Квир-теории

Глава семидесятая АПЕРТУРА* Краткое содержание: Что Джастин чувствует по отношению к Брайану? Ну, это, как всегда, сложно. Лондон, июль 2002 года. Примечание автора: «Апертура» (существительное): 1. Отверстие, щель, расщелина, отверстие. 2. Отверстие, пропускающее свет, как в камере. Внутренний диаметр кольца, удерживающего предметное стекло оптического прибора, как телескоп. Апертура применяется к любому отверстию, такому как трещина, расщелина или окно в другой сплошной стене или тому подобное» («Новый университетский словарь Вебстера»). Джастин Мы не проехали в «Роллс-ройсе» и двадцати минут, как Брайан вырубился, как свет. Он такой милый, когда спит, но это пугает меня на секунду, потому что он заснул так внезапно. Но потом я понимаю, что он измотан. Должно быть, он не спал всю прошлую ночь, беспокоясь главным образом обо мне. И думаю, что не в праве винить его. Жаль, что я тоже не мог заснуть, потому что все, что мне снилось — это то видение. Тот другой поток времени, который мне показала Фиона. Это было ужасно и завораживающе одновременно. Когда я, наконец, проснулся, действительно не мог понять пару минут, где я был, или с кем я был. Мне было страшно открыть глаза. Я боялся увидеть того, кто рядом. Но достаточно было одного прикосновения, одного вдоха, чтобы уловить его запах, просто ощутить вибрацию вокруг нас, чтобы понять, что я был на своем месте. И никогда в жизни я не испытывал такого облегчения. Знаю, Брайана беспокоит, что сегодня утром я говорил с Сибил. Но я должен был это сделать. Чтобы доказать, что я не испугался того, что произошло с регрессией во времени, что я ее не виню или Фиону, или кого-нибудь еще за то, что показали мне, что могло бы быть. И доказать это самому себе. Потому что, что бы там ни говорил Брайан, я в это верю. Думаю, что это БЫЛА моя другая возможная жизнь. Брайан этого не испытывал. ОН не видел того, что видел я, не чувствовал того, что чувствовал я. уверен, что это было правдой. Поэтому, когда за завтраком Сибилла говорит, что они с мужем идут в церковь, я знаю, что должен делать. Должен идти и благодарить Бога, что я здесь, а не ТАМ. Это то, чего я не делал уже очень давно. С тех пор, как был ребенком. Мои родители давным-давно перестали ходить в церковь. Религия небольшой частью присутствовала в Сент-Джеймсе — все-таки это БЫЛА школа, связанная с церковью, в конце концов. Посещение часовни было чем-то, что больше игнорировалось, чем требовалось, но оно было. Поэтому я вообще никогда не думал о религии. Когда я был в больнице, до того, как попал в реабилитационное отделение и все еще находился в травматологии, пришел священник и захотел помолиться за меня или вместе со мной, или что-то в этом роде. Я думаю, что мама, должно быть, поставила галочку в какой-то графе «религия», и я был в списке этого парня. Но он понятия не имел, что со мной случилось. Почему я чуть не умер. Я даже не уверен, что если бы он узнал правду, то не встал бы на сторону Криса Хоббса и тех парней, которые преследовали меня все эти месяцы. Я действительно понятия не имею, что бы он подумал об этом или сказал мне, если бы ему было известно, что я был жертвой гомофобного преступления на почве ненависти. Но в конце концов я все равно сказал ему «Отвали», что последнее, что мне нужно, это его лицемерная рожа, спрашивающее, хочу ли я помолиться! Брайан гордился бы мной. А священник выглядел таким испуганным. Он в спешке покинул мою палату и больше не вернулся. Но когда ночью я был один и плакал, все, что я мог сделать, это спросить Бога, почему это случилось со мной? Что я сделал не так? За что меня наказали? И почему я был один? С чем я не мог справиться больше всего, это то, что я думал, будто Брайану все равно. Но другие люди кое-что знали. Майкл знал, что Брайан пробыл в больнице в течение трех дней, и он никогда не говорил мне. Я думал, что он мой друг, и мы сможем доверять друг другу, особенно когда он жил со мной в лофте. Тогда мы говорили о стольких вещах. Но он НИКОГДА НЕ говорил мне об этом. А Майкл