Я не хочу делать тебе больно, а чем больше я лезу к тебе, тем тебе больнее. И не хочу, чтобы ты делал мне больно, а чем больше ты меня отталкиваешь, тем больнее мне.
© Джон Фаулз, Волхв
Новое летнее утро началось со сладкого пения птиц. На часах половина седьмого утра. Едва проснувшееся солнце ещё не разогрелось, прохладный ветерок приятно обдувает горячую после сна кожу, и птички, выказывая своё наслаждение чудесным утром, без умолку поют свои песни, врываясь в жуткие сновидения и превращая их в прекрасные сказки. Тэхён не считал, сколько пролежал после пробуждения вот так, просто слушая их и ни о чём не думая, но по ощущениям прошло не меньше часа. Заснуть повторно так и не получилось: то ли птицы были слишком громкими, то ли эта проклятая пустота в его голове — ещё громче. Сладко зевнув, Тэхён поднялся с кровати, собрался как можно тише, чтобы не разбудить сопящих в обе дырки друзей, и вышел из домика, направившись по стандартному утреннему маршруту. С поездки в приют прошло несколько дней. После известия о том, что им придётся задержаться там на всю ночь из-за неожиданного погодного поворота, Тэхён сразу же направился играть вместе с Дами, которая разве что не светилась от счастья, пока вела его за руку в свою комнату. Всего за несколько часов до отбоя они умудрились поиграть в кучу игр, начиная прятками и заканчивая куклами (у неё были только две, точь-в-точь героини Хрустального замка, оказавшегося её любимым мультфильмом), и Тэхёну было искренне интересно проводить время в её компании. Дами оказалась славной и умной не по годам девочкой. Ей нравились книжки о природе, о животных и морских обитателях, которые она читала сначала от скуки, потому что с ней никто не играл, а потом уже и потому, что читать и изучать что-то новое ей по-настоящему нравилось. В свои пять Дами знала больше видов рыб, чем Тэхён в свои семнадцать, и он внимательно, с неподдельным интересом слушал её эмоциональные рассказы в духе: «Представляешь, Тэ, рыбки тоже могут утонуть, как и мы! А ещё когда водичка очень-очень грязная, рыба-девочка может стать рыбой-мальчиком!». И сам ведь удивлялся ничуть не меньше! Они вместе провели отличный день, наполненный слезами и смехом, но главное — невообразимым счастьем одной маленькой девочки, которая со слезами на глазах просила нового друга приезжать к ней хотя бы иногда. И Тэхён пообещал. Возможно, поспешно, возможно, зря, но он не мог не. Так он решил: во что бы то ни стало приехать к ней снова. Это его искреннее желание и первое по-настоящему взрослое, самостоятельное решение — он больше не оставит Дами одну. Прошёл всего день, да, но он уже привязался к ней и полюбил, и она — тоже, а это уже само по себе повод для новой встречи. Кто знает, возможно, в далёком будущем, Тэхён даже сможет стать для неё семьёй, которой она была лишена? К девяти вечера, когда везде был выключен свет и объявлен отбой, Дами ещё долго не могла отпустить его, хотя и было видно, что очень хотела спать. Они разговаривали о том, как жила Дами до приюта, о жизни Тэхёна, о лагере, и малышка даже восторженно распланировала, как она вырастет и тоже поедет в этот лагерь — тем более, что музыка ей тоже очень даже нравится! Когда глаза начали слипаться и терпеть уже было невозможно, Дами попросила Тэхёна прочитать ей что-нибудь напоследок (ведь ей так нравится его успокаивающий голос), и он с удовольствием, тихо, чтобы не мешать другим детям, прочитал ей большую главу из огромной энциклопедии по окружающему миру, а после, убедившись, что она точно заснула, мягко поцеловал в лоб и тихонько покинул комнату. На душе было легко, и этот день, хотя и сильно вымотал его эмоционально и физически, всё равно оставил невероятно приятный осадок. Тэхён любит делать людей вокруг счастливыми, тем более, если это такая относительная мелочь, как поиграть с кем-то в куклы и поговорить о рыбках — от этого он и сам становится гораздо счастливее. Разве это не здорово — быть причиной чужих улыбок? Ему вот очень нравится! Больше всего — быть причиной одной конкретной, такой редкой, но очень красивой улыбки. Но её он не видел уже давно. Особенно искреннюю. Особенно — из-за него… Когда Тэхён возвращался от Дами, было уже за одиннадцать. Чонгука он заметил с лестницы — тот, вышагнув почему-то из гостиной, в одной футболке и с пачкой сигарет в руке шёл на выход. Поднявшись в комнату, Тэхён обнаружил, что все уже давно спят. Все, кроме поздней пташки — Чимина, развалившегося на кровати в гордом одиночестве. Тэхён посмотрел на него, мотающего головой в такт музыке из наушников (даже издалека было слышно, что старсет), затем на сладко спящего Намджуна и снова на Чимина, который в следующую секунду, наконец, заметил его. Недолго думая, подвинулся и хлопнул ладонью по постели, молча призывая лечь с ним. Так Тэхён и поступил. Решив не будить Намджуна громкой возьнёй на скрипучих кроватях, взял свой плед и, укутавшись на него, упал на постель рядом с другом. — Ты где был так долго? С той девочкой? Тэхён устало промычал, уложив голову на его плечо. И, не дав ему и слова вставить, тут же поинтересовался: — Чонгук… я видел его в коридоре только что. Думал, он спит с тобой… Чимин, вытащив один наушник с его стороны, усмехнулся. И непонятно: из-за вопроса или чего-то ещё. — Должен был, но собрался и молча ушёл. Судя по всему, не вернётся. Но мне же лучше, я здесь теперь как король килькового маринада, — он довольно хмыкнул, подложив руки под голову и взглянув на друга, который неотрывно глядел на дверь их временной комнаты, выглядя очень замученным какой-то определённой мыслью. Чимин его понимал. У него тоже есть такая — слишком мучительная даже для того, чтобы просто заснуть. Через минуту, проведённую в полной тишине между ними, он прошептал: — Оставайся со мной, если хочешь. Только я пинаюсь иногда… Тэхён, выйдя из своеобразного транса, как-то невесело улыбнулся. — Ничего страшного. Я привык. Чимин вопросительно промычал. От друга веяло какими-то необъяснимыми тоской и печалью, вызывая те же чувства и у него. Точнее, скорее всего, очень даже объяснимыми… Но Чимин всё равно не решался объяснять это. Даже себе. Лезть в чьи-то головы и души без спроса он больше не горит желанием, даже если так будет лучше для всех. Чонгук правильно сказал тогда: у него предостаточно своих тараканов. Нечего лезть травить чужих, когда его самого уже до крови искусали собственные. — Жен пинается. Иногда даже до синяков, — объяснил Тэхён, ни на секунду не отрываясь от двери. Так смотрят животные, ожидая хозяев с работы: нервно и очень, очень внимательно. — Не завидую Кёнсу, — хохотнул Чимин. Да, пожалуй, об этом никто не говорил, но все в лагере уже понимали, что именно происходит между этими двумя, и удивлением это тоже не стало. Законы у жизни такие: всё, что начинается с ненависти, зачастую заканчивается самой сильной любовью. И