Квир-теории

Глава семьдесят шестая Одиночество шторма Краткое содержание: Брайан просыпается не в той постели; забавно, как это происходит. Лондон, июль 2002 года. Брайан Мне не нравится вспоминать, где я просыпаюсь. Я открывал глаза во многих местах, как хороших, так и плохих, но не думаю, чтобы сожалел хоть об одном так сильно, как об этом. Нет, это не «Чаттертон», это точно. Я знаю, где нахожусь, даже если не хочу признаваться, что знаю. Дом Дориана Фолко. Его дом. И, насколько я могу судить, его спальня. И кровать хорошая. К счастью, в данный момент я здесь один. Да, с Дорианом не получится вернуться к своему патентованному «Кто ты, черт возьми?» веселому утреннему приветствию. И я действительно не могу вспомнить, как сюда попал. Это самое худшее. Одно дело — полностью облажаться, когда ты в сознании. Но облажаться в отключке — этому нет оправдания. Даже для меня, который в прошлом лажал всячески. И я имею в виду ВСЕ способы. Правильно — я Брайан Кинни, чей девиз: «Никаких извинений, никаких оправданий, никаких сожалений!» Или это БЫЛ мой девиз. Какая чушь! Понятия не имею, каков теперь мой девиз. Как насчет: «Брайан Кинни… Извини, Но Я Тебя Сегодня Трахнул?» Или: «Оправдания? Сожаления? Сколько У Тебя Времени?» Не помню, чтобы принимал наркотики прошлой ночью. Но мне не нужно вспоминать, потому что я знаю, что сделал это. Знаю, что мне кое-что понадобилось, чтобы подняться на сцену. Я принял что-то, чтобы взбодриться после всей этой пьянки. Первой ошибкой была выпивка. Но мне нужно было забыть это нелепое зрелище в гримерке сэра Кена. Эти два клоуна дерутся из-за меня! Да, я — хуевый приз! Как будто я дважды взгляну на них обоих. Что, вероятно, не самое лучшее, что можно сказать, учитывая, что уже трахал Джерри, даже если это было больше десяти лет назад, и теперь могу добавить Дориана в список. Так что Чарли дал мне врезаться прошлой ночью, чтобы вытащить из алкогольного кризиса. Потом еще. Может быть, и еще после этого. И я знаю, что он еще дал что-то позже, чтобы я снова спустился вниз, потому что он давал мне это всю неделю. Совсем по чуть-чуть. Но четверть дорожки за одну ночь приводит к половине дорожки позже, и все дальше и дальше по дороге, пока вы не снюхаете весь конверт. Или половину флакона «Белого китайца»*. На 90% чище бирманского дерьма. И именно поэтому я чертов идиот! Потому что я ЗНАЮ что это за дерьмо! Я оправдывал допинг как нечто, заменяющее Ксанакс. Лгать самому себе уже достаточно плохо, но я не могу лгать Джастину. Вообще не могу об этом думать. Он так гордится мной, потому что я не просил никаких таблеток. Правильно, он должен знать, что это только потому, что у меня есть что-то более сильное, чтобы убить меня сразу. Потому что он будет винить только себя в МОИХ неудачах. Этого я не могу принять. Но когда я, блядь, больше не могу вспомнить, что делал, что принял, кто я — это конец истории. Лучше бы это был конец жизни. Так и должно быть! Потому что когда я проснулся немного раньше, чтобы поссать, и начал блевать кишками, как только добрался до туалета, я знал, что уже перешел черту. И все произошло так быстро. Это не просто предупреждающий сигнал. Это же чертова Сирена воздушной тревоги! Я встаю и оглядываюсь. Заглядываю в ванную и снова мочусь. Плещу в лицо холодной водой. Мой желудок слегка возмущается, но все в порядке. Смотрю в зеркало и качаю головой. Теперь я смутно припоминаю, как Дориан затащил меня в свою машину. Это нехорошо, но могло быть и хуже. Гораздо хуже. Эта Хелен, сучка-фанатка, у которой незначительная роль в фильме, всю неделю пыталась