должен был понимать, как много это значит для меня. Думаю, я догадываюсь, почему он мне ничего не сказал. Этот опыт, эта боль были чем-то, что он делил с Брайаном и не хотел отдавать это мне, как и все остальное, что, как он думал, я у него забрал. Это было то, что ОНИ разделяли, и он хотел оставить это своим. Но все еще кажется, что есть пустое пространство, которое мог бы заполнить Майкл. Пробел в моей памяти, в моей жизни, который было бы легче терпеть, если бы я только знал правду. И мама знала, что Брайан приходил каждый вечер, чтобы посмотреть на меня. Это меня пугает. И злит. И расстраивает. Не могу поверить, что она может скрывать от меня что-то. Что она и Брайан оба скрыли это от меня! Это могло бы так сильно изменить мое отношение к себе, когда я изо всех сил пытался прийти в себя. Изменить мои чувства… все вообще. А так я был вынужден постоянно бороться. Бороться, чтобы вернуть себе подвижность. Бороться, чтобы вернуть свою жизнь. Чтобы первое, что я мог сделать, это найти Брайана и спросить его «Почему»? Встретиться с ним лицом к лицу и сказать: «Где ты был, Брайан, когда я умирал? Почему я не видел ТЕБЯ в больнице? Как я мог так ошибаться, думая, что тебе есть дело до меня, хотя бы немного?» Но в ту минуту, когда я увидел его, посреди «Вуди», его впалые глаза были так широко раскрыты, как будто он увидел привидение, я понял, что винить его было нельзя. Потому что он действительно видел призрака… меня. И я по-прежнему не виню Брайана, потому что знаю, что он пострадал от всего этого так же сильно, как и я. Одно дело, когда твои раны снаружи, тогда у тебя повсюду бинты, трубки, провода и шрамы, которые со временем исчезнут. Но еще хуже, когда все твои раны внутри. В твоем сердце. В твоем сознании. И никто не может их видеть, как не может видеть покалеченную руку и шрам на твоей голове. Снаружи ты выглядишь нормально, но внутри все разбито почти до основания. Но никто в это не верит. И никто никогда не пытается это исправить. Особенно когда ты скрываешь свои эмоции так же хорошо, как это делает Брайан. Я знаю, что изначально он делал это, чтобы выжить. Чтобы отец не видел, что он думает или чувствует. Или не показать, что он на самом деле педик. А позже в Нью-Йорке он делал это, чтобы абстрагироваться от пережитого. Так что теперь он всем говорит, что на самом деле ему насрать, это его мантра, как говорит Бен Брукнер, и все они в это верят. Он убеждает людей, что его нельзя обидеть, что он не чувствует того, что чувствуют нормальные люди. Бессердечное дерьмо. Единственный кто, как думает Тед Шмидт, может отключить человека в коме и не пожалеть. Как он мог бы тогда выдернуть вилку из розетки Теда! Позже он рассказал мне, что сидел рядом с Тедом в больнице — часы, одержимые, мучительные, думая о том, что он собирался сделать, сможет ли он принять такое решение. Мог ли он отключить Теда? Мог ли он отключить МЕНЯ? Люди просто не видят Брайана с этой стороны. Но я вижу. Неудивительно, что иногда Брайан ведет себя так, будто ходит кругами, не зная, что делать. Все чувства внутри отключены. Ему нужен кто-то, кто помогал бы ему что-то делать, что-то чувствовать, точно так же, как мне нужна была помощь, чтобы просто научиться брать карандаш или снова правильно писать. Но Брайану нужна помощь, чтобы научиться чувствовать. Иногда я перестаю надеяться, что он когда-нибудь будет вести себя «нормально». Брайан бросил бы вызов самой идее «нормальности»! Он бы сказал, что какой СМЫСЛ быть педиком, если ты просто хочешь быть нормальным? «Иди, найди хорошенькую девочку и женись, — сказал он мне однажды, очень давно, — это то, что тебе следует сделать, если ты хочешь «любви» и «романтики». И все же я ЗНАЮ, что он верит в любовь, даже хочет ее. Он просто не может себе в этом признаться. Первый «Принцип Брайана Кинни», который я узнал от Майкла в тот первый вечер, когда пошел с ним в закусочную «Либерти», был: Брайан не «заводит» бойфрендов. Конец дискуссии. Конец истории. Но с тех пор я понял, что это не так. Давным-давно у него были «бойфренды» или «бойфренд» — Рон. А потом снова Калифорния с Роном. Я начинал думать, что это просто странная причуда, которая навсегда связана с какой-то попыткой воссоздать воображаемые отношения прерванные миллион лет назад — с Роном. И когда эта история с Роном, эти так называемые «нормальные» отношения, потерпели полный крах, я подумал: ну ВОТ И ВСЕ! Это докажет Брайану, что он БЫЛ прав с самого начала. Нет такой вещи, как любовь или отношения, или романтика. Никаких бойфрендов! А сегодня утром это происходит как гром среди ясного неба! «Никому не позволено называть моего парня «красивым», кроме меня.» Алло? Привет! Позвоните Джастину от мистера Кинни с громом среди ясного неба! И, конечно же, Брайан ведет себя так, как будто говорит это каждый день! Что это за землетрясение, которое не могут увидеть на сейсмографе в каком-то университете в Перу! Зачем смотреть, профессор?! Где-то на юге Англии 9,9 по шкале Кинни! Мы лучше предупредим всех педиков, чтобы они сбросили свои гейрадары, потому что это бросает ВСЕ в полный хаос! А он просто продолжает собирать чемодан, даже не моргнув глазом. Стоит ли удивляться, что половину времени я хочу боготворить его, а другую половину — задушить? Совсем как Рон. Теперь я действительно чувствую себя жутко. Теперь я сравниваю себя с Роном. Но это правда. В чем-то мы похожи. Я по-настоящему ненавижу его, но и по-настоящему понимаю. Нас обоих сводит с ума один и тот же человек, человек, которого мы оба безумно любим. Мы оба пытаемся понять его. Пытаемся контролировать его. Пытаемся удержать его. Но Рон делает это разрушительным образом. Потакая худшим порывам Брайана вместо его хороших инстинктов. Подпитывая его пристрастия, хотя я знаю, что Рон ненавидит эти пристрастия. Потакаешь ему, а потом позволяешь ему потакать себе, как ребенок, который набивает себя конфетами, пока его не стошнит, а потом просто даешь ему еще. Это не лучший способ. Я не хочу, что бы то, что случилось с Роном, случилось и со мной. Вот почему я должен держать свои мысли позитивными и сосредоточенными на хороших вещах. Точно так же, как Брайан помог мне с моей рукой, бросая мяч туда-сюда, я должен помочь ему с его чувствами. Подбросить ему пару эмоций. Не бояться, как раньше, сказать ему, что я чувствую. Сказать ему, что я люблю его, даже если он не хочет этого слышать. Потому что использование этих чувств — единственный способ заставить из работать правильно, точно так же, как использование моей руки было единственным способом удержать ее от полного отключения. Может быть, это не идеально, может быть, это не очень красиво, и мне приходится прилагать усилия, но я все еще могу создать значимое произведение искусства этой покалеченной рукой. И Брайан может иметь значимые отношения со своим покалеченным сердцем! Я собираюсь убедиться в этом. Он, конечно, пришел бы в ужас, если бы услышал, что я вот так планирую, вот так думаю. Хуевая логика твинка, сказал бы он. Но я помню совет Дианы насчет пристрастий Брайана: составь свой план действий и выполняй его, как на войне. Ладно, тогда это будет тайная война. Я буду настолько хитрым, насколько должен быть и продолжу идти тем путем, которым иду. Потому что в логике Кинни нет ничего логичного, ничего прямолинейного — это ВСЕ гребаный инстинкт! И единственное, на что я научился настраиваться — это инстинкты Брайана. А он продолжает спать всю дорогу до Лондона. Мирно и спокойно. По дороге я разговариваю с Кенроем Смитом. Брайан всегда говорит с ним о разных вещах. Он говорит, что такой парень, как Кенрой гораздо интереснее, чем десять Джерри Милтонов. На задней стенке перегородки «Роллса» есть небольшое откидное сиденье, и я сажусь на него и разговариваю с ним через маленькое открытое окошко, отделяющее водителя от пассажиров. Он говорит, что некоторые люди, которых он возит, никогда не разговаривают с ним напрямую, а пользуются маленьким телефоном в машине, чтобы дать ему инструкции, например, выключить обогреватель или по какой дороге куда-то ехать. — Некоторые предпочли бы видеть в тебе просто