наоборот — тоже. Чимин знает, но, увы, только понаслышке. В какой-то момент Тэхён перестал гипнотизировать дверь и, отлипнув от друга, сел, свесив ноги. Закутавшись в свой плед посильнее, встал с кровати и обернулся на друга, который ни без интереса наблюдал за ним всё это время. — Пойду прогуляюсь немного. — На ночь глядя? Тэхён как-то растерянно кивнул. Чимин, выдержав небольшую паузу, надел наушник обратно и безразлично пожал плечами, прибавляя громкости любимой песне. — Ладно. Аккуратно прикрыв за собой дверь, Тэхён вышел из комнаты и быстро спустился по лестнице, надеясь, что Чонгук ещё не спит. По пути заглянул в гостиную и, встретившись один на один с пустотой, направился к выходу. Он нуждался в этом разговоре. Сколько бы ни отговаривал себя лезть к нему с вопросами — всё сводилось к одному: им надо поговорить. Даже если этот разговор будет неприятным, даже если он обматерит его, наорёт на эмоциях… да пусть хоть ударит! Тэхён больше не может так. Чонгук никогда не относился к нему, как к лучшему другу и даже просто другу, между ними всегда было что-то необъяснимое, то, чего у Тэхёна не было никогда и ни с кем прежде… Что-то особенное, и временами оно казалось чем-то тёплым, даже горячим, но большую часть времени его по-прежнему колотило от холода. Иногда в мыслях он сравнивал это сидением по обе стороны от огромной, толстой и высокой стены, которую невозможно сломать, и они действительно находились там, в самом низу, но всё равно умудрялись слышать друг друга, хотя для этого приходилось прикладывать немало усилий. И, несмотря ни на что, эти странные отношения нравились ему. Они приносили так много разных эмоций, заставляли его чувствовать так много всего, что он, в конечном счёте, привык. Привык получать эмоции, привык чувствовать, привык видеть его, зная, что любое слово или действие может стать провокацией для чего-то необычного, поджечь их, раззадорить. И если сначала это было что-то невинное, вроде коротких перепалок, в которых, на самом деле, никто из них не спорил и не злился, то в какой-то момент — его он благополучно пропустил — всё стало намного ярче и намного… сложнее. Тем не менее, оно по-прежнему приносило ему так много всего, что иногда, придя домой, он подавлял в себе желание поорать в подушку — вот, что Чонгук делал с ним, в сущности, ничего толком и не делая. А теперь всё иначе. Теперь Чонгук далеко — он отошёл от стены. И Тэхён знает, что, сколько ни старайся, до него уже не докричаться. Но ведь можно попробовать? Просто попробовать — оно ведь никогда и никому не вредило. Во всяком случае, выбора у него больше нет: он просто устал сидеть у этой стены в одиночестве и мучиться от молчания по ту сторону. И тогда Тэхён закричал — настолько громко и сильно, насколько это вообще возможно. И Чонгук его услышал. Даже отозвался: издалека, едва слышно, но Тэхён всё равно расслышал. Правда, не всё. В совокупности обычных слов некоторые были особенно громкими: никто, играл, не лезь, грубее… Они били по ушам одно за другим, а Тэхён всё никак не мог понять — почему? Почему били, почему ушёл, почему звучит так несчастно — сплошная череда «почему» в их отношениях. Наверное, и сами отношения можно было охарактеризовать этим словом: почему вообще подошли к стене, почему заговорили… Почему теперь так больно отпускать? Ведь не друзья. Никто. И Тэхён это знал. Знал, но до последнего надеялся, что эта стена так важна не только для него. Что Чонгуку, хоть немного, но тоже важны их встречи и разговоры, что ему тоже так до противного волнительно, что он тоже, в конце концов, чувствует это нечто. Оказалось — нет. И Тэхён отпустил. Всё понял — как всегда — и отпустил. Больше он его не позовёт. А стена… Стену он тоже скоро покинет. Только ещё немножечко, совсем чуть-чуть посидит, а после уйдёт… Уже в душе, умывшись и переодевшись в чистенькое, Тэхён внезапно вспомнил брошенное той ночью вскользь «Умолял поцеловать в душе» и зарделся. Правда умолял?.. Он, хоть убейте, вообще этого не помнит! Но это, наверное, к лучшему, иначе он бы ни за что на свете больше не взглянул на Чонгука. Надо же, господи, умолять поцеловать себя! Вот же глупая пьянь… Покинув душевые с навязчивыми мыслями об этом, Тэхён направился в столовую. Проснувшийся вместе с ним желудок уже давненько подвывает, выпрашивая что-нибудь для себя любимого, и Тэхён, как заботливый хозяин, его всё-таки пожалел — ждать ещё как минимум четыре часа до пробуждения друзей он не сможет. Тем более, когда за версту его зазывает этот невероятный запах! Распустив слюнки, Тэхён дотронулся до ручки двери, но не успел даже толкнуть: та открылась сама, и он, дёрнувшись вперёд, больно врезался подбородком во что-то твёрдое. А когда поднял испуганные глаза — едва не свалился со ступеней от того, как резко дёрнулся назад. — Извини, я не… — начал было Тэхён, но его тут же перебили. Чонгук, посмотрев на него никак, бросил сухое «Ничего» и прошёл мимо, вскоре окончательно скрывшись из виду. Простояв в прострации с минуту, Тэхён всё же развернулся и зашёл в столовую, на автомате направившись к аджуме. Настроение после неожиданного столкновения намеревалось скатиться на дно, но Тэхён, получив свою порцию любимой каши с фруктами и заняв место за любимым столом в углу, осёкся: не произошло ничего, что могло бы испортить его настроение. Просто столкнулся с Чонгуком. Случайно. Извинился и, фактически, получил прощение. Только и всего. Но внутри всё равно что-то скребло. До конца лета осталось всего ничего, совсем скоро они уедут и попрощаются навсегда, но ведь до этого момента ещё есть время… И что, теперь они будут вести себя вот так? Будто незнакомцы… Хотя Чонгук ведь так и сказал — они друг другу никто. Так и есть — незнакомцы. Незнакомцы, знающие друг о друге сильно больше, чем никто. А что знают? Тэхён — о его брате, о любви к спорту (к слову, сейчас он как раз был в форме) и — совершенно случайно — о том, что внизу у него всё в порядке. Чонгук — о его любви к сыру и ненависти к одиночеству. И ещё, пожалуй, о том, что под алкоголем он — самое настоящее недоразумение. Сильно много? Нет, не сильно. И даже просто не много. И правда, почти незнакомцы… Но откуда тогда такое стойкое ощущение, что он ему — близкий человек? Почти родной… Услышав стук, Тэхён поднял взгляд от каши, в которой, оказывается, уже несколько минут просто ковырялся, не взяв и ложки в рот. Это такой он голодный был? И желудок почему-то замолчал… — Доброе утро, Тэхён, — сдержанно и беспристрастно. Бесспорно, в его стиле. — И Вам доброе утро, — Тэхён слегка улыбнулся, не желая больше светить своим загруженным лицом. Тем более — перед учителем. — Вы просто так или хотите о чём-то поговорить? Уместившись напротив, Сокджин взял ложку в руки и поднял на него стеклянный взгляд. В следующую секунду он сменился заинтересованным. — Хотел узнать как продвигаются