меня зацепить. Чарли приводил ее на репетиции, и она терлась об меня. — Послушай, — сказал я ей в первый же день, — я гей, и мне это неинтересно. Чарли, должно быть, говорил тебе об этом. — Конечно, но я не верю в это, — сказала она, — уверена, что ты трахал женщин. Почему не меня? — Я так не думаю. Я привык, что и мужчины, и женщины бросаются на меня, но у меня никогда не было проблем с тем, чтобы быть откровенным с теми, кто меня не интересует. Но этот человек настойчив. ОЧЕНЬ настойчив. Держаться от нее подальше на репетиции, когда я был еще наполовину трезв, совсем не то же самое, что держать ее подальше от меня в гребаной СЦЕНЕ в баре, когда она должна была быть на мне! А Хелен уже вошла в роль. Слишком увлеклась. Так что, когда вошел Дориан я почувствовал облегчение. Вроде. Дориан. Блядь. Почему я делаю это с собой? ПОЧЕМУ? Меня даже не тянет к нему! Не то чтобы было нормально, если бы меня к нему тянуло. Я думал, что уже за пределами этого, за пределами того, чтобы поддаваться своим низменным инстинктам на каждом шагу! Но, очевидно, никто не сообщил моему члену об этом факте. Хорошо только, что Дориана сегодня утром нигде не было видно. Если он хоть немного похож на Рона, то, скорее всего, встал ни свет ни заря, проводит встречи, пишет записки и делает всякую работу, прежде чем кто-нибудь нормальный, вроде меня, соизволит проснуться! Блядь! Подождите, пока Рон не услышит об ЭТОМ! Он зафрахтует чертов самолет и будет здесь прежде, чем я успею найти свои штаны! Он был бы рад услышать, что я не только свалился с повозки на съемочной площадке, но и вернулся к полномасштабному режиму преступника/шлюхи с аспектом наркомана, добавленным для хорошей меры! Я НИКОГДА НЕ переживу ЭТОГО! Но сейчас я должен выбраться отсюда. Немедленно. Конечно, у меня нет часов. И нет мобильного. Беру телефон с прикроватной тумбочки, чтобы позвонить Джастину в отель, и тут загорается маленький огонек. — Да? — говорит незнакомый голос. Черт возьми. Бросаю трубку и оглядываюсь. У Дориана на каминной полке стоят старинные французские часы. В гребаной спальне есть камин! Эти старые дома убивают меня. Зимний ветер, наверное, свистит в этом желобе и врывается в комнату, как ураган в феврале. Часы показывают почти час дня субботы. Меня не было с семи утра вчерашнего дня. Двойное дерьмо. Джастин, несомненно, уже вызвал полицию, и я его не виню. Он, должно быть, чертовски волнуется. Я надел джинсы и черную майку, но не могу найти свою рубашку. Помню, что на мне была рубашка. Думаю, так оно и было. На хуй. Нахожу свои ботинки под кроватью. Я уберусь отсюда, даже если мне придется вылезти в окно. И я обдумываю это, пока не выглядываю в окно и не вижу, что нахожусь на третьем этаже. Все эти домики узкие и высокие. Значит просто выйду в парадную дверь и буду надеяться, что не увижу своего «хозяина» на выходе. Открываю дверь спальни и спускаюсь по лестнице. Незнакомый голос стоит внизу, одетый в белый халат. Он что, гребаная горничная? — Чем могу помочь, мистер Кинни? Он говорит прямо как Дракула. Это жутко. — Ничем, я как раз собрался уходить. Не обращайте на меня внимания. — Но, мистер Кинни, мистер Фолко сказал… — парень пытается встать передо мной, но в нем не больше пяти футов, и он передумывает, когда я подхожу к подножию лестницы и встаю рядом с ним. — Да, скажи мне «До свидания», потому что я действительно опаздываю на важную встречу. И я выхожу за дверь. Мне хочется бежать, но голова все еще болит. Поэтому я просто двигаюсь трусцой по большой площади. Ищу знак, ориентир, станцию метро, что-нибудь, что даст мне