты не понимаешь. На следующую ночь я запер дверь своей комнаты. Утром я нашел его спящим на полу перед дверью. На следующую ночь я оставил дверь незапертой. Я знал, что с таким же успехом мог бы попрощаться со своим пребыванием в «Святом Лоуренсе», возможно, даже с моей жизнью священника. Но Брайан ошибался — я ВСЕ понимал. Именно он заставил меня признаться в этом понимании. Я тоже был педиком и притворялся целомудренным даже тогда, когда не был таковым… и что был натуралом, что был тем, кем меня хотели видеть мои начальники, как лаконично выразился Брайан «чушь собачья». Это была чушь собачья, когда я служил в корпусе, трахался со своим сержантом, а позже и с моим приятелем Френком. В Семинарии, когда я встречался с Дугом по выходным. И это было чушью собачьей теперь, когда я делал вид, что не жду визитов Брайана в темноте, которые в конце концов стали постоянной особенностью моих ночей в «Святом Лоуренсе», до того дня, когда он вернулся домой в конце августа и не оглянулся. Но пока я мог только слушать, как он плачет в темноте, взывая к этому «Рону»… парню, в которого он был влюблен в самый худший момент своей жизни, и которого он никогда больше не увидит. И иногда мне тоже хотелось плакать. *** — Тим, я думаю, что ТЫ ГОРАЗДО больше травмирован этим старым инцидентом, чем я когда-либо был. — Не думаю, Брайан. Я слишком хорошо помню… — Тим, прекрати! Пожалуйста! Это была просто пара трахающихся парней. Я это почти не помню! Правда! Я НЕ страдаю от какого-то, блядь, посттравматического чего угодно. Так что просто отпусти это. — Но Брайан… — Тим, это было пару раз. Пара глупых парней. С тех пор я трахнул ТЫСЯЧИ парней! Поверь мне. Я пытался понять это. Тысячи парней? И его это нисколько не тревожило? А я… я мог пересчитать количество любовников, которые у меня были по пальцам на одной руке. И я был тем, кто, вероятно, умрет раньше времени от СПИДа. Ирония не ускользнула от нас обоих. — Брайан, давай посмотрим правде в глаза — я так же виновен, как Миллер и другие. Дело в том, что я должен был быть достаточно сильным, чтобы провести линию и заставить ее оставаться нарисованной. Я впустил тебя, чтобы «утешить», но хотел насладиться твоим присутствием… — Осторожно! Ты не должен наслаждаться ничем! Особенно тем, что связано с сексом! — Я позволил тебе остаться, потому что хотел тебя. И все лето, наверное, так бы и продолжалось, если бы ты не поехал домой и не вернулся в школу. Должен признаться, я был раздавлен, когда ты уехал. — Спасибо. — Я серьезно. — Итак, я тебя правильно понимаю? Я был расстроен и подавлен, и ты позволил мне немного прижаться к тебе. Я тебе нравился. Ты желал меня. Был расстроен, когда я уехал. И теперь ты хочешь, чтобы я «простил» тебя за это? За твое сострадание? Твою «любовь»? — Да. — Мой старик, который регулярно избивал меня, ломал гребаные ребра и выгонял из дома на улицу — значит, его неправильно поняли, и я должен ЕГО простить? — Ну да. — А ты, который хотел заняться со мной любовью, ты извращенец и грешник? Правильно ли я все понял? Я вздохнул. — Да, Брайан, ты совершенно прав. — Мир и в самом деле невъебенно испорчен. Я не могу ему в этом возразить. — Чтож, я НЕ прощу тебя, потому что не жалею, что так вышло. Это было то, что мне нужно. Вероятно, то, в чем ты тоже нуждался. И я не думаю, что ЭТО гребаный грех! Если ДА, то это твоя проблема, а не моя. — Но, Брайан… — Я чувствовал себя виноватым, потому что думал, что ты еще одна «жертва» моего рокового желания предположительно натуралов. Обрати