Ваши пробы на инструментах. Тэхён взял в рот кусочек банана и ответил: — Я пробовал на синтезаторе — это Вы уже знаете — и на барабанах. Мне понравилось и то, и другое, но… — Значит, не понравилось, — Сокджин слегка кивнул и съел немного каши. Тэхён пожал плечами, мол, ладно, вам виднее. Прожевав всё, учитель добавил: — Гитару не пробовали? Тэхён покачал головой. — Хотите? — Не знаю… — Не существует такого выражения, — строго произнёс Сокджин, взглянув на него. — Только да или нет. Тэхён закусил губу и задумался. Хочет ли он? Стоит ли вообще продолжать этим заниматься? С одной стороны, он ничего не теряет, наоборот, занимает свободное время и учится чему-то новому (как сказал директор — общее развитие), но с другой… А что с другой? Этого, в принципе, достаточно для чёткого ответа. Выступать его никто не заставляет, всё зависит от него и его желания, так почему бы и нет? Тем более теперь, когда времени до конца лета осталось так мало и его преследует ощущение, что из жизни исчезло что-то важное, что-то, что занимало так много времени и мыслей, что без этого теперь пусто. Не это ли делают обычно люди, которые что-то теряют — заполняют пустоту чем-то другим? Скоро он уедет отсюда и вряд ли ещё хоть раз банально дотронется до какого-либо инструмента. Как говорится: carpe diem, carpe viam — лови момент и наслаждайся дорогой! И у Тэхёна, конечно, нет ни одной причины не подчиняться мудрым и красивым латинским пословицам из интернета. — Тогда… да, — ответил он спустя несколько минут молчаливой трапезы. Сокджин, который успел доесть почти до конца, отложил ложку и посмотрел на него. — Отлично. Тогда жду Вас сегодня вечером после репетиций, — и, прихватив тарелку, встал из-за стола. — Вы… — Тэхён с удивлением взглянул на него снизу вверх. — Да. Я лично позанимаюсь с Вами, Тэхён, если Вы это хотели спросить. — Да, но… Не думаю, что это стоит того. То есть, я имею в виду, Вы наверняка занятой человек, а тут я и… — Если я предлагаю сам — значит, у меня есть возможность, Тэхён. Не думаете? Осмотрев его полностью тяжёлым, затяжным взглядом, Сокджин кинул бесцветное «Хорошего дня» и ушёл относить тарелки. Дверь столовой распахнулась неожиданно громко. В неё, ещё немного сонный, ввалился Намджун, который, увидев Тэхёна, с улыбкой двинулся к нему. Тэхён ярко улыбнулся в ответ и помахал рукой. — Доброе утро, — его голос после сна сильно охрип и почти неузнаваем, но Тэхён не может не признать, что это довольно горячо. Ему нравятся низкие голоса. И хотя у него в их компании он, наверное, самый низкий, голоса Намджуна и Чонгука временами казались ему даже ниже. А ещё очень сексуальными… Такие, с хрипотцой, басистые, от которых невыносимые мурашки, если прямо на ухо… А вкупе с не менее грозной внешностью, их «огромностью»… Боже, нашёл о чём подумать! — Доброе, — смутившись своих мыслей, проблеял Тэхён. Намджун, склонившись, поддел пальцем его подбородок. Покрутил. Улыбнулся. Провёл пальцем по уголку губ и щеке. — Кашей измазался, — пояснил он, когда заметил широкие от неожиданности глаза Тэхёна. Тот что-то неразборчиво мекнул и полез проверять, схватив телефон и врубив камеру. — Я уже вытер, — хохотнул Намджун. Тэхён неловко улыбнулся и поблагодарил. Намджун, вдруг посмотрев на него с такой щемящей нежностью, склонился ещё ниже и оставил на его щеке быстрый поцелуй. Отстранившись, он улыбнулся и выпрямился: — Пойду возьму свою порцию. Ты никуда не торопишься? Тэхён, всё ещё озадаченный этим внезапным поцелуем, растерянно помотал головой. Ну, конечно, он его поцеловал! Они, вообще-то, ещё и в губы целовались недавно! И не один раз! Нашёл чему удивляться… — Тогда жди, — и отошёл к аджуме, которая, улыбаясь, о чём-то заговорила с ним, как со старым знакомым. Дверь столовой хлопнула.***
Как и было велено утром, Тэхён явился ровно к концу репетиций, когда последние ребята, измотанные своими часами, прощались с Сокджином и расходились кто куда. Посмотрев на него так, словно впервые видит, не менее утомлённый, но по-прежнему стойкий и прекрасно выглядящий учитель предложил ему позаниматься у него дома — несмотря на вечернее время, после нескольких дней дождя началось испарение, и на улице царила страшная духота. Тэхён, впрочем, от погоды тоже не в восторге и был совсем не против пойти к нему, хотя и немного взволнован тем, что ступит на чужую территорию. Одно дело — сестра или Пандемониум, домик которых уже стал чуть ли не их вторым домом, другое — учитель, который, к тому же, явно недолюбливает его по каким-то непонятным причинам. Когда они оба пересекли порог домика — гораздо более просторного, чем ученические, двухкомнатного — Сокджин вежливо попросил Тэхёна немного подождать, пока он переоденется и тот, не видя в этом никакой проблемы, улыбнулся и кивнул. Сокджина он не ненавидел. Даже не недолюбливал. Ему скорее… было всё равно? Приятным этот человек не был ни для кого здесь, и пару раз случались ситуации, когда он показывал себя не с самой лучшей стороны, доводя кого-то до слёз на репетиции или говоря слишком провокационные вещи, но, тем не менее, Тэхён не видел ни одного повода питать к нему ненависть. Чонгук вот, например, тоже ведет себя неприятно, и вещи говорит не самые хорошие, он тоже бывает груб и раздражителен, а по началу, как только они познакомились, вообще его только так осаждал, но Тэхён же его не ненавидит! Очень даже наоборот… К нему у Тэхёна очень хорошее отношение и самые светлые чувства, как и к Хосоку с Чимином, к Намджуну и Юнги. И чем же они отличаются от Сокджина? И снова, снова всё сводится к нему… Попросил оставить его в покое, а сам? А сам не оставляет. Ни на секундочку. Чёрт, да он даже в душе его преследует! Тэхён теперь, заходя в кабинку, только и думает о том, в какой из них он умолял его поцеловать себя, что ещё он сбредил тогда, и почему Чонгук вообще был с ним… Как проклятье, ей богу, не иначе. Мысленно дав себе затыкающую оплеуху, Тэхён, наконец, обратил внимание на место, в котором находился. Интерьер домика, в сущности, ничем не отличался от любого другого, и потому ничего необычного Тэхён отметить не мог. Разве что здесь почему-то было гораздо светлее, чем у них и Пандемониум, из-за чего абсолютно такая же мебель казалась ему симпатичнее. Или, возможно, так ему казалось из-за идеальной чистоты? Эта комната напомнила Тэхёну гостиную, очень гармонично совмещённую с кабинетом: около окна, на самом светлом месте, стоял небольшой стол, на котором всё было аккуратно, ровно сложено, и даже создавалось ощущение, что и впрямь, как отметил Чимин, по линеечке. Очевидно, Сокджин — чистейший педант не только в процессе работы, но и в повседневной жизни. Абсолютно всё в его домике было мечтой перфекциониста, и он сам, в общем-то, тоже… Тэхён, честно признаться, ни разу не видел даже лишние складки на его одежде, не говоря уже о том, чтобы галстуки, которые