знать, где я нахожусь. Прохожу еще немного и понимаю, что нахожусь в Блумсбери. Я останавливаю женщину и спрашиваю, где Британский музей. Она показывает на юг, через несколько кварталов. От музея направляюсь в Тоттенхэм Корт-роуд и к станции метро. Но лезу в карман и понимаю, что у меня нет бумажника. Вчера вечером на съемочной площадке мне не нужен был бумажник. И я не думал, что буду сегодня бродить по городу, пытаясь добраться домой. И теперь у меня нет гребаных денег. Даже мелочи. Ничего. Это как в то воскресное утро, когда мы с Джастином выбежали из дома Рона и я забыл взять наличные. История повторяется со мной в роли Деревенского Идиота. Есть только один способ очистить голову. Я иду на запад, по Оксфорд-стрит, к Холланд-парку и дальше до «Чаттертона». В старших классах мы с Майки и нашей группой исполняли песню: «Детка, до дома далеко.» Разве это не про сейчас? Сегодня суббота, и Оксфорд-стрит похожа на чертову Таймс-сквер в Нью-Йорке. Канун нового года — шумный, грязный, переполненный людьми, стоящими плечом к плечу. Чувствую приступ клаустрофобии, как будто они давят на меня, и я хочу оттолкнуть их всех с гребаного пути! Наверное Джастин так же чувствовал себя идя по Либерти-авеню сразу после того, как вышел из больницы. Как будто хотел кричать каждый раз, когда кто-то подходил к нему слишком близко. Но я просто продолжаю тащиться. Во рту так пересохло, что я даже не могу сплюнуть. Роюсь в карманах в поисках жвачки, но нахожу только презерватив во внутреннем кармане. Он «ароматизирован» и я подумываю зажевать его, но здравые мысли преобладают. Тротуары у Гайд-парка немного расчищены. Я чертовски устал. Я грязный. И чувствую себя на пороге смерти. Другими словами, нахожусь именно в том состоянии, в котором заслуживаю находиться. Я смотрю на прекрасный парк, на этот прекрасный город, на свое отвратительное «я» и думаю: «Кинни, сфотографируйся здесь. Потому что ты должен помнить себя в этом состоянии. Помнить, как хуево ты себя чувствовал и как глупо ты себя вел. Помнить, как ты облажался и с кем, как раз тогда, когда, НАКОНЕЦ, все начал делать правильно! Так что, блядь, просыпайся! Потому что любой парень в здравом уме НИКОГДА не потерпит от тебя такого дерьма! А Джастин в здравом уме. И это было бы именно то, что ты заслуживаешь, если бы ты вошел в гостиничный номер и обнаружил, что он ушел навсегда. Точно так же, как в том дурацком сне, в том чертовом видении, которое у него было. В котором он тебя бросает, и не без оснований. А ПОТОМ посмотри на себя в гребаное зеркало и поймешь причину!» Не могу сказать, как быстро или как медленно я двигаюсь, когда сворачиваю с Холланд-парка к «Чаттертону». Перед отелем есть скамейка, и я сижу там минут пять, собираясь с духом, чтобы подняться. Разве это не один из тех моментов, когда ты должен войти с букетом роз и заискивающей улыбкой? Я не могу справиться ни с тем, ни с другим в таком состоянии, поэтому просто решаю пойти и встретить все как мужчина. Но в номере никого нет. Вещи Джастина все еще здесь, но его нет. Я не знаю, то ли впасть в депрессию, то ли вздохнуть с облегчением. На самом деле я дрожу. Достаю из маленького холодильника бутылку «Эвиана» и выпиваю ее до дна. У меня дрожат руки. Мне приходится сжимать бутылку, чтобы не уронить ее. Раздеваюсь и иду в ванную. Долгий душ не помогает. Пытаюсь сделать воду горячее, но не могу избавиться от этой дрожи. Не знаю, то ли это последствия наркотика, то ли просто моя собственная дурная голова, но это не имеет значения — эффект тот же. Итак, я запускаю воду в ванну, добавляя в нее много