устройство, а не человека, — говорит Кенрой. — Это так неправильно! — говорю я. — Может быть, но это чистая правда. — Сколько времени тебе понадобилось, чтобы купить «Роллс-ройс»? — Это была удача, и никакой ошибки. Пожилой джентльмен, которого я возил в такси, обычно разговаривал со мной совсем немного. Я сказал ему, что мечтаю когда-нибудь стать самим собой. Работать на себя. И вот однажды старый джентльмен умер и оставил мне эту машину. Она простояла в его гараже много лет, потому что старый джентльмен больше не мог водить. И он оставил ее мне, свободную и бесплатно. Я взял взаймы некоторую сумму денег и привел ее в отличное состояние. И с тех пор я стал счастливым человеком. — У тебя есть семья? — Машина и работа — вот моя жизнь. Этот город и эти улицы. Это все, что я когда-либо хотел или нуждался. Я не могу себе этого представить. — А тебе не бывает одиноко? Он оборачивается и секунду смотрит на меня, потом снова переводит взгляд на дорогу. — Я воспитывался в «заботе» с четырех лет. Все, о чем я когда-либо мечтал — это быть одному и иметь что-то, что принадлежит мне и никому другому. Теперь у меня это есть. — А что такое «забота»? Я не знаю этого термина. — Быть под опекой… в детском доме. Подопечный государства. Спать в большой комнате с пятьюдесятью другими детьми. Есть, играть, пИсать, все вместе. Ни одной чертовой минуты наедине с собой. Я жил там до пятнадцати лет, пока не получил рабочие документы. Теперь у меня есть машина, клиенты и душевное спокойствие. И весь город у меня под рукой. — Господи, Кенрой. Я думаю, это печально. — Вовсе нет. Это мой путь. У тебя свой путь, а у меня свой. Я счастливый человек, Джастин. Звучит забавно, когда он называет меня по имени, потому что обычно он очень формален со своими клиентами. Но я ненавижу, когда он говорит «сэр» или «Мистер» Тейлор. — Я не могу себе представить, что у меня нет никого, с кем можно было бы быть рядом, с кем-то, кто заботится о тебе. Кенрой смеется. У него гортанный смех, идущий из глубины души. — Похоже, именно ТЫ заботишься о НЕМ, судя по тому, что я вижу! — Ну, это отчасти правда, — говорю я. Я рад, что это так очевидно для такого наблюдательного человека, как Кенрой, — Брайан думает, что он заботится обо мне. Он даже обещал моей матери, что сделает это! Но Я делаю для него то же самое. Только тише. Только не говори ему этого. Он думает, что полностью все контролирует. — О, неужели? У меня был друг много лет назад. Профессиональный боксер. Огромный парень. Я работал с ним по ночам в качестве вышибалы в Брикстоне, а в тех краях, трудновато. У него была жена, которая была не выше его локтя и весила не больше большого ощипанного цыпленка, на которого она походила внешне. Но все, что ей нужно было сделать, это сердито посмотреть на моего приятеля, и он превращался в большую кучу каши! Так что по внешнему виду не скажешь, все дело в том, кто знает, что к чему. — Думаешь, я знаю, что к чему, Кенрой?» — Я бы не стал ставить против тебя, сынок. — Могу я задать тебе вопрос? Я имею в виду, если это не слишком странно? — Конечно. Спрашивай. — Что такое… «Пятнистый член»? Кенрой Смит так хохочет, что мне кажется, он сейчас съедет на «Роллс-ройсе» с дороги. Теперь я дико смущаюсь и чувствую, как мое лицо становится ярко-красным. — Это десерт. Белый пудинг с начинкой из изюма. Почему ты спрашиваешь? — Брайан пригрозил, что они подадут его мне в эти выходные. Я не знал, что это такое и боялся спросить кого-нибудь в «Огненных землях», боялся, что это одна из отвратительных шуток Брайана! Кенрой качает головой. — Ну, вы двое даете! Я должен возить вас, парни, бесплатно, просто для развлечения! *** Должно быть, в конце концов я тоже заснул, потому что, почувствовав, что машина остановилась, я рывком открыл глаза. Брайан положил голову мне на колени и все еще спал без задних ног. Красиво и мирно. Я наклонился и провел губами по его лбу. У меня не так уж много моментов, когда он весь в моем распоряжении. Он вечно куда-то мчится, неугомонный и загнанный. Но прямо сейчас… — А? Что? Он