он любит носить с рубашками даже в ужасающую жару, были завязаны чуть менее, чем идеально. Насколько это нормально — не ему судить, каждый живёт, как хочет, но определённая доля неадекватности в его педантичности есть, это отрицать невозможно. В общем и в целом, Тэхёну здесь вполне нравится: довольно уютный диванчик у стены, вязаный бежевый ковёр, книжная полка справа и крупное фортепиано с белой гитарой слева. Прямо перед диваном стоит небольшой кофейный столик, на нём — одна единственная фотография в рамке, которую Тэхён не может разглядеть из-за того, что та повёрнута к стене, а рядом с ней — тонкая синяя папка, на обложке которой красуется крупная надпись «Досье», и ниже, чуть мельче прописное «Ким Намджун». Тэхён чуть нахмурился и подошёл ближе, чтобы исключить возможные зрительные галлюцинации. Их не оказалось. Досье, лежащее на столе Сокджина, действительно собрано на Намджуна. Взяв папку в руки, Тэхён открыл первую страницу и мельком пробежался по ней глазами — самая банальная информация вроде даты рождения, места рождения и даже знака зодиака, а ещё фотографии, на которой он значительно моложе, ещё совсем дитё. Скорее всего, с самого первого его года здесь её больше так и не меняли. А его прямо и не узнать: в огромных очках (проблемы со зрением?), пухленький и такой миленький, что страсть! А сейчас? Мужчина мужчиной! Точно, ни за что бы не признал, если бы не имя и парочка схожих черт… И вдруг стало интересно посмотреть на остальных! Какими они были? Но ему досье на руки не дадут даже на секундочку, это он знает. Для этого нужна весомая причина. А какая причина у Сокджина? Тэхён не то что бы прямо удивился увидеть это здесь, но… Но да, пожалуй, он удивился. Зачем оно Сокджину? Конечно, как учитель, он может взять и поизучать досье любого ученика, если возникнет необходимость, но почему именно Намджун? И он один. Больше папок здесь нет. Отбросив эти мысли в долгий ящик, Тэхён решает пройтись по остальным страничкам. На второй: информация о семье, об общем развитии, личностные качества, отмеченные, скорее всего, директором, немного о его увлечениях вне лагеря и о музыке, как о главном. Тэхён про себя подмечает, что знает о нём только крупицу этой банальщины, но, тем не менее, не чувствует себя виноватым. Они оба знают друг о друге слишком мало информации, если быть точнее — вообще ничего, кроме повседневных наблюдений, но это ни разу не помешало им сходить на свидание и поцеловаться. Разве нужна для этого информация о его знаке зодиака и многочисленных олимпиадах в школе? Вот и Тэхён считает, что нет. Об олимпиадах, кстати, написано уже на третьей страничке вместе с информацией о его успеваемости, любимых предметах и краткой характеристикой от директора школы и классного руководителя, которые уверенно нахваливают его и как ученика, и как человека. На последней, четвертой страничке кратко расписана информация о сторонних учебных и не очень занятиях, среди которых какие-то музыкальные курсы, литературный кружок, баскетбольный, ещё несколько, которые он посещал меньше года, и музыкальная школа с успеваемостью и характеристикой от наставника в весьма и весьма знакомой Тэхёну манере… И, как оказалось, знакомой в прямом смысле этого слова. Ниже, под характеристикой, в которой его даже похвалили строго, стоит аккуратная подпись и лаконичное «Ким Сокджин, музыкальный руководитель». И тут-то Тэхён опешил… Даже папку чуть не выронил — создал бы лишний шум… Значит, музыкальный руководитель? Значит, преподавал у него? Значит, они знакомы? Выпуск из школы датируется четырьмя годами ранее — значит, давно знакомы. Очень давно. И если так… Почему же у них такие плохие отношения? Почему ведут себя, как незнакомцы? И возможно ли, что… — Интересно? — ровный голос Сокджина вынудил Тэхёна испуганно дёрнуться и выронить досье из рук. Боже, зачем так резко! Чуть дух не испустил… Нервно покусав губы, Тэхён присел и поднял папку с пола. Вздохнув, развернулся к учителю, который, оперевшись о косяк двери, стоял со скрещенными на широкой груди руками. Осанка его по обыкновению прямая, лицо бесцветное, а в прищуренных глазах — то ли ожидание ответа на вопрос, то ли осуждение. И всё-таки, ему стоило быть аккуратнее, хотя бы иногда посматривать в сторону… Вот же дурнушка! Это ниоткуда взявшееся досье, видимо, все мозги вышибло… — Простите, — пискнул Тэхён, старательно избегая его взгляда. — Я не копался здесь. Честно. Случайно увидел папку на столе и… — И? — Стало интересно, — он осмотрел досье и поджал губы, наконец, взглянув на Сокджина. — Вы правда были его музыкальным руководителем? Сокджин, вздохнув, молча подошёл ближе и вырвал папку из податливых пальцев. Молча отложил её. Молча посмотрел на Тэхёна — недовольно, теперь-то точно с осуждением. — Был. — Тогда почему вы с ним так плохо ладите? — решился спросить Тэхён. Ему вроде как было стыдно, а вроде и не очень... Такую информацию о Намджуне было очень интересно узнать, поэтому он определённо не жалеет, что заглянул в эту папку. Но и быть пойманным он, конечно, не планировал. Ещё и так неловко! Сокджин нахмурил идеальные брови. — Боюсь, это не Ваше дело, Тэхён. — Не моё, но... — Нет и не может быть никаких «но», — бросил учитель, слегка раздражившись. — Наши с ним взаимоотношения Вас не касаются, ровно как меня не касаются ваши с ним. Поэтому, будьте добры, больше не трогайте такие вещи без разрешения. Это не анкета из дневника для девочек, а серьёзный документ, за который я поручился. — Извините, больше такого не повторится, — быстро произнёс Тэхён, поклонившись. А мозг закоротило на простом, брошенном как-то не к месту, будто бы даже случайно «ваши с ним». И что это значит? Сокджин знает о том, что произошло между ними? И откуда? Ещё и сказал таким тоном, словно попрекнул этим... Он гомофоб? Стало вдруг так необъяснимо неловко... Почему-то захотелось извиниться ещё и за это, но Тэхён даже рта раскрыть не успел — Сокджин опередил его будничным: — Извинения приняты. А теперь, с Вашего позволения, займёмся тем, за чем собрались здесь.***