пенистой жидкости. И погружаюсь в нее. Это действительно приятно. Расслабляюще. Думаю, что если засну, то, вероятно, соскользну под пену и утону, но мне все равно. И я закрываю глаза. И вот тогда Джастин возвращается. Он смотрит на меня, мокнущего в этой нелепой ванне, окруженного пузырьками, и я поражен, что он не смеется мне в лицо, не поворачивается и не уходит. Но он не делает ни того, ни другого. Вздыхает и залезает ко мне в ванну, прижимается ко мне, как недостающий кусочек большой головоломки. Я откидываю голову назад и снова закрываю глаза. *** Просыпаюсь рано утром в воскресенье. Впервые за несколько дней я не чувствую, что моя голова вот-вот расколется, или что мне нужно выпить или понюхать чего-нибудь, чтобы не выпрыгнуть из кожи. Все дерьмо и выпивка в значительной степени покинули мой организм, и я могу дышать свободно, и желудок не вздымается бунтарски. И я нахожусь в нужном месте. В нужной комнате. В правильной кровати. Переворачиваюсь. Дыхание Джастина звучит неглубоко, прерывисто. Я ощупываю его плечи и шею. Он, блядь, горит! Слегка встряхиваю его, и он стонет. — Думаю, что я чувствую себя не очень хорошо, — говорит он, его глаза тяжелеют. — Э-э, не дыши на меня! Ты слишком горячий! И в кои-то веки это нехорошо! Это все моя вина, конечно! Я где-то трахаюсь, а он бегает вслепую под дождем, весь расстроенный, потому что не знает, где я, черт возьми! Он рассказал мне историю о том, как встречался с Роуэном… а с кем же еще, черт возьми? Об их маленьком фото-приключении. И потом попал под дождь. Я слышу, как он говорит мне, когда мы лежали в ванне: «Я промок до нитки. Наверное, подхвачу воспаление легких и умру прямо в этой комнате». Это, блядь, сбывается! Теперь я в панике. Звоню в приемную и спрашиваю дежурного врача. Но сейчас утро воскресенья, кто знает, когда он приедет? Потом я звоню сэру Кену, отвечает Хьюи. — Что? — Мне нужно поговорить с сэром Кеннетом. Немедленно! — Только НЕ СНОВА! Это уже два утра подряд! Неужели вы двое не знаете никого другого в этом городе, кто мог бы проснуться в такую рань? — НЕТ! А теперь дайте ему трубку! Что-то бормочу сэру Кену, но ни хрена не понимаю. Потому что я чертовски напуган! Потому что если с Джастином действительно что-то случится из-за того, что я вел себя как полный придурок, потому что я был черт знает где, тогда я не знаю, как смогу жить с собой. Я знаю, что расплата — это сука, но она должна отплатить МНЕ! МНЕ! ТОЛЬКО НЕ Джастину! Блядь, Я сам себя пугаю. — Брайан, ради всего святого, дорогой мальчик! Пожалуйста, успокойся! Я позову своего врача и скажу ему, чтобы он отправился туда как можно скорее. Но ведь сегодня воскресенье. — ЗНАЮ! Но хотя бы попробуйте! Я буду ждать здесь! А пока я пытаюсь играть роль медсестры, и терплю неудачу. Пытаюсь заварить чай с помощью инфузора и разливаю чертову горячую воду по всему ковру. А Джастин спрятал все лекарства, так что я даже не могу найти Тайленол, когда он мне действительно нужен. Пытаясь разложить гребаные подушки, я в конце концов ударил Джастина локтем по голове! — Пожалуйста, прекрати, — говорит он, думая, что я убью его в конце концов, — перестань суетиться из-за меня. Здесь слишком жарко для этого, — Джастин ворочается на кровати. И мне интересно, где этот чертов доктор! Наконец раздается стук в дверь, и входит гостиничный врач. Он прямо как с Центрального кастинга, с большими усами и в твидовом костюме в середине лета. Он оглядывает Джастина, затем достает термометр и засовывает ему в рот. — 39 градусов, — говорит он. — 39 градусов? Это реальная температура? — Лихорадка, — говорит