оглядывается, как будто не знает, где находится. — Мы вернулись в отель. — Не может быть. Что происходит? — Ты проспал всю обратную дорогу. Он садится. — Я спал? Иисус. Кенрой вынимает чемоданы из багажника «Роллс-ройса». Посыльный приходит ему на помощь. Брайан выходит из «Роллс-ройса» и зевает, пока мы, спотыкаясь, поднимаемся по лестнице в «Чаттертон». В комнате Брайан плюхается под палатку. — Если ты сейчас ляжешь спать, Брайан, то не будешь спать всю ночь, а в семь утра за тобой приедет машина из студии, — предупреждаю я, — ты же не хочешь начать эту неделю уже уставшим. Ты должен встать утром и выглядеть потрясающе! Он закатывает глаза. — Ты прав. Дай мне привести себя в порядок, а потом мы можем выйти и прогуляться. Мне нужно немного грязного городского воздуха, чтобы очистить мозг от этих выходных. Через полчаса мы уже идем к Ноттинг-Хилл-Гейт. — Жаль, что сегодня не суббота. Мы могли бы пойти на большой антикварный рынок. Или побродить вокруг Гайд-парка. Мы могли бы пойти в Уголок ораторов и посмотреть, не разглагольствуют ли сегодня какие-нибудь забавные психи. Или, может быть, мы поищем ту конюшню, где возят верхом. — Конечно! После дождя, который шел всю ночь, на улице стало солнечно и тепло, и я готов размять ноги. В конце концов мы идем вдоль ограды Гайд-парка, вдоль Бейсуотер-роуд. Я вижу двух хиппи — Джули и Теренс, которые сделали мне браслет, и мы остановились и поговорили с ними несколько минут. Джули показывает мне несколько вещей, которые могли бы понравиться Дебби. Это немного чересчур для мамы, но для Деб было бы просто идеально. Еще вижу ожерелье, которое понравится Эммету. Покупаю ожерелье и оставляю решение о подарке для Деб на потом. — Мы будем здесь в следующее воскресенье и каждое воскресенье, любовь моя, — говорит Джули. Неподалеку от хиппи Роуэн расставляет свои фотографии. Брайан демонстративно проходит мимо него. Определенно, у него жучок в заднице насчет Роуэна. — Привет! Роуэн! — кричу я. — Где ты был все эти выходные? — В деревне. В большом старинном доме. Там был сэр Кен Филдинг и множество других театральных деятелей. Я понимаю, что это звучит как хвастовство в ту же минуту, как оно слетает с моих губ. — Значит, — говорит Роуэн, вытягивая шею, чтобы посмотреть на Брайана, который нетерпеливо стоит перед витриной с макраме, — он действительно снимается в кино? — Конечно! Неужели ты думаешь, что я все это выдумал? — Не знаю. Может быть, — Роуэн пожимает плечами, — люди много чего говорят, чтобы произвести впечатление. — Ну, это не выдумка. Мне не нужно ничего выдумывать, чтобы произвести на тебя впечатление, Роуэн. Там было очень много важных людей, потому что Брайан сам важная персона. Я не преувеличиваю — это правда, и меня беспокоит, что Роуэн так пренебрежительно относится к Брайану. — Джерри Милтон, который играет во многих пьесах, был там же и много других актеров. Гарри Коллинз — он снимается в телесериале. Роуэн изумленно смотрит на меня. — Гарри Коллинз? Из «Морнингтон-Клоуз»? — Правильно! ТАК называется шоу. Я не мог вспомнить. Никогда его не видел. — Значит, ты действительно не шутишь? Какой он? Гарри Коллинз? — Просто хороший человек. Мы останавливались в его доме. Кто-то останавливается и спрашивает об одной из фотографий. Я жду, пока Роуэн ответит на его вопросы. Вижу, как Брайан пытается изобразить интерес к макраме, стараясь вести себя так, как будто он НЕ ждет меня. — Роуэн, мне нужно идти. — Останься на минутку, — он продает этому человеку гравюру. — Там было пять фунтов! — говорит тот, кладя гравюру в карман. — Брайан ждет меня. — Подождет еще немного. Я нашел тебе фотожурнал. Ну, вообще-то он мой старый, но в нем есть статья о покупке фотоаппарата. — Это здорово, потому что Брайан сказал, что я могу его купить. Может, сходим завтра и посмотрим? Роуэн улыбается. — Супер. Я закончу в отеле в десять, А большой человек будет отсутствовать весь день? — Возможно. Он уезжает в семь утра. — Хорошо. Увидимся за завтраком, и мы сможем составить план. У тебя есть деньги на камеру? — Хм… не