внимание, что я говорю «предположительно» — это ключевое слово. Но теперь ты говоришь мне, что был геем, знал это и действовал в соответствии с этим задолго до того, как познакомился со мной. Ты был с охуенными парнями в армии… — В морской пехоте. — Прости, в морской пехоте и в Семинарии… — Только не В САМОЙ Семинарии. — О’кей, тогда на твоих поп-брейках для священников, — Брайан подозвал бармена, чтобы тот принес еще пива. Когда он ушел, продолжил, — а это значит, что ты не стал бы продолжать лгать. Притворяться. Это было неизбежно. Дело было не только во МНЕ! Ты уже был большим жирным педиком! — Не так громко, Брайан, — сказал я, понизив голос, — я открылся, но мне не нравится транслировать это здесь. — Прости. — Да, ты прав, я с самого начала был большим педиком. Это очищает твою совесть? — Да, именно так, — он выпил пиво и немного огляделся, осматривая помещение, — единственное, меня беспокоит то, что мы так и не переспали после того, как меня официально отпустили. Мне бы это понравилось. Я уставился на него. — Брайан, ты, должно быть, шутишь! — Насчет секса Я НИКОГДА НЕ шучу. Ну, почти никогда. — Но ты же был мальчишкой, Брайан. Я все еще чувствую себя отвратительно… — Господи, Тим, не будь идиотом. Мне было семнадцать лет. Я начал трахаться с Джастином, когда ЕМУ было семнадцать, я не знал этого на тот момент, но меня бы это не остановило. Я хотел его, он хотел меня. Не вижу разницы. Кроме того, я даже не думаю, что мы делали что-то серьезное. Возможно, я дотронулся до твоего члена несколько раз… — Дело не только в этом, Брайан. Это было нечто большее, поверь мне. Он пожал плечами. — Так подай на меня в суд! — Брайан, какие акты были завершены, а какие нет, не имеет значения… — Для меня имеет, я никогда ничего не делаю наполовину. — Будь серьезен хоть на минуту. Был ли у нас настоящий половой акт или просто сексуальная прелюдия, не имеет значения… — Господи! Ты всегда такой блядь клинический? Господи, это было четырнадцать лет назад! Я не могу вспомнить половины парней, с которыми трахался полгода назад! — Это моя точка зрения. Ты не можешь вспомнить, потому что у тебя было столько травм. Или не хочет вспоминать. — Все кругом психологи-любители, Тим. Поверьте, у меня есть свой долбаный аналитик, который может дать мне то же самое дерьмо по гораздо более высоким расценкам. — Но, может быть, ты поверишь больше, если это будет бесплатно, и дано кем-то, кто заботится о тебе. Кто любит тебя. — Тим, в таком случае именно люди, которые «заботятся» обо мне, которые говорят, что «любят» меня, скорее всего, быстрее меня уничтожат. Дайте мне несколько честных, прямолинейных врагов и, черт возьми, спасите меня от моих друзей! — Это самое худшее, Брайан. Цинизм. Это почти так же плохо, как отчаяние. — Ну, я часто бываю в отчаянии, так что у меня есть все основания. Я продолжал качать головой. — Не могу не думать о своей собственной вине. Моей роли во всем этом. В содействии к твоему отношению. Отношение, которое делает тебя очень несчастными. — «Mea culpa», да? Мое «отношение», да? Ты одержим чем-то, над чем у тебя нет никакой власти. Все под контролем, Тим. И в этом нет никакой вины, — он обнял меня за плечи и наклонился ко мне, — Тим, ты уже должен понять, — он улыбается своей ленивой, сексуальной улыбкой, — когда я хотел кого-то, даже кнут для рогатого скота, не помешал бы мне получить его. Так или иначе. — Кнут для скота, да? Ты извращенец, Кинни. Абсолютный извращенец. — Тимоти, ты даже не представляешь на сколько.