доктор. — Я ЗНАЮ это! И ЧТО ТЕПЕРЬ? — Много жидкости. Вот вам аспирин. Это поможет сбить лихорадку. Не дайте ему замерзнуть еще больше. Он что, попал под дождь? — Вчера. — Не выходите без зонта, молодой человек! — предупреждает доктор. Но Джастин только моргает и стонет. — Вы не собираетесь дать ему антибиотики или что-нибудь в этом роде? — Не вижу никаких признаков инфекции. Он был в бегах в последнее время? Он вымотался? Иммунитет ослаб? — Я не знаю. Возможно, — признаю я. В бегах? Больше похоже на то, что он заболел. — Может быть, простуда. Или двадцатичетырехчасовой вирус. В любом случае антибиотик не поможет. Я свяжусь с вами завтра утром, и мы посмотрим, как у нас дела, хорошо? — А что СЕЙЧАС? — Просто проявите немного здравого смысла. А ты… не вставай и не перегревайся, пока лихорадка не спадет, слышишь, молодой человек? — он тычет пальцем в Джастина, как будто он специально заболел, только чтобы испортить этому парню воскресенье! Когда доктор уходит, открывается лифт, и из него выходят Дориан Фолко и его маленькая иностранная марионетка. Я так не думаю. НЕ сейчас! Ни за что. — Брайан! — Проваливай, Дориан. Я не хочу сейчас с тобой разговаривать. Джастин болен. — Я знаю. Только что говорил с Кенни. — Тогда что ты здесь делаешь? И зачем ты его привел? — я указываю на «горничную», но сегодня утром на нем нет белого халатика. — Я пришел, чтобы забрать тебя к себе домой. Я недоуменно уставился на этого человека. — Ты, должно быть, охуенно шутишь, да? Ты зря теряешь свое время, Дориан! — я поворачиваюсь и иду обратно в комнату. — Я никуда с ТОБОЙ не пойду! — Пожалуйста, позвольте мне войти! Мне нужно тебе кое-что объяснить. — Ты понимаешь, что мне нечего сказать тебе вне съемочной площадки, особенно после той ночи? — Но именно об этом я и хотел с тобой поговорить. Я привел Ивана, чтобы он побыл с мальчиком, пока мы немного побеседуем. Дориан стоит у меня на пороге и не уйдет, пока я не поговорю с ним. — Пять минут. И все. Пойдем в сад за домом, в это время там никого не должно быть. Я проверяю Джастина, который снова дремлет, и оставляю Ивана — «горничную» Дориана — присматривать за ним. — Если что-нибудь случится, кричи в окно. Я тебя услышу. — Что может случиться? — говорит Иван, пожимая плечами. — Он спит! — Никогда не знаешь наверняка. Мы с Дорианом спускаемся на лифте и выходим через заднюю дверь в сад. Несколько человек завтракают в столовой, но в остальном здесь пусто. — Брайан… э-э… ты ничего не забыл? Дориан смотрит вниз. Я тоже смотрю. Штаны на мне, и ширинка не расстегнута. — Что? — На тебе нет обуви. — Ну и что? — Ну, Брайан, люди просто не ходят без обуви. — И что. Какая, нахуй, разница? Мы не ужинать идем! Мы просто посидим здесь, и ты расскажешь мне, зачем ты проделал весь этот путь, чтобы увидеть меня. Для этого мне не нужно надевать туфли! Господи! — Тогда ладно. Дориан садится на одну из чугунных скамеек. Я не особенно хочу сидеть рядом с ним, но у меня нет особого выбора, только продолжать ходить взад и вперед, как тигр в клетке. — Я хочу, чтобы ты вернулся со мной в дом… — я начинаю протестовать, но Дориан поднимает руку, — потому что Кенни сказал мне, что твой друг болен, и я не хочу, чтобы ТЫ тоже заболел! Я вполне серьезно. У нас впереди целая неделя съемок, включая две натурные съемки — одна в «Раундхаусе», другая в «Хаммерсмите». Мы не можем снять их без ТЕБЯ, а ты не сможешь сыграть их, если заболеешь. — Я не заболею. Обещаю. — Ты этого не знаешь! У нас плотный график, съемки в «Хаммерсмите» особенно нельзя отменить, потому что они связаны с регулярным