знаю. У меня есть кредитная карта, но я стараюсь не пользоваться ею, потому что мне нужно погасить расходы. — Чушь собачья! Просто заставь ЕГО заплатить! — Роуэн, я… Внезапно Брайан оказывается рядом. — Я голоден, — говорит он. Обычно это моя линия, а не его. Он сердито смотрит на Роуэна, — пойдем, — он берет меня за руку и тянет за собой. — Пока, — говорю я Роуэну. Он стоит и смотрит, как мы спускаемся по Бейсуотеру к Мраморной Арке. — Брайан, мы не договорили! — Твой разговор с НИМ окончен, — его лицо застыло. — Он просто друг! Я же тебе говорил, он даже не гей! — Как будто, черт возьми, это так! — бормочет Брайан. — Я видел, как он нюхал мое чертово НИЖНЕЕ БЕЛЬЕ, когда ты ушел и оставил его в комнате со мной! Он не просто ГЕЙ — он какой-то урод. — Не говори глупостей, Брайан. — Я знаю, что я видел, Джастин. Не успеешь оглянуться, как я войду, а он уже будет ТЕБЯ обнюхивать! Забудь ЭТО дерьмо! Он обхватывает рукой мой рабский браслет и впивается им мне в запястье, словно желая о чем-то напомнить. — Брайан, Роуэн меня не интересует! Он просто человек, с которым можно тусоваться. — Я бы предпочел, чтобы ты тусовался с Хьюи. — Мне не нравится Хьюи, — надулся я. Но Брайан продолжает тащить меня по Бейсуотер-роуд. — Брайан, прекрати. Пожалуйста, остановитесь на две секунды! Мы останавливаемся на тротуаре. — Прости, — говорит он, — мне просто не нравится этот парень. Он… это как… как ты рассказывал, что видел или думал, что видел, в этой психической штуке. Он, наверное, говорит тебе все то дерьмо, о котором ты мне рассказывал. Из твоей гребаной мечты! А потом наступает рассвет. Теперь я это понимаю. Брайан считает, что мое видение как-то связано с Роуэном. Он думает, что Роуэн использует «романтическую чушь», чтобы вскружить мне голову. Дерьмовые фразы, которые я ДО СИХ пор слышу в своей голове. «Ты — все, что мне нужно!» и «Ты — мое вдохновение!» Но ничто не может быть дальше от истины! Роуэн, если уж на то пошло, еще менее романтичен, чем Брайан! Он всегда говорит о работе, деньгах и своих фотографиях. И он натурал! Это же так очевидно! Но для меня это вовсе не связано с Роуэном. Это касается нас с Брайаном. Это новый поворот в наших «отношениях» — если мне, наконец, позволят использовать это слово. Я думаю о вспыльчивости Брайана, его общей нетерпеливости и собственничестве, и понимаю, что он теперь не только мой парень, но и мой безумно РЕВНИВЫЙ парень! И теперь он не боится показать это! Это может быть восхитительным развитием событий. А также настоящими неприятностями. — Брайан. ПОЖАЛУЙСТА, выслушай меня. Какого хрена мне дважды смотреть на Роуэна? Он мой друг, но это ВСЕ. Я ему НЕ интересен! И он меня НЕ интересует. Ни сегодня, ни завтра, ни через год! Потому что я люблю ТЕБЯ, говнюк! Мне больше никто не НУЖЕН! Господи, купи подсказку, ладно? Он смотрит на меня с недоумением. — Ты действительно думаешь, что я говнюк? Я притягиваю его к себе, чтобы поцеловать. — Да, прекрасный гребаный говнюк! А теперь давай что-нибудь съедим, пока мне не пришлось откусить кусочек от ТЕБЯ! — Ты можешь укусить меня позже, — говорит Брайан, криво улыбаясь, — только не кусай за задницу — мне она нужна для фильма. — Я постараюсь запомнить. Но ты можешь кусать МЕНЯ где угодно. — Хм, — Брайан наклоняется и кусает меня за ухо, — я думаю, что следующая классика, которую мы должны пересмотреть — «Дракула» Брэма Стокера. Кровь — это жизнь. И шея — не единственное место, где вампир высасывает жизненную силу из своей жертвы и заставляет ее стать с ним единым целым. И они оба становятся Детьми Ночи. Охотятся на своих жертв. Связаны навечно кровью и… Я отхожу и машу рукой такси. — Что ты делаешь? — говорит Брайан. — Куда ты собрался? Я дергаю его за рубашку и тащу к такси. — Мы возвращаемся в отель. К черту еду! Мне нужна литература. Прямо СЕЙЧАС! Брайан улыбается ленивой, похотливой улыбкой. — Вот ЭТО музыка для моих ушей.

*Характеристика оптического прибора, описывающая его способность собирать свет и противостоять дифракционному размытию деталей изображения.