Когда лёгкие загораются и мышцы уже совсем нестерпимо сводит от напряжения, Чонгук, наконец, тормозит и опирается ладонями на колени, тяжело дыша и морщась от давящей боли. Сегодня он загнал себя гораздо сильнее, чем обычно, и даже не заметил этого до тех пор, пока до предела вымотанное тело само не вынудило его остановиться. Обычно все пробежки длятся до тех пор, пока не появится лёгкая, даже приятная боль в мышцах — чтобы просто держать их в тонусе, пока нет возможности посещать зал на постоянной основе — но сегодня, погрузившись глубоко в себя, он упустил этот момент и бежал до тех пор, пока не начал задыхаться. Такое бывало и раньше. После ссор с родителями, после смерти брата... После всего, что выводило его из себя и требовало срочной разгрузки, которая, как правило, из безобидного желания отпустить все мысли и переживания превращалась в сплошные мучения, из-за которых с трудом вспоминалось собственное имя, не говоря уже о каких-то там проблемах. Спорт всегда был его катализатором, и даже большим, чем хороший секс без обязательств. Спорт всегда помогал забыться, расслабиться, отречься от душевных терзаний путём концентрации на физических. Его влияние было безусловным и неповторимым: любое дерьмо рано или поздно начинало казаться сущим пустяком на фоне трясущихся от слабости ног и невозможности как следует вдохнуть. Так было всегда, и у этого правила не было, не могло быть исключений... Но сейчас, едва дыша, мучаясь от спазмов и судорог, Чонгук продолжал думать. Мысли, от которых он бежал, изводя себя до полубессознательного, никуда не делись. Они будто бы даже не тронуты — сидят там, в голове, и дерзко посмеиваются над ним, веселясь с его жалких попыток. И их никак не заткнуть. Невозможно, хоть об стену расшибись. Если с этим не справилась физическая боль — не справится уже ничто. Глубоко вздохнув, Чонгук выпрямляется и, игнорируя пострадавшие мышцы, шагает прямо по дорожке до лагеря. На сегодня достаточно, как бы ни хотелось загнать себя ещё сильнее: всё же он — не зверь, прекрасно понимает, что большего ноги не выдержат. И так к вечеру будет худо. Да и они не виноваты в проказах мозга, что толку мучить себя и их? Время вышло. Игрок смертельно ранен. Миссия не выполнена. Всё началось после смерти Хёсу. Они втроём были очень близки с самого детства и, несмотря на разницу в возрасте, всегда имели что-то общее, знали о чём поговорить и очень любили проводить время в компании друг друга. Три брата, три богатыря — так их величали все знакомые семьи за общими ужинами, неустанно нахваливая и воспитание, и внешние данные, и их способности к чему бы то ни было. Для всех они были теми самыми сыновьями маминой подруги, которых ставили в пример своим несчастным чадам, не дотягивающим до Чонов по совершенно глупым и бесполезным критериям, придуманным их же предками. Вкупе с родителями, которые всегда показывали себя лишь с лучшей стороны, их семью в кругах сраных аристократов всегда чуть ли не возносили, как божеств с Олимпа. Ведь как же? Полная, дружная семья: родители — глубоко образованные, спокойные, трудолюбивые люди, достигшие всего своим умом и силами; дети — все красивые, как на подбор в модельное агентство, с отличными манерами, а уж какие талантливые и способные! И ни разу не создали проблем, словно только и делают, что сидят дома и трудятся, не покладая рук, не то что их бесполезные отпрыски, шляющиеся где попало с родительскими деньгами. Разве может такая семья не быть примером? Идеал идеалом! Только никто, кроме самих членов восхваляемой семьи, не знал, что на самом деле всё было совершенно иначе. Никто, кроме них, не знал, чего сыновьям стоили эти манеры, откуда такие способности и беспрекословное послушание на людях. Никто не знал, что идеальные родители — на самом деле безжалостные твари, не способные ни на что, кроме жестокого воспитания в угоду себе и обществу, в котором они крутятся. Никто даже представить себе не мог, что уважением и любовью, которые они безупречно играли на выходах, в их семье даже и не пахнет. И не пахло никогда. Разве что Хёсу, по счастливой случайности рождённый первым ещё до того, как отцовский бизнес выстрелил и превратил их с матерью в моральных монстров, получил от них, радующихся долгожданному сыну, немного любви. Чонгуку и Кёнсу же повезло меньше — они получили только радость от рождения запасных наследников, чего родители никогда не скрывали. Их отношение к собственным детям было ясно как день с самого начала: всё, что им было нужно — преемники одной с ними крови, не более. Чонгук, слушая рассказы Хёсу о тех, старых родителях, долго не верил в то, что это было на самом деле: прогулки, сказки на ночь, поцелуи в лоб, парки аттракционов, игры в футбол с отцом, готовка с мамой... И, пожалуй, не верит до сих пор. Футбол с отцом? Конечно, он поддерживает себя в хорошей физической форме, чего с самого детства требует и от них, но Чонгук с трудом может представить себе отца, весело пинающего футбольный мяч по полю. Готовка с мамой? Когда она в последний раз готовила хоть что-то сама он не помнит. Точнее, даже не знает: это время он застать не успел. Тем более — готовит с кем-то, мило комментируя свои действия и давая попробовать любопытным детским ручкам вылить тесто в формочки. Чонгук вообще не представляет эту женщину милой. Более того — он очень сомневается в том, что она вообще способна испытывать эмоции и чувствовать: ничего подобного он за ней за двадцать лет своей жизни ни разу так и не заметил. Всегда холодная, строгая, расчётливая и ничего, абсолютно ничего не делает без выгоды для себя. И даже её отношение к отцу всегда вызывало у Чонгука уйму вопросов, ставя под огромное сомнение наличие хоть каких-то чувств, кроме деловых, между ними. Тем не менее, брат врать не мог — не было резона. Когда-то эти люди действительно были хорошими и любящими родителями, и Чонгук счастлив знать, что любимый старший брат получил от них хоть что-то, напоминающее родительскую заботу и любовь. Правда, он же в будущем получил и самый сильный удар от них. Когда брата не стало, Чонгук мечтал и даже молился богу, в которого никогда не верил, чтобы его не стало тоже. Эта новость была для него невыносимой, почти смертельной, но не неожиданной: глубоко в душе он прекрасно понимал, что его конфликт с родителями вряд ли закончится хорошо. Если повезёт — его просто умело сломают под себя и заставят взяться за ум, если нет — не избежать чьей-то смерти. И Чонгук искренне надеялся, что всё обойдётся, ведь в этом мире нет и никогда не будет ничего ценнее жизни. Ведь пока человек жив, пока он дышит — он способен на всё... Но Хёсу не повезло. И, хотя он и подумал на них в первую очередь, родители действительно не были причастны к его смерти — это Чонгук втайне проверял всеми возможными способами: связывался с детективами, нанимал анализаторов для проверки автомобиля, с которым могли просто хорошо поиграться их люди, но ни одна проверка не принесла страшных результатов. Это было единственной радостью, которую он мог себе позволить в то время: его родители не опустились до убийства. Такого он бы просто не вынес. Это было бы ножом не только в спину Хёсу, но и в его собственную. И он сделал бы всё, в порошок стёрся, но доказал бы их вину и усадил за решётку. И хотя смерть оказалась абсолютной случайностью, косвенно они всё же были причастны к ней — именно после их встречи он разбился, именно они вызвали у Хёсу те эмоции, с которыми он сел за руль, именно они ломали его на протяжении стольких лет, воткнув нож в спину в решающий момент. И в этом Чонгук их винил. Винит до сих пор. Будет винить до самого конца. И никогда, ни за что на свете не