концертом. Я также хочу, чтобы ты остался у меня, потому что не хочу повторения того, что произошло в пятницу вечером. Если мне самому придется за тобой присматривать, я так и сделаю. — Повторений не будет, поверьте мне, — добавляю я. — Хотел бы я быть в этом уверен. Если мне придется нанять для тебя няню, я и это сделаю. Но мне бы не хотелось обращаться с тобой как с человеком, который не может себя контролировать, Брайан. Я уже предупредил Чарли Уэстона, что если он и другие участники группы не будут вести себя прилично, то им будет очень плохо. Я знаю, что мистика игры в манере настоящей рок-звезды того времени должна быть очень привлекательной для тебя. И какой бы метод ты ни применял, я хочу, чтобы ты продолжал его применять, чтобы получить те результаты, которые я вижу. Но, ПОЖАЛУЙСТА, приберегите свои экстра-кинематографические выходки до ОКОНЧАНИЯ моих съемок. Понимаешь? — Я понял. Я тоже удивлен. Не думал, что у маленького Дориана хватит смелости установить такой закон. И я уважаю его за это. Насколько это возможно. — Так вот, вчера ты довольно быстро сбежал из дома. Боюсь, что мой слуга, Иван, был несколько напуган. — Извини за это. Я немного торопился. — Возможно, но на самом деле не было никакой причины улетать оттуда, как будто ты в чем-то виноват, Брайан. Потому что, хочешь верь, хочешь нет, и я уверен, что ты не поверишь, судя по тому, как ты реагируешь на мой визит, ничего не произошло после того, как ты добрался до моего дома. Верю ли я этому парню? Я хочу ему верить. — В самом деле? — Я совершенно уверен, Брайан. В отличие от тебя, я был совершенно трезв. Мне, бедному Ивану и кучеру понадобилось всего лишь поднять тебя по лестнице. Поверь мне, в ту ночь ты был не в состоянии продолжать свои выходки. Если только ты не думаешь, что я способен приставать к потерявшему сознание мужчине вдвое крупнее меня? — Будь я проклят, если знаю, Дориан. Со мной случались и более странные вещи. — Могу себе это представить, Брайан. Но они случались не в моем доме. — Не обижайся, Дориан, но слава Богу. Дориан смеется. — Наверное, мне следовало бы обидеться, Брайан, но я не обижаюсь. Мне нравится, чтобы мои партнеры хотя бы осознавали свое окружение, иначе это довольно бессмысленно, не так ли? — Не меня об этом спрашивать, Дориан. К несчастью. Да, я могу вспомнить одного конкретного человека, который не слишком разборчив в этой романтической условности. Забавно, что они ОБА стали кинорежиссерами. — Может быть, в будущем ты будешь более осмотрителен? Ради собственного спокойствия? — Я пытаюсь… серьезно. Я действительно хочу! Но не уйду из отеля, потому что не оставлю Джастина. И не заболею. Обещаю. Я встаю, и Дориан встает рядом со мной. Он действительно такой маленький, что я чуть не смеюсь. — К сожалению, Брайан, с микробами нельзя договориться, — предупреждает он, когда мы возвращаемся в отель, — если ты заболеешь, то испортишь мой график съемок. У нас нет такого количества денег, чтобы возиться с этим, какое есть у мистера Розенблюма и мистера Харди в Голливуде. Пожалуйста, не создавай мне никаких трудностей в завершении этого проекта. Это очень важно для меня и для Кенни. И это может быть очень важно и для тебя. Для твоей карьеры. Если это что-то значит для тебя в более широкой схеме вещей. — Не знаю, Дориан, я все еще пытаюсь решить. Стоит ли все это того. И подхожу ли я для всего этого. Просто не знаю. Дориан серьезно смотрит на меня. — Прими правильное решение для себя, Брайан, а не для кого-то еще. О, и не позволяй мистеру Розенблюму запугивать тебя — так или иначе. Я хмурюсь. — При чем тут Рон? — Именно это я и хотел бы знать. Но он, кажется, думает, что у него есть какая-то доля в этом фильме и твоей игре. Он звонил мне, и в мой офис, и в студию, и даже моему бедному помощнику раз пятьдесят с тех пор, как ты приехал в Лондон. Мне бы хотелось, чтобы ты сам отвечал на его звонки и спас мои бедные уши от его тирад. — Ты хочешь сказать, что он реально звонил тебе? — Не просто звонил — ругал, уговаривал, угрожал, льстил, оскорблял, я мог бы продолжать, но это было бы бессмысленно. — Господи, прости меня, Дориан. Мой пиздец просто продолжается и продолжается. — Ты ни в чем не виноват, Брайан. Должно быть, все дело в том, как ты действуешь на людей. И это очень хороший эффект. Но об этом я хотел бы поговорить с тобой ПОСЛЕ окончания съемок. Думаю, что лучше оставить это до тех пор. Но если я смогу запечатлеть именно этот «интересный» эффект в моем фильме, это будет того стоить, думаю, сэр Кеннет называет его твоим «воздействием», твоей харизмой, если хочешь. Мы поднимаемся в комнату, Дориан забирает Ивана, и они вдвоем уходят. Я, конечно, остаюсь в комнате с Джастином. Он снова беспокойно дремлет, но я не спускаю с него глаз и провожу много времени, наблюдая, как он спит. Я лег на кровать и некоторое время смотрел, как он дышит. Это завораживает. Примерно через час приезжает доктор сэра Кена. Джастин не слишком рад тому, что его снова разбудили и осмотрели, но он терпит. И этот доктор, кажется, немного больше беспокоится о его здоровье. — Вы всегда правы, когда беспокоитесь о любом сильном ознобе, который может поселиться в легких. Конечно, всегда есть вероятность пневмонии или плеврита, но, похоже, это не так серьезно — пока. К счастью, в остальном парень выглядит вполне здоровым. И в хороших руках. — Вы так говорите, но я самая безнадежная нянька на свете! И дело в том, что мне завтра рано идти на работу. И я не хочу оставлять его одного на целый день! Я мельком представляю Роуэна, сидящего в кресле в этой комнате, читающего мои журналы, копающегося в моей одежде и время от времени подающего лихорадочному Джастину безалкогольный напиток. — Я никому не доверю остаться здесь с ним! — Я договорюсь, чтобы завтра пришла медсестра. Скажем, с 7:00 утра до…? — Как насчет шести вечера, на случай, если я задержусь в студии? — Хорошо, мистер Кинни. Я позвоню в службу, которую обычно использую для ухода на дому. Послезавтра, если больше не будет никаких неудач, он будет в полном порядке. Ты будешь? Джастин закатывает глаза и гримасничает. Он почти такой же плохой пациент, как я медсестра. — Он крепкий парень. Доктор пожимает мне руку и уходит, оставив после себя еще одну пачку таблеток аспирина и пузырек с отхаркивающим. — Пожалуйста, скажи мне, что больше не будет докторов, которые будут совать мне что-то в рот! — Тебе повезло, что они не засунули свои термометры тебе в задницу, — говорю я, вытягиваясь рядом с ним и нежно поглаживая его. Подпираю его рукой, и он выпивает немного паршивого чая, который я умудрился не пролить. Джастин определенно не такой горячий. И ведет себя так, будто чувствует себя лучше. — Ни за что! Я зарезервировал это место, — сонно улыбается он, — специально для тебя. — Но не прямо сейчас, ладно? Он выжидающе смотрит на меня. Мне хочется убежать в ванную и запереть дверь, потому что я не люблю признаваться ему в плохих или хороших вещах. И хотя история с Дорианом могла обернуться гораздо хуже, все равно это полный провал. И все же я должен ему кое-что объяснить. И извиниться за… — Послушай, Джастин, знаю, что не хотел говорить о той ночи, но я должен тебе