простит. Ни за Хёсу, ни за безразличие к его смерти, ни за себя, ни за Кёнсу. Ни за что. Только их это не интересует и никогда не интересовало. Насильника мало интересует прощение жертвы, когда он знает, что за совершённое преступление не получит никакого наказания. Как и его родители знают, что их дети ничего не смогут сделать против них. Чонгук, как средний сын — теперь их новая жертва. И он связан по рукам и ногам. Слабо так, при желании можно и развязаться, высвободиться и сбежать, но на свободе будет очень худо, едва ли не хуже, чем в заточении. Теперь, когда он претендует на наследство и вот-вот переймёт отцовские полномочия, шансов на свободу ещё меньше. Чонгук сам позволил этому случиться — допустил их до контроля в момент слабости, но он и не был против всего этого в тот момент (сломался, даже не поборовшись) и согласился на предложенный ими уговор: это лето — последнее лето в лагере, с любимой музыкой — делом всей его жизни, его души. Уже осенью, по возвращении домой, он должен погрузиться в дела отца и вскоре занять его кресло, никогда больше не вспоминая о том, кто он есть на самом деле, какие у него были мечты и цели. И он был согласен с этим, пусть и от отчаяния, не искренне. И так должно было быть, так должна была сложиться его жизнь — смиренно — пока на горизонте не появился один раздражающе яркий мальчик, который лично подошёл к нему заново познакомиться всего лишь потому, что в прошлый раз забыл сказать, что знакомство ему приятно. Первое время он жутко раздражал. Среди гадости, к которой Чонгук привык за все годы в обществе аристократов и в кругу не самых праведных друзей, он казался ангелом, и это Чонгука неимоверно бесило. Бесила и эта его лёгкость, и улыбка по любому поводу, и доброта ко всем на свете (и даже к его брату-долбаёбу, совсем отбившемуся от рук), и вечные поползновения в его сторону, и то, что он совершенно ни на что не обижался — хоть прямым текстом пошли его куда подальше. Он пойдёт. А потом вернётся, как ни в чём ни бывало, снова сядет рядом, улыбнётся и начнёт без умолку болтать. Чонгук не соврёт, если скажет, что таких людей, как Тэхён, он ещё никогда не встречал. По этой причине и раздражал — было непривычно. А ещё неприятно: живёт себе человек спокойно и счастливо, радуется этой жизни и проблем не знает. Кому такие приятны, когда у самих жизнь отравлена, проблема на проблеме и радоваться не получается совершенно? Мало кому. Вот и Чонгуку не было: его покинул самый близкий человек, на нём самом осталась ответственность за другого близкого человека, который в силу возраста без него просто не справится, родители фактически привязали его к батарее титановыми цепями — и всё это так быстро, так стремительно, что он не успел даже дыхание перевести. А Тэхён всё лип и лип. Навязывал своё общество, врывался в его покой, в его душу и перебирал там всё — аккуратно, филигранно, заботливо. Как искусный ювелир: брал его частички в руки, рассматривал, чистил где надо, собирал обратно, сортировал да с таким удовольствием, словно ему и правда нравилось — и всё это изо дня в день, пока Чонгук постепенно расслаблялся в его присутствии, проникался этими волшебными руками, этой улыбкой и глупыми разговорами о вселенных и водяных... А потом расслабился окончательно. Сам того не замечая, стал ему поддаваться, отвечать и даже самостоятельно тянуться. Игра, в которую они оба влипли, сами того не понимая, по-настоящему завлекла его. С Тэхёном было интересно. Не потому что он какой-то очень умный и может поддержать любые темы в разговоре, а потому что Чонгук понятия не имел, чего от него ожидать. Каждый раз он выдавал что-то непредсказуемо новое: то напьётся и бесстыдно полапает его под одеялом, то в руки ему упадёт, как принцесса из мультика, то белку прихватит, то запрыгнет на него со страху, чуть не потопив их обоих... И так до бесконечности. А потом ещё и смущаться его начал ни с того ни с сего! И как тут не посмущать, когда смущаются так красиво? Чонгук и начал, идиот, даже не подозревая, к чему всё приведёт. А, может, и подозревая, просто не желая останавливаться — и это уже больше походит на правду. Осознание, что он доигрался, пришло сразу, без промедлений. Чонгук никогда не был глупым, всегда хорошо понимал себя и свои чувства и был более, чем уверен в них. Это не было чем-то сложным и сильно неожиданным: в глубине души он понимал, что всё это началось не сегодня, не вчера, а давно, едва ли не с первой встречи. Вместе с раздражением, которое превалировало, он чувствовал что-то ещё и прекрасно знал это, но давать какие-то пояснения себе не торопился. Чонгук просто жил с этим, понимая, что не стоит даже начинать с ним сближаться, что ни к чему хорошему это не приведёт, потому что у него есть обязанности и будущее, в котором таким, как Тэхён, не место — его очернят и сломают, а этого допустить нельзя. Не с таким светлым и чистым человеком, как он. К тому же никто его гомосексуальные отношения не примет. Родители никогда не реагировали на подобные темы негативно, если проскальзывали слухи о чьих-то любовниках, но их отношение к этому более, чем понятно: от него ожидают не просто управления компанией, но и того, что он позаботится о её будущей передаче по наследству, иначе всё это не будет иметь никакого смысла. И для Чонгука, в сущности, нет проблемы в том, чтобы найти себе женщину, влюблённую в деньги, и втянуть её во всё это дерьмо, сам по себе он — чистокровный бисексуал, но проблема нарисовалась там, где её не ждали. Чувства. Чувства, которые ни в коем случае нельзя было допускать. Чувства, от которых он всегда бежал, как от огня. Чувства к мальчишке младше него на три года. Чувства к Тэхёну, который пробыл рядом всего ничего, а зацепил так, что Чонгук теперь понятия не имеет, как отцепиться. И это по-настоящему пугает его — собственное бессилие. Чонгук абсолютно бессилен и слаб перед этими чувствами, перед этим человеком. Он стал зависим от его улыбки, от этих разговоров ни о чём, от забавных глупостей, которые он вытворяет, а потом сам же с этого смущается. И самое страшное во всём этом далеко не его чувства — Чонгук сильный, воспитанный в жёстких условиях, он сможет пережить эту влюблённость, сможет засунуть её глубоко в себя и больше не возвращаться к ней до самой смерти. А Тэхён? Тэхён, который о своих чувствах даже не догадывается, из-за которых теперь, когда Чонгук его оттолкнул, мучается — он так сможет? Неизвестно, сколько это продлится, когда они попрощаются. Влюблялся ли он когда-нибудь по-настоящему? Отвергали ли его когда-нибудь? Наверное, нет. И последнее, чего хотел бы Чонгук — быть первым, кто разобьёт ему сердце. Но он уже это делает, и этот процесс необратим. Когда он узнал о чувствах Намджуна — сначала ужасно злился. И на друга, и на Тэхёна, который ему откровенно отвечал, и на себя — вот это в первую очередь. Одна сторона Чонгука ужасно злилась из-за того, что он ничего не делал, никак не развивал и не закреплял их отношения, хотя мог бы сделать это уже давно и до конца лета не отпускать его от себя ни на секунду. Но другая, более зрелая и ответственная, понимала, что эта летняя интрижка, после которой с ним просто попрощаются — не то, чего он заслуживает. Такой человек, как Тэхён, заслуживает только самого лучшего. Не временных отношений, ещё большей привязанности и вследствие этого — разбитого сердца, а настоящих, равных и полноценных; тех, в которых его будут целовать по утрам, а вечером — возвращаться и снова целовать, целовать, целовать... Как же Чонгук хотел поцеловать его... Хочет до сих пор — настолько сильно, что даже начал избегать, лишь бы не сталкиваться, как тогда, в столовой, и не видеть этот убийственно грустный, замученный взгляд, от которого хочется вскрыться, а лучше — прижать к себе, склеиться в единое целое и исчезнуть вместе с ним из этого мерзкого мира с его правилами и запретами. Но не может. И Намджун — только глупая отмазка. Чонгук уважает и любит друга, который уже стал ему как брат, но за своё боролся бы до победного даже с ним. И он бы не позволил им сходить на то свидание и поцеловаться, более того — не позволил бы даже начать что-то чувствовать друг к другу, если бы не титановые цепи родителей. Чонгук бы забрал его сразу же после того, как понял свои чувства и не отпускал до тех пор, пока Тэхён его сам не попросит об этом. И это было бы правильно. Но, увы, сценарий какой-то другой жизни, не его. В его жизни опасно и грязно. В его жизни уйти — значит вырыть себе могилу. В его жизни, услышав «нет», его лишат всего, и жалкие средства для существования, которые ему даром не сдались — самое меньшее из зол. В его жизни этот светлый мальчик, которого хочется, но не можется назвать своим, рано или поздно переживёт эти чувства, найдёт кого-то намного лучше него и будет жить счастливо — этого Чонгук желает ему от всего сердца. А он как-нибудь справится. Не зря ведь его воспитывали эти жестокие люди — чтобы он умел принимать правильные решения и справляться с любыми последствиями, которые они принесут. Оставить всё как есть на этом этапе — лучший вариант из всех возможных. И в этом своём решении Чонгук более, чем уверен: временные переживания — капля в море по-сравнению с тем, что их может ждать дальше. К этому не готов ни он, ни Тэхён. — Эй, Гук! — знакомый женский голос неожиданно окликает из-за спины. Чонгук, мысленно благодаря её за то, что отвлекла от мучительных дум, замирает и разворачивается, щурясь от утреннего солнца и ослепительной улыбки бегущей к нему Сонён. И самого вдруг так страшно тянет улыбаться — но не ей, а воспоминаниям, в которых пьяный, красный и мокрый мальчик так красиво его ревнует, даже не подозревая, что никто ему не ровня. И не только в этом лагере — в этой стране. И, быть может, даже во всём мире. Всё-таки, не отвлекла... — Доброе утро. Ты тоже бегаешь? — запыханно произнесла девушка, оказавшись рядом. Чонгук автоматически продолжил путь к душевым. — Да. — Надо же... И как мы ни разу не пересекались? — Обычно я бегаю ночью, — коротко пояснил Чонгук. — Недавно перешёл на утро. — Страшно по ночам? — саркастически усмехнулась Сонён. Чонгук повторил за ней. — Не хватает энергии в течение дня, — а ещё по утрам здесь не шляется один человек, которого он обязательно встречает по ночам, но об этом история умалчивает. — Поняла, — она кивнула. — Если хочешь, можем бегать вместе. Я выхожу к семи и занимаюсь до восьми. — Слишком поздно, — помотал головой Чонгук. — Тогда я могу подстроиться под тебя, — Сонён ведёт плечами, мол, разве это проблема? — Ты ко мне подкатываешь? — насмешливо интересуется Чонгук, открывая дверь душевой и пропуская даму вперёд. А дама, к слову, не пальцем деланная: останавливается и показательно перекрещивается, сплёвывая. Чонгук забавно вскидывает брови. — Упаси боже... Мне хватило нашего прошлогоднего перепиха, чтобы понять, что ты не в моём вкусе, — и, щёлкнув пальцем по его носу, заходит внутрь. Усмехнувшись и покачав головой, Чонгук спокойно следует за ней. Спорить он не собирается — и так понятно, что врёт и всё ей понравилось. Разве могло не? Он в сексе, как рыба в воде, и не понравиться априори не может. Звучит, может, слишком самоуверенно, но факты есть факты, ничего не поделаешь. Лёгкая перепалка с Сонён, как он и надеялся, немного отвлекла его от мыслей, и дело осталось за малым: всего лишь не пересекаться с Тэхёном в ближайшие часы, а ещё лучше — дни, но это уже совсем сказочно. Часов будет достаточно. Главное — отвлечься и перестать грузить себя тем, чего не избежать. Но это простое задание проваливается сразу же, стоит Чонгуку его принять: около зеркала, с зубной щеткой в улыбающихся Намджуну губах, стоит он. В одной из своих огромных футболок, шортах до середины бедра, с растрёпанными пшеничными волосами и сонным лицом — и снова сумасшедше красивый, и снова его хочется к себе, у себя, для себя... И снова замечает его сразу же, как только он заходит. Их глаза пересекаются в одном из зеркал. Губы, измазанные зубной пастой, мгновенно теряют улыбку, а сам он весь сжимается, превращаясь из цветущего, вкусно пахнущего цветка в вонючий и завядший. И всё по его вине... Надо же, Чонгук и не думал, что сможет возненавидеть себя ещё сильнее. Но истина не дремлет: в этом мире нет ничего невозможного. Уведя, наконец, взгляд от греха подальше, он подходит к раковине и выворачивает кран с холодной водой, немного утоляя жажду и наскоро умывая горящее после бега лицо. В одной из кабин резко включается вода, громко ударяясь о кафель. Больше не глядя в его сторону, Чонгук снимает футболку и заглядывает в зеркало, из отражения которого на него смотрит уставший, но красивый молодой парень. Без пяти минут мёртвый, но не физически — душевно. И едва ли его вообще жаль... — Бро, мы собирались репетировать в десять, помнишь? — неожиданно напомнил Намджун, коснувшись его плеча. Чонгук бесцветно промычал. — Ты какой-то бледный... — следом хмуро подметил он. Тэхён, молча чистящий зубы, резко взглянул на него. И снова через зеркало. И снова — пересеклись. Взволнованные глаза пробежались по его лицу. Чонгук вздохнул. — Всё нормально? — Нормально, — сухо бросил Чонгук. — Уверен? — Да, Намджун, — вышло грубее, чем планировалось. Чонгук, тяжело вздохнув, уже хотел извиниться, но Намджун не дал: только спокойно кивнул — понял, что врёт, но дальше копать не стал, хотя чуть позже распросов ему точно не избежать. И плевать: по крайней мере, они будут наедине. Самое главное — поблизости никаких пшеничных мальчиков с переживающими взглядами. Похлопав его по спине и улыбнувшись Тэхёну, Намджун скрылся из душевой, лишая атмосферу между ними единственного луча света. Чонгук, забросив футболку на плечо, уже собрался пойти залезть