это сказать… — Я уже знаю. С Дорианом ведь ничего не случилось, верно? — Откуда, черт возьми, ты это знаешь? — Мне Иван сказал. Он сказал, что к тому времени, как Дориан доставил тебя к себе, ты был практически без сознания. Он помог отнести тебя наверх. Иван думает, что это довольно забавно, как ты пытался улизнуть из дома на следующий день. Иван, знаешь ли, румын, он говорит, что не понимает американцев и их чувство вины. Жаль, что я этого не видел. Ты не очень хорошо справляешься с чувством вины, Брайан, — он хихикает надо мной. — Я рад, что теперь тебе это кажется таким забавным. Вчера это не показалось мне чертовски забавным. Совсем не смешно. Да, мне не нравится быть комическим центром настоящего фарса. — Знаешь, это еще не конец, — говорит Джастин, — Дориан все еще интересуется тобой. — Я так не думаю. Должно быть, мне показалось. Он оказался довольно благородным, не воспользовавшись моим, гм, уязвимым состоянием. В конце концов, он просто хороший парень. — Я изо всех сил пытаюсь представить тебя оскорбленной девственницей в уязвимом состоянии, Брайан! И может быть, Дориан хороший парень, но он все еще интересуется тобой. Поверь мне, я эксперт по парням, которые влюблены в тебя. Он просто откладывает свой шанс прыгнуть на твой член. — Вот ЭТО поразительная картина — Дориан в прыжке! Наверное, на нем был бы его костюм из Севильи-Роу темно-серый, расшитый жилет и все такое! Я так не думаю, Джастин! Это меня забавляет, и так приятно смеяться. Но смех перерастает во что-то другое. Чувствую, как икота подступает к горлу. Я действительно все еще на грани истерики. И не могу скрыть это от Джастина. Он переворачивается на бок, лицом ко мне. — Я действительно в порядке. Это просто простуда, Брайан! Пожалуйста, не волнуйся больше. Пожалуйста, не надо. Джастин прав, я не очень хорошо справляюсь с чувством вины. Особенно, когда у меня так много причин чувствовать себя чертовски виноватым. Даже если это чувство вины из-за прошлых неудач. Или предвкушение той хрени, которая еще впереди. — Я пытаюсь… не волноваться. — Хорошо, — вздыхает он, — ненавижу тратить ВСЕ свое время на беспокойство о тебе. Да, он беспокоится обо МНЕ. Всегда. Он болен из-за МЕНЯ, и это он беспокоится обо мне. Это меня поражает. ОН поражает меня. Но это не заглушает моей вины или страха. — Брайан? — говорит он тоненьким голоском, который звучит очень далеко. — Я хочу… Я ДОЛЖЕН… сказать тебе кое-что. Что-то важное. Это… это то, что произошло в прошлом… Я закрываю глаза. — А теперь забудь обо всем этом. Просто спи. Тебе нужно отдохнуть… Но это я сейчас измотан. Чувствую, как напряжение покидает мое тело. И на него нахлынуло облегчение. В кои-то веки я оказался в нужном месте. Мне не нужно беспокоиться о том, где я проснусь или с кем. Потому что я это знаю. — Брайан? Брайан? Это последнее, что я слышу, прежде чем провалиться в свой первый по-настоящему спокойный сон за долгое-долгое время. *Белый китаец — это опиоидный анальгетик, синтетический, очень сильный наркотик. Он в тысячи раз сильнее морфина и в сотни раз — героина. Чтобы убить человека, достаточно употребить 250 мг белого китайца. Наркотик «белый китаец» синтезируется из фентанила посредством внесения изменений в химическую формулу. На чёрном рынке «белый китаец» впервые появился в США. Это был альфа-метилфентанил, производился он в больших количествах в Гонконге и перевозился в Америку. Наркоманы дали ему название China white (англ. «белый китаец»). Триметилфентанил был открыт в 1974 году. На чёрном рынке он получил «прописку» как альтернатива альфа-метилфентанила.