под душ, как вдруг Тэхён, как-то слишком резко дёрнув щёткой, выстрелил зубной пастой прямо в его лицо. Глаза, зажмуренные по инерции, стремительно зажгло. Тэхён нервно закопошился, отложив щётку на тумбу и подойдя ближе. Его мокрые пальцы коснулись горячей кожи Чонгука, вызвав у того внутреннюю дрожь, которую он, к счастью, научился сдерживать. — Боже, прости! — виновато зашептал Тэхён, касаясь подушечками пальцев прикрытых век. — Сильно жжёт? Надо промыть! Чонгук схватил его запястье и крепко сжал ладонь. Возможно, даже крепче, чем требовалось — Тэхён тихо прошипел, болезненно нахмурившись. Той же секундой пальцы Чонгука ослабли, а сам он мысленно сматерился: на себя — за грубость, на него — за нежность. — Забей, — только и бросил он. И, не желая находиться рядом ещё дольше, обошёл его, сходу залезая в ближайшую кабину и включая холодную воду, которая тут же больно ударила по горячей спине. С губ слетел судорожный выдох. Прислонившись лбом к холодному кафелю, Чонгук сжал челюсти и тихо, вымученно простонал. В мыслях пронеслось эхом: — Поцелуй меня.***
— Что ты хотел? — вот так сразу, с порога, едва прикрыв за собой дверь. Намджун не планирует задерживаться здесь дольше, чем на несколько минут. Его у озера уже ждёт Тэхён, с которым они договорились о новом мини-свидании и последнее, чего ему бы хотелось — заставлять его ждать. Около часа назад они с Сокджином случайно пересеклись на поляне, и он попросил его забежать к нему, как будет время, для какого-то важного разговора, как бы невзначай отметив, что тема касается Тэхёна. Что именно в разговоре между ними может касаться Тэхёна Намджун понимал с трудом. Внезапная заинтересованность нынешним предметом его интереса от прежнего вызывает только настороженность и ничего более. Намджун видел их в столовой недавно, но о чём они говорили не слышал, и может только надеяться на то, что Сокджин не решил отомстить ему через Тэхёна за ту пьяную ночь. Не то что бы он вообще когда-то был мстительным и вообще был способен на такие детские игры, будучи взрослым, зрелым мужчиной — Намджун не замечал за ним подобного даже тогда, когда он узнал об измене жены — но с тех пор прошло несколько лет, а людям всё ещё свойственно меняться и чаще всего отнюдь не в лучшую сторону. Во всяком случае, Сокджин может делать всё, что угодно, но только лично ему — не кому-либо из его близких. Этого Намджун не допустит. Услышав его голос, Сокджин поднял сосредоточенный взгляд и сдержанно произнёс, кивнув на стул перед столом: — Присаживайся. — Говори так, у меня дела. — Какие? — спокойно поинтересовался он, сложив руки в замок и уложив на них острый, не по-мужски нежный подбородок. — Не твоё дело, — так же спокойно ответил Намджун, не сдвигаясь с места. Сокджин хмыкнул и плавно снял очки с переносицы. — Что ж, — протянул он, откладывая их в сторону и закрывая книгу с широкой красной закладкой. Встав с места, он медленно дошёл до книжного шкафа и аккуратно, соблюдая порядок, поставил книгу на полку, развернувшись обратно. Его беспечный взгляд снова устремился на раздражённого Намджуна. Догадался какие дела и специально тянет? Что ж, этого можно было ожидать. — Что ты хотел? — повторяет Намджун, почти рыча. Сокджин скрещивает руки на груди и присаживается на диван. — Я не буду говорить стоя. Мы не на базаре. Прикрыв глаза, Намджун тяжело выдохнул. Стиснув челюсти, одним широким шагом подошёл к дивану и сел на другой его конец, рывком откинувшись на спинку. Поддаваться на его провокации нельзя, иначе всё очень плохо кончится. — Говори. — Не слышу тебя. — Что? — Ты бы ещё в соседнюю комнату ушёл и оттуда заговорил, — совершенно без стеснения, предельно спокойно заявляет он. — Сядь ближе. — Ещё чего? — Я не собираюсь тебя трогать, Намджун, просто люди так не разговаривают. Намджун внутренне вспыхнул, но виду не подал. Придвинулся ближе. Взглянул в его стеклянные глаза. Океан заштормил. Но разве есть прочному стеклу дело до обыкновенной воды? — Вот так, — он одобрительно кивнул. — Говори, — нетерпеливо протянул Намджун. — Несколько дней назад мы с Тэхёном встретились в столовой и обсудили его попытки приобщиться к музыке, — начал Сокджин, грациозно закинув ногу на ногу. Намджун неосознанно завис на этом движении, продолжая слушать: — И договорились на занятия по гитаре. Под моим крылом. Намджун посмотрел на него хмуро. Но не успел он и слова вставить, как Сокджин продолжил: — Гитара ему понравилась. Больше, чем всё остальное. И, в общем и целом, получается у него очень даже неплохо. Если хорошенько поработать над этим, можно будет даже впихнуть его с кем-нибудь в парный номер. У него ведь есть сестра? Женевьева, да? Намджун кивнул. — Вот и отлично. Он вполне себе может посидеть на гитаре, пока она сосредоточится на вокале. Её игра оцениваться будет по минимуму, это не так важно. Продюсерам нужны новые и необычные голоса, и её голос очень даже подойдёт. Главное, уделить больше внимания именно ему. — Хорошо. И причём здесь я? — нетерпеливо вставил Намджун. — У меня появились дела, которые нельзя отложить, — Сокджин задумчиво взглянул на парня. — И на репетиции с ним не останется времени. — И? — И поэтому этим займёшься ты, — строго выдал Сокджин, словно сам не очень-то доволен этим предложением. — С удовольствием, — кивнул Намджун. Спешно поднявшись с дивана, он взглянул на Сокджина сверху вниз. Хотел уже было спросить, есть ли что-то ещё, что он должен узнать, но глаза невольно скользнули в сторону. Намджун сильно нахмурился и, наклонившись, взял папку со своим именем в руки. Сокджин смотрел на него нечитаемо. — Что это делает у тебя? — его голос вмиг огрубел. — Мне нужен был твой номер, — Сокджин пожал плечами и, повторив за ним, встал с дивана. Намджун, даже не открывая досье, помахал папкой перед его лицом и раздражённо процедил: — Не дури меня, Сокджин. Ты писал на старый номер, которого нет и никогда не было в этом досье. Мужчина, сунув руки в карманы своих идеально отглаженных брюк, нахально вскинул подбородок. Его глаза вмиг загорелись тем же огнём. Сдержанность и хладнокровие канули в лету. — А зачем ты хранишь старую симку? — чистейшая провокация. — Не для того ли, чтобы я позвонил? Намджун резко сжал пальцы в кулаки. На его руках проступили крупные вены. Сокджин, опустив взгляд вниз, рассмеялся: — Что, ударишь меня? Давай, ударь, Намджун, — прошептал он, медленно, как лисица, подойдя ближе и представив своё идеальное лицо во всей красе. — Докажи в очередной раз каково твоё отношение ко мне на самом деле. Послышался вздох. Сокджин прикрыл глаза, даже на миг не теряя железно ровную осанку и уверенность. Но удара не последовало. Оба прекрасно знали, что и не могло. Вместо этого раздались тяжёлые, спешные шаги. Дверь хлопнула, едва не срываясь с петель. Из спазмированного горла вырвался смех, в конце концов, превратившись в отчаянные хрипы.